Четвертая обезьяна - Баркер Джей Ди

52

Портер — день второй, 8.56

— Если хочешь, спрашивай.

Уотсон ненадолго повернулся к Портеру, потом стал смотреть на дорогу.

— Я подумал, если вам захочется, вы сами расскажете. Вы не обязаны делиться со мной.

Портер переключился на третью передачу и обогнал грузовик парковой службы, который тащился со скоростью двадцать пять километров в час в крайней левой полосе.

— Вот козел!

— Что?

Портер ткнул большим пальцем себе за спину:

— Это я не про тебя, а про него. Никогда не понимал, почему эти типы не ездят в крайнем правом ряду. Нервы у них как канаты; им все равно, что за ними выстраивается длинная пробка; им наплевать, что они всем мешают. Я бы таким даже газонокосилку не доверил.

— Я кое-что слышал, главным образом от Нэша, — нерешительно заговорил Уотсон. — И собирался принести вам свои соболезнования, только случай все не представлялся. Мне очень жаль.

— Чего тебе жаль? Что не успел сказать, или тебе жаль, что моя жена погибла?

Уотсон побледнел:

— Я просто…

Портер ссутулился и покачал головой:

— Нет, погоди, я не так выразился. Я сейчас на взводе. Меня все уговаривают сходить к психотерапевту, я и сам понимаю, что надо бы, что мне нужно выговориться, только… внутри у меня каждая косточка против. Совсем как в детстве, когда родители заставляют что-то сделать, а ты поступаешь наоборот, потому что не хочешь делать то, о чем тебя просят, даже если понимаешь, что это правильно. Во мне тоже сидит упрямец.

Уотсон едва заметно кивнул. Он вертел в руках пакет для вещественных доказательств; в нем что-то громыхало.

— Нэш сказал, что ее застрелили.

Портер кивнул:

— По утрам, до того как ехать на работу, мы всегда пили кофе. В тот вечер у нас закончилось молоко, и она пошла за ним в магазин, чтобы было с чем пить кофе на следующее утро. Я смотрел телевизор в спальне и заснул. Я не слышал, как она ушла; наверное, она не хотела меня будить. Проснувшись, я нашел на ее подушке записку; она написала, что пошла за молоком. Было половина двенадцатого, а поскольку я спал, то не знал, когда она ушла — пять минут или два часа назад; я проспал почти три часа. При нашей работе так бывает — бежишь и бежишь, а когда у тебя наконец появляется возможность передохнуть, тебя накрывает, и ты просто отключаешься. В общем, я встал и вышел в гостиную почитать; решил, что подожду ее. Прошло еще минут двадцать, и я начал беспокоиться. Обычно мы ходим в магазинчик на углу, примерно в квартале от нашего дома. Минут пять туда и столько же обратно, не больше — и еще минут десять в самом магазине. Она давно уже должна была вернуться. Я звонил ей на мобильник, но меня сразу переключали на автоответчик. Еще через десять минут я решил спуститься сам.

Портер помолчал, глядя на дорогу.

— Я еще издали увидел мигалки. Когда повернул за угол на Винздор, увидел мигалки и сразу все понял. Понял, что там моя Хизер. Я побежал. Когда добрался до магазина, он уже был оцеплен. На улице скопилось с полдюжины патрульных машин и еще три без опознавательных знаков. Я поднырнул под ленту и бросился к входу; кто-то из патрульных, наверное, узнал меня, потому что меня несколько раз окликали по имени. Потом кто-то схватил меня за плечо, еще кто-то и еще… Все было скорее как в страшном сне, чем наяву.

— Наверное, вы были в шоке.

— Да, — кивнул Портер. — Наверное.

— Ограбление?

— Да. Какой-то пацан. По словам Тарека, ночного кассира, когда налетчик ворвался в магазин и приставил к его лицу пистолет, Хизер была где-то в дальнем ряду. Я знаю Тарека уже четыре года; хороший парень, ему под тридцать, жена, двое детей. В общем, Тарек сказал, что грабитель наставил на него пушку и велел достать деньги из кассы. Тарека уже грабили раньше; он понимал, что драться бесполезно, так что начал выкладывать наличность на прилавок; по его словам, в кассе было около трехсот долларов плюс мелочь. Он заметил, что грабитель дрожит всем телом; именно такие хуже всего. Спокойные грабят, как будто совершают сделку; все играют свои роли, и все расходятся довольные. А вот нервные грабители — совсем другая история. Тарек признался, что все время боялся, как бы пистолет не выстрелил случайно — так тряслись у парня руки. Так все и произошло, только застрелил он не Тарека. Он застрелил женщину, которую увидел краем глаза, женщину, которую не заметил, входя в магазин. Испугавшись, он круто развернулся и нажал на спусковой крючок. Пуля вошла под правой грудью, пробила подключичную артерию…

Уотсон опустил голову и посмотрел на свои руки:

— Наверное, она умерла быстро… Ничего нельзя было сделать.

Портер потянул носом и крутанул руль влево. Они повернули на Рузвельт-стрит.

— Стрелок сбежал, не взяв денег. Тарек сразу же позвонил в Службу спасения. Он пытался остановить кровь, но ты прав… поделать ничего было нельзя.

— Мне так жаль.

— А знаешь, в чем настоящая засада? Когда в тот вечер ехал домой, я знал, что молоко у нас почти закончилось; помнил, что еще утром решил на обратном пути заехать за ним. Но, поравнявшись с магазином, разглядел внутри очередь и подумал: зайду попозже. Можешь себе представить? Я потерял ее… потому что из-за своей чертовой лени не захотел несколько минут постоять в очереди!

— Не стоит так думать.

— Сейчас я вообще не знаю, что и думать. Не знаю, что мне делать. Еще день — и я бы просто не выдержал в четырех стенах. Соседи провожают меня сочувственными взглядами. Все обращаются со мной очень ласково. Как с больным. Даже сейчас… — Он неопределенно взмахнул рукой. — Я решил взять с собой тебя, потому что думал, с тобой мне будет легче, чем с Нэшем или Клэр, но никакой разницы нет. Наверное, мне просто хочется поговорить обо всем с человеком, который не… — Он кашлянул. — Который ее не знал. Признаться, я вообще не хочу об этом говорить, а в общем, понятия не имею, что мне делать. Так как я служу в убойном отделе, мне много раз приходилось рассказывать людям о гибели их близких; я огрубел, очерствел. Двадцать три года подряд сообщать людям, что их близких больше нет! Такого рода задания стали для меня систематическими. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я даже придумал для себя пару вариантов речи на такие случаи… В зависимости от ситуации, так сказать. Мы с Нэшем играли в «орла и решку»: подбрасывали четвертак, и проигравший должен был ехать к родственникам погибшего. Я рассказывал, что случилось, объяснял, что близкий им человек теперь находится в лучшем мире, советовал, как жить дальше, как справиться с потерей. Уверял их, что время лечит. Какой же фигней все это кажется теперь! Когда я потерял… потерял Хизер… Господи, я даже не могу произнести эти слова и не давиться. Наверное, ей бы не хотелось, чтобы я сейчас давился и задыхался; наверное, она бы хотела, чтобы я сосредоточился на хороших воспоминаниях и забыл о последних неделях, не позволял им омрачать то, что у нас было. Но я не могу. Всякий раз, как я вижу какую-то ее вещь — книгу, которую она читала, да так и не дочитала, зубную щетку, которой она больше не воспользуется, грязное белье, ее почту… я не могу сдержаться. Раз в неделю мы с ней играли в «Скрэббл»; последняя партия до сих пор разложена на доске; не могу себя заставить ее убрать. Все время смотрю на ее фишки и гадаю, какое бы следующее слово она выложила. Я просыпаюсь среди ночи, тянусь на ее половину кровати, но нахожу только холодную простыню.

Он переключился на более низкую передачу, обогнал такси, притормозившее перед тем, как повернуть направо, и сразу же резко выкрутил руль влево, чтобы избежать столкновения с фургоном, отъехавшим от закусочной «Бургер кинг».

— Может, включим мигалку? — предложил Уотсон. — Или, если хотите, я сяду за руль.

Портер вытер глаза рукавом:

— Нет, не надо, я в норме. Все будет хорошо. Наверное, надо было предупредить тебя до того, как ты сел ко мне в машину. Такие вещи надо рассказывать психотерапевту, а не молодому криминалисту. Ты ведь не обязан меня выслушивать!