Но придется обойтись малой кровью. Я не могу позволить себе ошибиться тогда, когда полиция наконец-то не идет по моим следам.
– Да, хотел, – хмыкаю я и стараюсь улыбнуться, хотя почти уверен, что на лице проступает скорее оскал, нежели улыбка. Миссис Уилсон продолжает жеманно улыбаться и невзначай расстегивает молнию на кофте. Рука сама по себе тянется к внутреннему карману пиджака, где обычно покоится нож, но я отдергиваю ее и делаю вид, будто хотел поправить ворот водолазки. – Я пришел за Вандой.
Она мгновенно меняется в лице и, нахмурив брови, поднимает взгляд к потолку. Качает головой и вздыхает так тяжело, будто само имя дочери причиняет ей боль. Скажи спасибо, дражайшая вдова, что тебя не постигла участь мужа. Ты ведь тоже пыталась навредить моей музе.
Но думать об этом сейчас не стоит.
– Она что-то натворила? Она ведь в вашей академии учится. Неужели все так плохо, что вы явились за ней лично? – Миссис Уилсон разворачивается и кричит в сторону узкой лестницы на второй этаж: – Ванда, спускайся! У тебя проблемы!
Не знаю, чего мне хочется больше: рассмеяться или приложить ладонь к лицу. Уилсон даже не обратила внимания, что я не зову ее дочь «мисс Уильямс» и не обращаюсь к ней в официальном тоне. Да и где это видано, чтобы преподаватели из академии приезжали к студентам, чтобы их отчитать? Студенты – взрослые люди и вполне в состоянии сами разобраться со своими проблемами.
Но, так и быть, я подержу ее в неведении еще пару минут. Чего стоит только выражение ее лица – нервное и возмущенное одновременно, немного даже виноватое. Да, все правильно. Ты очень виновата, дражайшая вдова, потому что не прислушивалась к дочери и заставила ее пройти через ад. Но я тебя прощаю. Хотя бы потому, что этот ад привел Ванду прямо ко мне. Сделал ее той, кто она есть. Удивительной. Чудесной. Идеальной.
Как раз в этот момент моя милая муза слетает вниз по лестнице и довольно улыбается, сжимая в руках телефон. Темные волосы распущены, серебристая прядь сверкает в свете тусклой люстры, а короткий топ кажется слишком уж тесным. Дорогая, не вздумай выйти на улицу в таком виде. Иначе мне придется прикончить любого, кто посмотрит в твою сторону.
– Наконец-то! – Ванда подлетает ко мне и первым делом тыкает пальцем в плечо, а потом обнимает обеими руками за шею и едва не вешается на меня. – Я думала, ты никогда не приедешь, Рид!
И она целует меня: крепко и глубоко, явно растягивая удовольствие и наслаждаясь тем, что вообще может позволить себе подобную дерзость. Ты же делаешь это специально, правда, милая? Только ради того, чтобы утереть нос матери. И кто я такой, чтобы отказать тебе в этой маленькой шалости? Я притягиваю ее к себе за талию еще ближе, запускаю пальцы в густые волосы и целую Ванду так, словно в коридоре никого нет. Словно мы уже у меня, и в ближайший месяц нам не помешает никто, кроме живущего на чердаке паука.
До боли знакомый аромат парфюма забивается в нос и заставляет забыть обо всем, кроме тепла ее тела рядом и учащающегося дыхания. Но сердце Ванды, в отличие от моего, бьется непозволительно часто. Она так и не научилась терпению. Так и не поняла, как держать себя в руках. Ничего, у нас будет куча времени, чтобы это исправить.
– Ты собрала вещи, дорогая? – усмехаюсь я ей в губы.
В ответ Ванда обдает меня жарким дыханием, и в строгих классических брюках становится тесно. Маленькая чертовка, с тобой мне и самому придется учиться терпению. Но моя муза вовсе не против – это видно по ее хитрой ухмылке, по тому, как игриво она облизывает пухлые губы. Ты играешь с огнем, милая.
– Еще неделю назад.
– Ванда! – кричит Уилсон. А я ведь почти забыл о ее присутствии. – Что происходит?
– Ванда переезжает, миссис Уилсон, – отвечаю я спокойно, не выпуская милую музу из рук. Да она и сама не торопится разомкнуть наши объятия. – И до конца каникул будет жить у меня. Если повезет, мы переберемся куда-нибудь подальше от Рокфорда, да и от Иллинойса тоже. Я думал купить дом где-нибудь в Калифорнии, поближе к Лос-Анджелесу.
В холле воцаряется тишина, слышен лишь легкий шум ветра с улицы. На лице вдовы Уилсон читается искреннее удивление, причудливо смешавшееся с возмущением, да и Ванда выглядит не лучше: ее темные глаза с поволокой расширяются, и она бьет меня кулаком в грудь. Когда это мы поменялись ролями, дорогая? Из нас двоих боль любила именно ты.
– А мне не сказал, – надувает губы она.
– Всему свое время, дорогая Ванда.
И миссис Уилсон наконец-то взрывается. Топает и упирает руки в боки, как самая настоящая Карен [529], и от поначалу вежливой женщины, пытавшейся со мной флиртовать, не остается и следа.
– Ты с ума сошла, Ванда?! А вы? Вы преподаватель! Как вы можете спать со студентками? Вы же старше! Я запрещаю вам прикасаться к моей дочери, потому что я знаю таких мужчин: сейчас вы с ней поразвлекаетесь, а потом бросите где-нибудь одну, хорошо если не с ребенком, а себе найдете другую, помоложе.
Как жаль, что во внутреннем кармане пиджака все-таки нет ножа. Как жаль, что у меня связаны руки и я не могу сделать очередное исключение из правил и подарить бабочек Кассандре Уилсон. Голубые крылья, срывающиеся с губ, были бы гораздо лучше бессмысленных криков.
Но эта честь принадлежит вовсе не мне.
Ванда выпутывается из объятий и гордо вскидывает голову, в ее темных глазах пляшет неудержимое пламя, и, кажется, она готова прямо здесь и сейчас броситься в атаку. Однако моя милая муза не двигается с места, только смеряет мать взглядом и кривится от отвращения.
– А что же не запретила своему ублюдку насиловать меня? Не разглядела в нем урода? – цедит она с отвращением и с такой силой сжимает в руках телефон, что тот не трескается разве что чудом. – Да и мне в этом году будет двадцать. Приди в себя, мам, ты не можешь ничего мне запретить.
– Как ты смеешь продолжать врать?! – Вдова Уилсон поднимает руку и замахивается. Зря.
Мне хватает всего пары секунд, чтобы броситься вперед и перехватить ее за запястье. Больно, правда? Она кривится и вырывается, рассыпается в крепких ругательствах и угрожает, что вызовет полицию. Вперед, я найду для них пару записей с твоим мужем. Ему на том свете уже все равно, но тебя все запомнят как вдову лжеца и насильника. Его пособницу.
– Если хоть волос упадет с головы моей дорогой Ванды, от вас мокрого места не останется, миссис Уилсон, – произношу я удивительно вежливо, но с каждым мгновением все сильнее сжимаю ее руку. – А если прольется хоть одна ее слезинка, будет еще хуже. В этом доме над ней издевались достаточно.
– Забей, – бросает Ванда и спешит к лестнице. – Я возьму сумку и пойдем отсюда.
Как скажешь, дорогая.
И вдова Уилсон шарахается от меня в сторону, едва я ослабляю хватку. Смотрит волком, но не говорит ни слова, будто и впрямь испугалась. Правильно. Опасно недооценивать того, для кого человеческая жизнь стоит не так и много. Жизнь Ванды – бесценна. Моя – тоже. Но жизнь Уилсон? Столько же, сколько жизнь ее непутевого мужа или Джессики Купер.
Довольная улыбка на моем лице вполне искренняя.
– Я еще напишу ректору академии! – кричит нам вслед миссис Уилсон, когда мы с Вандой выходим из ее дома. – И посмотрим, как долго вы продержитесь на своем месте, мистер Эллиот!
К счастью, мой дом всего в паре шагов, и крики стихают в то же мгновение, когда я захлопываю за нами входную дверь. Сквозь окно в холле видно, как мать Ванды стоит на пороге и продолжает осыпать проклятиями свою дочь и меня вместе с ней, но кого это волнует? Пусть кричит сколько угодно, музу я не отпущу никогда.
Даже если ради этого придется расправиться со всем Рокфордом.
– Как же она расстроится, когда узнает, что с сентября письма придется направлять на мое имя, – ухмыляюсь я и протягиваю Ванде руку. Она достойна того, чтобы с ней обращались как с принцессой. Хотя бы до тех пор, пока она вновь не окажется передо мной на коленях.
