– Селин независимая, – сообщила агентам Элиза Делакруа, пока ее муж наливал себе выпить. Она была элегантной афроамериканкой с высокой, гибкой фигурой, как у дочери, и с плечами, которые она всегда держала прямо. – Легко увлекается, но не способна сосредоточиться надолго. Она унаследовала отцовский темперамент и мою порывистость, но изо всех сил старается скрывать последнее.
То, как это женщина упомянула темперамент отца Селин в разговоре с ФБР, привлекло мое внимание. Ты наверняка знаешь, что родители всегда оказываются в числе подозреваемых в подобных делах. Либо тебе нечего скрывать, либо ты просто готова пожертвовать мужем.
– Элиза всегда все контролирует, – сообщил Майкл. – Мужа, свои эмоции, впечатление, которое производит семья. Единственное, что неподвластно ее контролю, – Селин.
– Она скучает по дочери? – спросил Дин, не отводя взгляда от экрана.
Майкл долго молчал, наблюдая за Элизой Делакруа. Ее голос оставался ровным. Она неизменно контролировала выражение лица.
Наконец Майкл сформулировал ответ на вопрос Дина:
– Она сломлена. Напугана. Ее пожирает вина. И отвращение – к мужу и к себе.
– К Селин? – тихо спросила я.
Майкл не ответил.
На экране агент Бриггс занялся установлением последовательности событий, а я попыталась представить себя на месте Селин, которая выросла с отцом, сказавшим, что ему нечего о ней рассказывать, и с матерью, которая упомянула в первую очередь темперамент и порывистость дочери.
Независимая. Увлеченная. Упрямая. Глядя на фотографии Селин, я могла уловить сходство с Элизой. Простые цвета, а не узоры. Ты рисуешь, словно танцуешь, рисуешь, словно сражаешься, – и смотришь в камеру, словно знаешь все секреты мира.
Тем временем Тэтчер Таунсенд приготовил еще два напитка – один для Элизы и один для себя. Я впервые задумалась о том, где все это время была мать Майкла. И еще я не понимала, почему Реми и Элиза решили разговаривать с ФБР в доме Таунсендов.
– Что чувствует твой отец? – спросила я Майкла. Мне неприятно было задавать этот вопрос, но я понимала – мы должны работать так же, как с любым другим делом.
Майкл просканировал лицо отца. Тэтчер держал в руке бурбон со льдом, но не пил. В следующую секунду Майкл уже писал сообщение агенту Бриггсу.
– Хочешь знать, что я вижу, когда смотрю на отца, Колорадо? – спросил он голосом, совершенно лишенным эмоций, словно то, что он увидел в лице Тэтчера Таунсенда, лишило его способности ощущать, оглушило что-то внутри, как стоматолог обезболивает, перед тем как удалить погибший зуб. – Под этим печальным выражением скрыта ярость. Обида. Чувство, что оскорбили его лично.
Оскорбили – чем? Тем, что кто-то забрал Селин? Тем, что в его доме ФБР?
– И каждый раз, когда кто-то произносит имя СеСе, он чувствует то же, что чувствовал всегда, каждый раз, когда смотрел на Селин Делакруа с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать. – От слов Майкла что-то сжалось глубоко внутри меня. – Голод.
Ты
Ты знаешь Семерых так же хорошо, как они знают тебя. Их сильные стороны. Их слабости. Жажду, с которой Мастера стремятся к власти. Они осыпают тебя бриллиантами – один за каждую жертву. Каждое жертвоприношение. Каждый выбор.
Бриллианты и шрамы, шрамы и бриллианты. Мужчины, которых ты превращаешь в прекрасные, смертоносные орудия, выходят в мир. Они живут своей жизнью. Они процветают.
Они убивают.
Для тебя.
Глава 9
Голод – это не эмоция. Это потребность. Глубоко укорененная, биологическая, примитивная потребность. Я не хочу даже думать о том, что может заставить взрослого мужчину смотреть так на девочку-подростка, почему Тэтчер Таунсенд может чувствовать себя лично оскорбленным из-за того, что кто-то похитил дочь друга семьи.
– Перчатки. – Агент Стерлинг протянула нам по паре. Они с агентом Бриггсом не ответили на сообщение Майкла. Вместо этого агент Старманс сообщил, что нам наконец разрешено посетить место преступления.
Ты решила вернуться домой на весенние каникулы. Надевая перчатки, я попробовала снова переключиться на точку зрения Селин. Ты, по крайней мере, подозревала, что твоих родителей не будет дома. Я стояла у входа в студию Селин. Проход перекрывала желтая лента. Судя по виду постройки, когда-то это была каба́на [71] или однокомнатный гостевой домик. Она стояла отдельно от основного здания, окна выходили на бассейн.
Даже от входа запах керосина казался ошеломительным.
– Признаки взлома. – Слоан останавливается рядом со мной, осматривает дверь. – Небольшие царапины на замке. С вероятностью девяносто шесть процентов дальнейший анализ покажет следы на цилиндрах замка.
– Переведи, – попросила Лия. Майкл, стоявший рядом с ней, прикрыл глаза, словно замедленно моргнул, и я пожалела, что не могу читать его эмоции так же хорошо, как он – мои.
– Замо́к был закрыт. Кто-то его взломал. – Слоан нырнула под ленту, ограждавшую место преступления, методично осматривая комнату своими голубыми глазами.
Ты заперла дверь. Я еще несколько секунд простояла на пороге, пытаясь представить Селин внутри. Ты пришла сюда порисовать и заперла дверь. Может быть, это была сила привычки – или у нее были основания запереть замо́к. Я не спеша вошла в студию, старательно обходя обозначения улик на полу.
Разбитое стекло. Сломанный мольберт. Я мысленно наложила фотографии с места преступления на расставленные на полу обозначения. Второй стол, у дальней стены, был опрокинут. Занавеску сдернули вниз, порвали. На полу капли крови, отпечаток в форме ладони на внутренней поверхности дверного косяка.
Ты боролась.
Нет, подумала я, ощущая, как сердце колотится в груди. Когда я использую слово «ты», это заставляет меня держать дистанцию. Это не то, что нужно Селин.
Я боролась. Я представила, как стою в центре студии и рисую. Я невольно приняла позу, в которой мы видели Селин перед тем, как запись с камер видеонаблюдения оборвалась. Правая рука приподнята, словно держа воображаемую кисть. Тело слегка повернуто в сторону. Подбородок приподнят, взгляд направлен на картину.
– Дверь была заперта, – сказала я. – Возможно, я услышала что-то снаружи. Может, кто-то царапался в дверь. Возможно, волосы на затылке встали дыбом.
А может, рисование настолько поглотило меня, что я не слышала ничего вокруг. Не слышала, как повернулась дверная ручка. Не слышала, как открылась дверь.
– Я действовал тихо. – Дин стоял в дверях, глядя на меня. Моим первым побуждением было забраться в голову Селин. Его первым побуждением было составлять психологический портрет неизвестного субъекта. – Настанет время и для шума, и для криков. Но сначала я должен получить то, за чем пришел.
Я видела логику в словах Дина: неизвестный субъект пришел за Селин. Она не была случайной целью. Убийца, который выбирает жертв по случаю, не стал бы нападать на девушку, защищенную навороченной системой безопасности. Только человек, который следил за ней, знал бы, что она будет здесь одна.
– Ты думал, что сможешь подкрасться и забрать меня, – сказала я, глядя на Дина. – Ты думал, что если будешь действовать достаточно тихо, то сможешь обездвижить меня прежде, чем я смогу оказать существенное сопротивление.
Ты ошибся.
Дин поднырнул под ленту и прошелся по комнате. Встав позади меня, он закрыл мне рот рукой и потянул мое тело назад. Движение было осторожным, медленным, но я позволила себе погрузиться в ощущения, которые испытывала бы Селин. Инстинктивно – и двигаясь так же медленно, как Дин, – я наклонилась вперед, ударив локтями назад, ему в живот. Кисть в руке. Я изобразила, будто ударяю его в ногу, и одновременно укусила руку, которая зажимала мне рот. Осторожно. Несильно.
