Молчи, Ванда, только молчи, ради бога.
Почему он зовет меня по имени?
– Спасибо, – говорю я, когда мы выходим в холл.
И нервно сглатываю, когда вместо лестницы мы поворачиваем в сторону парадных дверей.
Творец
Удивительно, с какой покорностью Ванда следует за мной. Плетется позади, понурив голову и прикрыв чудесные карие глаза темными волосами. Единственная светлая – седая – прядь выделяется в теплом свете фонарей на аллее. До чего легко ею манипулировать: достаточно одного правильного слова, одного удачно пойманного момента, и моя милая муза уже совсем не та дерзкая выскочка, какую я видел на занятиях этим утром.
В половине десятого на улице лишь чуть прохладнее, чем в разгар дня, зато в воздухе уже чувствуется приевшийся за годы запах травы и тины, которой тянет из пруда на том конце академического парка. Ванда могла бы закричать, могла бы развернуться и уйти, позвать кого-нибудь из студентов или попытаться дозваться ректора. Тот наверняка сидит у себя в кабинете и ломает голову, как совместить расписание старшекурсников с теми дополнительными курсами, что они выбрали.
Мне тоже стоило бы об этом подумать, но разве я могу? Каждый короткий взгляд на милую музу пробуждает внутри желание украсть ее и увезти подальше от академии прямо сейчас. Плюнуть на прикрытие и работу, выбросить из головы глупую идею терпеть и ждать до последнего. Она ведь уже принадлежит мне, просто еще не знает об этом.
Ни о чем не знает.
– Прошу, – говорю я, приоткрыв перед дорогой Вандой парадные двери второго жилого корпуса.
И она послушно проходит внутрь, осматривается в просторном холле – тот ничем не отличается от такого же в студенческом общежитии. Второй жилой корпус построен для преподавателей, но заселен здесь лишь третий этаж, все остальное – рабочие кабинеты и небольшой кафетерий на первом этаже. Оно и к лучшему. В холле ни души, да и на лестнице никого – сегодня вечером только чужих глаз не хватало. Коллеги начнут задавать вопросы, а мне хочется до последнего оставаться для них нормальным человеком.
Жестким, своенравным и заносчивым, но все же нормальным. И я уверен, что у меня отлично получается, раз даже моя милая муза не дрогнула, когда я не сдержал гнев на мальчишку Тейлора. Не стоило. Но у него не было никакого права прикасаться к ней. И в следующий раз он попрощается с обеими руками.
Третий этаж встречает нас все той же звенящей тишиной, и наши шаги отдаются в коридоре эхом. Ванда с мрачным любопытством оглядывается по сторонам, вчитывается в фамилии на дверях, пока мы не останавливаемся перед моей комнатой. Ключ щелкает в замке и поворачивается ровно три раза. Вот и все, остается лишь не поддаться соблазну, когда моя муза так близко.
Понимаешь ли ты, Ванда, как на меня влияешь? Знаешь ли, насколько мне хочется схватить тебя за тонкую шею и прижать к ближайшей стене, чтобы почувствовать твое учащенное дыхание на коже? Почувствовать твой вкус?
Нет, конечно же.
– Чувствуй себя как дома, – произношу я вместо этого и одариваю дорогую Ванду мягкой улыбкой. А ведь хочется оскалиться и рассказать ей обо всем прямо здесь и сейчас.
Моя комната мало чем выделяется – просторное светлое помещение с одной кроватью, рабочим столом и платяным шкафом. В углу устроилось мягкое кресло, а напротив него – выполненный под старину книжный шкаф, забитый в основном документами. Где-то там, на самом дне коробки с планами занятий, хранятся мои маленькие трофеи.
Пряди волос тех девушек, что пытались вдохновить меня раньше. С каждой пришлось расстаться лишь потому, что в них не было огня. Не было того шарма, какой я увидел в дорогой Ванде. Жгучая ненависть на дне практически опустевших глаз и чудесные, просто чарующие рефлексы. Стоит только сделать ей больно, и она покорно стерпит что угодно, пусть даже я попытаюсь ее убить.
Огонь дорогой Ванды я хочу разжечь сам. Правильно.
– Зачем вы меня позвали? – Она зябко обхватывает себя за плечи и не двигается с места, так и стоит у дверей, прижавшись спиной к косяку. – Я думала, проводите до комнаты и дело с концом.
С подозрением оглядевшись, Ванда поджимает тонкие губы и смотрит на меня открыто, смело, будто я ничем не отличаюсь от зарвавшегося старосты, чуть было не поднявшего на нее руку. Улыбка искажает мои губы сама собой, и я позволяю себе короткий смешок, прежде чем сесть в кресло и посмотреть на мою милую музу снизу вверх. Так люди показывают доверие, правда? Сейчас я ниже нее, и она наверняка думает, что может прочесть на моем лице что угодно: от ехидцы до безграничного добродушия.
Ох, дорогая Ванда, если бы я только знал, что такое доброта.
– Потому что у тебя есть вопросы, – отвечаю я просто и складываю пальцы в замок. Остается надеяться, что кипящая внутри жажда не проступает сквозь мягкую улыбку и не читается в пристальном взгляде моих зеленых глаз. – И было бы очень странно, если бы их не было.
Давай же. Целую неделю ты терпела и пыталась вызнать что-нибудь у ректора и однокурсников, напрягла даже соседку по комнате, а теперь не решишься спросить, для чего я устроил твое поступление? Я буду очень разочарован, моя милая, и тебе точно не понравится. Ненавижу разочаровываться.
Несколько долгих мгновений Ванда молчит, не сводя с меня взгляда. Щурится и всматривается в черты лица, будто хочет получше их запомнить, а потом скрещивает руки на груди. Не доверяет, кто бы сомневался. Честно говоря, я бы себе верить тоже не стал, но моя муза пока что не знает меня настолько хорошо.
– Вы же Тварь, – говорит она наконец и прикрывает рот ладонью, едва я вскидываю брови. – В смысле… Черт побери, я не собиралась вас оскорблять, профессор Эллиот, честно.
Святая наивность. Я нетерпеливо постукиваю носком ботинка по паркету, но не говорю ни слова. Давай, дорогая Ванда, удиви меня.
– Вас так студенты называют. И на занятии вы себя примерно так и вели, а теперь притащили меня к себе в комнату и говорите загадками. Да, у меня есть вопросы.
Моя милая муза сдается, начинает мерить комнату шагами, пока не останавливается в нескольких дюймах от меня. Темные волосы спадают на лицо, но я отлично вижу ее глубокие карие глаза. Посмотри на меня, Ванда. Я хочу знать, что творится у тебя на душе.
– Откуда вы меня знаете? Почему вы меня рекомендовали? Ребята говорят, что вы скорее повесились бы, чем написали бы рекомендацию студенту. Да и зачем пришли в наше общежитие? Скажете, почувствовали, что мне грозит опасность? Да это такая хрень, что в нее и пятилетка не поверит!
Вот она и показала истинный характер: забитая девчонка с горящими глазами, при одном взгляде на которые хочется подняться и прижать ее к стене, грубо схватив за запястье. Вонзить пару иголок в бархатистую бледную кожу и долго смотреть, как кровь сбегает вниз. Грубо целовать, покусывая нежную кожу. Слушать ее сбившееся дыхание и сдавленные стоны боли. Ты же не думаешь, Ванда, что я их не слышал? Ты не представляешь, как часто я наблюдал за тобой. Не представляешь, как много я о тебе знаю.
Ты прекрасна, Ванда. И станешь еще лучше, когда я помогу тебе раскрыться.
– Я жил в соседнем доме. – До чего же сложно выдавливать из себя эту правильную, до капли выверенную интонацию. – Все лето. Но тебе, полагаю, было вовсе не до того.
– В смысле? – мгновенно ощетинивается она. Подходит поближе к креслу и хватается ладонью за подлокотник, словно боится упасть. Но нет, боится она вовсе не упасть, а понять, что я знаю о ее жизни больше, чем родная мать.
Страх пополам со злостью так и плещется на дне ее глаз.
– В прямом, Ванда. Я знал достаточно о твоем приемном отце, чтобы молча написать рекомендательное письмо в Белмор и помочь тебе оттуда сбежать. Как видишь, у тебя отлично получилось.
На несколько секунд в комнате воцаряется тишина – настолько густая, что кажется, будто можно протянуть руку и прикоснуться к ней. Схватить и выбросить в приоткрытое окно. Ванда сверлит меня взглядом, ее губы дрожат, а дыхание учащается и тяжелеет настолько, что я едва не чувствую его на коже.
