— Да, интересная. Но это они на протокол рассказывали. А реально неужели так и не выяснили, в чем там дело? «Смотрящий» что говорит?
— А что он там может говорить? Он ведь, считай, тоже повязан. Если и не участвовал, то по-любому видел. Ему в откровенности бросаться тоже не вариант. Как и другим. Наши тут пытались его спрашивать, да тоже немногого добились. Это, говорит, их личные счеты, я, говорит, не вмешиваюсь.
— Личные счеты? — навострил уши Гуров. — А что, у этого парня с кем-то здесь были «непонятки»? Конфликты, недоразумения? Откуда счеты?
— Как сказать? Конфликтов особых, по-моему, не было. Но из одной камеры его уже переводили, это факт. Что-то там с соседом не поделил. Ссору затеял. Вот и перевели к этим. Хотя еще неизвестно, что хуже. В той-то, предыдущей его «квартире», там и контингент поприличнее был, да и видеонаблюдение. Как бы он там с кем ни ссорился, а насмерть убить просто так, наверное, не получилось бы. Камеры-то секут. Трудно было бы говорить, что все спали. А тут — раздолье. И народу в два раза больше, да и контроля такого нет.
— В камере, где произошло убийство, не было видеонаблюдения? — спросил Гуров, с чрезвычайным интересом слушавший этот рассказ.
— Нет, не было. Да и соседи у него там совсем другие были. А парень-то вроде ничего, сам по себе приличный. Тихий был, на гопника не похож. Не знаю уж, с кем он там поссорился. А эти ссоры дожидаться не стали, сразу на тот свет спровадили. Коротко и ясно.
— Ты говорил, что ранения были ножевые. Как у него мог оказаться нож?
— А я откуда знаю? — сразу «закрылся» словоохотливый Гена. — Я ему его не приносил.
— Да ладно, чего ты, — смягчил тон Лев. — Я ведь не предъявлять сюда пришел. Мне понять нужно. Этот парень у меня по одному важному делу проходит. В виде сопутствующего обстоятельства. Поэтому мне нужно разобраться с этим случаем, просто для себя. Если это действительно самоубийство было — это одно, а если убийство…
— Да какое там самоубийство, Лев? — вновь эмоционально заговорил Гена. — Даже смешно! Ясно, что поставили его «на перо», и все они там повязаны, но никто никогда не признается. А нож… не знаю. Про нож это у Жени надо спрашивать. Хотя не факт, что он расскажет.
— У Жени? Кто такой Женя?
— А Женя — это как раз тот самый «смотрящий» и есть. Он у нас парень не простой, с биографией. К нему — только с полным уважением, а иначе и разговаривать не будет. Хотя, с другой стороны, свое дело он знает. У него там тоже… отморозки те еще сидят. А ничего — держит. Вся эта кодла перед ним просто на цырлах скачет. Без разрешения пикнуть боятся. Дисциплина просто железная.
— И при этой железной дисциплине — такой случай? Не странно?
— Не знаю, — снова насупился Гена. — У них там ведь тоже… свои дела. Решают как могут. Может, там действительно что-то нехорошее случилось. Вот и задумали его «поучить». Только перестарались малость. А этот парень тоже думать должен. Не на курорт приехал. В чужой монастырь со своим уставом не ходят.
Но чем дольше Гуров слушал Гену, тем больше крепла в нем уверенность, что, убив Игоря Прыгунова, его сокамерники вовсе не пытались таком способом «решить свои дела». Уже сам тот факт, что из камеры с «приличным контингентом» и видеонаблюдением парня перевели к «отморозкам», наблюдение за которыми осуществляла только охрана и «не простой смотрящий», говорил о многом.
Во-первых, это сразу исключало предположение о том, что инициатива могла исходить «снизу». Каким бы «полным уважением» не пользовался «смотрящий», такие широкие полномочия, чтобы руководить перемещениями заключенных, он вряд ли имел.
Во-вторых, сама причина этого перевода — ссора — явно была либо просто придумана, либо спровоцирована кем-то из предыдущих сокамерников. Но уж никак не самим Игорем, про которого все в один голос, включая и самого Гену, говорят что он «тихий». Из этого следует, что и с новыми соседями Игорь, скорее всего, не ссорился. Причина происшедшего наверняка была в чем-то другом. И не исключено, что в основе этой причины лежал заказ, адресованный тому же «смотрящему».
— Ты сказал, что Женя очень уж уважаемый человек. За что такие почести? — поинтересовался Лев.
— Краснов-то? О, это человек легендарный!
— Краснов?!
— Ну да. Красный. Слышал, наверное. В свое время его братва на всю Москву гремела. Сейчас, правда, от серьезных дел он отошел. Но потихоньку пробавляется тоже. По мелочам. А в промежутках в «санаториях» загорает. Вот и мы сподобились «дорогого гостя» у себя принять.
Вот все и сошлось. Витя Карета, участник банды и «правая рука» Красного, имел самые непосредственные контакты с Рябовым и даже бывал у него в гостях. Сам Красный, как выясняется, был «за главного» в камере, где произошло «самоубийство» Игоря Прыгунова, тоже связанного с чиновником Минобороны довольно тесно.
С другой стороны, если причиной перевода Игоря не была реальная ссора, инициировать подобный акт извне могли только очень важные люди.
Что все это могло означать? Эти самые «важные люди», узнав, что Игорь «не справился» и может «заложить», убрали его, а потом, для верности, — заодно и будущего тестя?
Что могла узнать Ольга из подслушанного разговора отца с Витей Каретой? Наверняка что-то, касающееся смерти Игоря. О чем они могли говорить? Витя разъяснил Рябову, как состоялось это «самоубийство», и пригрозил, что и с ним самим могут поступить так же. Или…
И тут в голове полковника мелькнула догадка, одновременно и невероятная, и объясняющая все «необъяснимое».
Что, если заказчиком в деле Игоря был сам Рябов? Конечно, речь шла о возлюбленном его дочери, и он не мог не понимать, что смерть молодого человека будет для нее жестоким ударом. Но с другой стороны, если махинации, которые он осуществлял через Прыгунова, были действительно серьезными и раскрытие их грозило необратимыми последствиями для его безупречной карьеры, игра, наверное, стоила свеч.
«Хороших парней» на свете много, а жизнь у него, Дмитрия Рябова, только одна. И провести остаток ее за решеткой он наверняка не хотел. Дочка погорюет, да и успокоится, другого себе найдет. А если Игорь не выдержит испытаний тюрьмой и его «заложит», этого уже ничем не поправишь.
Если из подслушанного разговора Ольга Рябова узнала, что любимый папа заказал убийство любимого жениха, итог в виде таблеток, запитых водкой, не только объясним, но даже логичен — молодой и чувствительной девушке не захотелось оставаться в мире, где происходят подобные вещи.
Кроме того, если заказчиком убийства Игоря Прыгунова был Рябов, это еще раз, пускай и косвенно, указывало на то, что его собственное «самоубийство» — тоже заказ.
Если холодный расчет у чиновника возобладал даже над чувствами единственной дочери, значит, Рябов не только не был истеричным неврастеником, от любой незначительной неприятности готовым пустить себе пулю в лоб, а оказался даже еще более «сдержанным», чем можно было предполагать. Заказывая жениха, он догадывался, что дочка расстроится, но решения своего не изменил. И, похоже, умер, так и не узнав, что тайна его раскрыта.
Тот факт, что Рябов мог оказаться заказчиком убийства Прыгунова, вводил новые возможные персоналии в круг подозреваемых по его собственному убийству.
Кроме кого-то из «вышестоящих», опасавшихся, что Рябов может их «сдать», в его смерти могли быть заинтересованы близкие Прыгунова, желавшие отомстить.
И это новое появившееся направление необходимо было тщательнейшим образом отработать.
— …так что порядок он нам обеспечивал, а как уж они там между собой разбираются, это мы, честно тебе скажу, даже и вникать особо не стремились, — между тем говорил Гена.
— Да? Что ж, какая-то логика есть. Послушай, Гена, а к вам когда этого Игоря направляли, в сопроводительных документах адрес проживания, наверное, указывался?
— Само собой.
— Ты не мог бы для меня поискать? По старой дружбе.
— Хочешь родственникам соболезнование выразить? — усмехнулся Кузьмин.
