Никогда еще она не казалась мне такой привлекательной. Такой податливой. Согласной на все.
Веревки смотрятся на ее тонких запястьях просто превосходно: бледная кожа краснеет под их напором, руки поднимаются все выше, пока моя милая муза наконец не предстает передо мной во всей красе. Длинные темные волосы распущены и оттеняют глубокие карие глаза, губы искусаны в кровь, а на шее и ключицах тут и там красуются багровые следы от укусов.
Теперь все правильно. Теперь все идеально.
– Где ты была все это время, дорогая Ванда? – спрашиваю я полушепотом, стоя у нее за спиной. Провожу ладонью по изгибу талии, по бедрам и крепче прижимаю к себе. Веревки натягиваются сильнее. – Все то время, что я искал свою музу?
Но Ванда не может ответить: шелковый кляп мешает ей произнести хоть слово, и она лишь сдавленно стонет. Вытягивается, словно тугая струна, и смотрит на себя в зеркало с причудливой смесью страха и откровенного возбуждения. Я вижу, как блестят ее глаза, как она стыдливо сводит бедра и выгибается мне навстречу.
Ее хрупкая фигурка создана на небесах, не иначе, потому что ни одна девушка до дорогой Ванды не вызывала во мне такого трепета. Я склоняюсь чуть ниже и оставляю на ее обнаженной шее болезненный укус, скольжу пальцами по ее животу, очерчивая линию старого шрама.
Никто не имеет права касаться моей музы. Ни сейчас, ни в прошлом, ни в будущем.
В преподавательском корпусе редко бывают гости, ученики не заходят сюда вовсе, так что едва ли в мою комнату сунется хоть кто-то, и все-таки я закрыл двери на несколько замков, едва Ванда пересекла порог. И сейчас, в приглушенном свете настольной лампы, вытянувшись обнаженной перед высоким зеркалом, она выглядит удивительно.
Превосходно.
Всхлипывает и подается навстречу моим прикосновениям, откровенно трется о жестковатую ткань спортивных брюк, будто сама желает их с меня содрать. Нет уж, дорогая, хорошенького понемножку, и ты прекрасно знаешь, зачем явилась ко мне сегодня.
– Ты дрожишь, – шепчу я ей на ухо, прежде чем перекатить между пальцами тонкий и длинный нож. Один из моих любимых – кажется, с ним мы познакомились еще во времена учебы. Оружие, достойное моей музы. – Неужели ты передумала от него избавляться?
Ванда боязливо качает головой и зажмуривается, будто ждет – я вгоню этот нож прямо в ее отчаянно стучащее сердце. Если бы ты только знала, милая, как дорого мне твое маленькое сердечко. И скоро узнаешь, раз уж до сих пор не поняла, что оно бьется только для меня.
Не для крысы Уилсона, который позволил себе издеваться над тобой. Не для распускающего глупые слухи Тейлора, что ходит за тобой по пятам. И даже не для тебя самой, моя милая муза.
Только для меня.
Она дергается и прижимается ко мне еще теснее, стоит коснуться лезвием бархатистой кожи. Провести вдоль длинного косого шрама, не надавливая. Дрожь ее усиливается, и я буквально слышу, как сбивается и без того лишенное всякого ритма дыхание. Но Ванда не плачет и не пытается кричать, Ванда понимает: все это делается ради ее же блага.
И это выгодно отличает ее от десятка пустышек, с которыми я работал раньше. Вот почему ни одна из них не удостоилась стать моей музой, вот почему ни одна из них не сумела выбраться из моей хватки живой. Их хотелось просто трахнуть и прикончить, выбросить, как использованный и бесполезный товар. Как книгу, что не оправдала ожиданий.
Но дорогая Ванда – особенный том в моей коллекции. Звезда.
И все-таки по ее щекам сбегают блестящие слезинки. Я смахиваю их свободной рукой и чуть приподнимаю лицо Ванды за подбородок. Посмотри на себя, дорогая, как ты прекрасна: это искаженное принятие в твоих огромных глазах, тонкие выступающие ключицы и темнеющие на небольшой груди ореолы сосков. К сожалению, милая муза не в состоянии прочесть мои мысли, но ей это и ни к чему.
Я уверен, что она все понимает по взгляду. Хочу стереть этот уродливый шрам с ее идеального тела, хочу увидеть, как искажается от удовольствия ее чудесное лицо и как она стонет сквозь кляп в попытках произнести мое имя.
Кровь приливает к низу живота, и в штанах становится тесно, но торопиться сегодня – все равно что испортить себе все удовольствие. Я обхожу Ванду и опускаюсь перед ней на колени, позволив ей еще раз взглянуть на меня сверху вниз.
– И как тебе вид, дорогая? – улыбаюсь я, касаясь пальцами ее дрожащих бедер. Подношу нож к основанию шрама и поднимаю на нее глаза. – Запомни его, потому что другого шанса может и не быть.
Но она, послушно кивнув, плотно прикрывает глаза и задерживает дыхание. Плохая, плохая девочка, сколько еще учить тебя хорошим манерам? Ты должна смотреть, когда я творю, а не стыдливо жмуриться и делать вид, будто тебе не по душе мое желание. Ты же прекрасно знаешь, насколько я хочу тебя, Ванда. Скольким я готов пожертвовать только ради того, чтобы ты принадлежала мне.
Всем, кроме своего маленького прикрытия.
Лезвие скользит ровно по линии шрама, и Ванда тихо скулит, едва на коже проступает кровь. Дрожит все сильнее и дергает руками, натягивая веревки, и стонет – но вовсе не имя. Дорогая Ванда стонет и мечется от боли, пока я стараюсь стереть всю грязь с ее прелестного тела. Всю ту погань, что оставил ей в наследство проклятый Питер Уилсон.
– Не дергайся, – произношу я строгим, почти профессорским тоном, какой Ванда привыкла слышать на лекциях. – Иначе он никуда не денется.
Моя милая муза шевелит губами, старается избавиться от кляпа, но выходит у нее из рук вон плохо. Давай же, дорогая, если к концу вечера ты сможешь сказать мне хоть слово, я обещаю подарить тебе нечто особенное. Но знать об этом Ванде вовсе не обязательно.
Одним движением за другим я вывожу на ее белоснежной коже замысловатый узор: косой шрам от пореза превращается в длинную иглу, а вокруг нее вырастают крылья навсегда застывшей в одном положении бабочки. Выступившая кровь здорово портит картину, заставляя меня на мгновение скривить губы в недовольстве. Лишь на короткое мгновение.
Нож летит в сторону, звякнув о паркетный пол, а я касаюсь тонких ран на животе Ванды языком. Ее кровь слаще меда и пьянит ничуть не хуже алкоголя – знакомый металлический привкус смешивается со вкусом кожи моей милой музы, и едва не сводит меня с ума.
Именно такой она и должна быть. Именно такой я ее хочу.
– Больно, – кое-как хрипит Ванда, все-таки сдвинув кляп в сторону. Способная девочка.
– И тебе нравится, – усмехаюсь я криво, языком собирая с губ последние капли крови.
– Нет, – упрямо шепчет она, дергая руками и морщась от боли. – Я просто… Черт. Я просто не хочу, чтобы ты меня прикончил.
– Проблема в том, моя дорогая Ванда, – улыбаюсь я и опускаю руку ниже, касаюсь ее влажной киски и легко проскальзываю внутрь сначала одним пальцем, а потом и двумя, – что ты просто меня хочешь.
Милая муза запрокидывает голову и старается сжать бедра, не позволить мне трахнуть ее хотя бы так, но все бесполезно. Свободной рукой обхватив ее за бедра, я добавляю третий палец, и с ее губ наконец срывается правильный стон. Стон удовольствия, от которого у меня самого сводит в паху.
Нет. Слишком рано. Она не заслужила.
– Посмотри на себя, – шепчу я, прикусывая израненную кожу у нее на животе. – Ты сходишь с ума, милая. И вовсе не от страха.
Ванда приоткрывает один глаз и все-таки расслабляется, разводит ноги чуть шире и шумно дышит через рот. Сама старается двигать бедрами навстречу моей руке и извивается на закрепленных на потолке веревках так, что еще немного, и те оборвутся, а вслед за ними полетит вниз еще и отделанная под старину здоровенная люстра.
Правильно, дорогая, старайся. Покажи мне, насколько ты другая. Насколько ты моя.
– Я не… – Но отрицание тонет в протяжном стоне, и Ванда крепко сводит бедра и дрожит уже от удовольствия, прикрыв глаза. – Я…
– Ты создана для меня, Ванда, – произношу я ей на ухо, когда поднимаюсь на ноги и провожу пальцами по туго натянувшимся веревкам. – Просто признай это.
