Анна Грей
Последний Рейс
Глава 1.
Я вернулась домой поздним вечером. Дом достался мне от родителей – здесь прошло моё детство, но после долгих лет в городе всё казалось чужим. На кухне лежали нераспакованные коробки. Я уставшая присела на табурет.
Ради сына я решилась на этот шаг. После развода жизнь в городе стала невыносимой ни для него, ни для меня. Шумные улицы, толпы, моя нервная работа журналистом – всё это вдруг перестало иметь смысл, когда рухнула семья. Здесь же, в маленьком посёлке Лесозёрск, я надеялась начать заново. Тишина была непривычной: ни гудков машин, ни музыки за стеной. Только скрип половиц под моими ногами. Мне было странно засыпать без городского шума; честно говоря, такая тишина даже пугала. Каждый шорох казался значительным – треснувшая ветка, стук собственного сердца. Но именно ради этой тишины я сюда и вернулась: верила, что здесь нам с сыном будет спокойнее.
Я прошлась по комнатам. Домов поблизости немного, и почти во всех давно погас свет. Лишь у соседки через дорогу, Веры Морозовой, мерцал огонёк в окне. Вера частенько не спит до глубокой ночи. Может, ждёт мужа, а может, просто боится темноты. Ей около тридцати; мы росли вместе, и после моего возвращения она первой зашла проведать меня. Робко улыбалась, спрашивала, как устроились. Я видела, что её жизнь складывается нелегко: слышала о вспыльчивом муже, да и по глазам замечала затаённую боль.
Я вздохнула, чувствуя смешанные чувства – и печаль, и тихую надежду. Я подняла с верхушки коробки старую фотографию: мы с Верой ещё девчонки, смеёмся, обнявшись. Уголок снимка опалён – память о нашем давнем костре. Тогда казалось, впереди целая жизнь. Фотография дрогнула у меня в пальцах. Я убрала её в ящик.
Тишину прорезал далёкий гул мотора. Я вздрогнула и прислушалась. Звук приближался – сначала слабый, затем всё громче. Две точки фар появились вдали, выхватывая из темноты то покосившийся забор, то пустой двор. В посёлке нечасто ездят по ночам. Машина медленно катилась вдоль улицы. Когда она подъехала ближе, я рассмотрела знакомые очертания: небольшой грузовой фургон с надписью на борту. Ночная автолавка.
Днём я слышала от соседей об этой автолавке. После закрытия местного магазина каждый вечер фургон привозит продукты – хлеб, молоко, самое нужное. Для меня, городской жительницы, идея мобильного магазина показалась диковинкой. Но местные привыкли. Фургон остановился у двора Морозовых, напротив моего окна. Двигатель заглох, и на миг наступила полная тишина. Потом из кабины выбрался водитель.
Я набросила пальто и вышла во двор. Приоткрыла скрипучую калитку. Мои шаги по гравию казались оглушительно громкими. Несколько соседей уже подтянулись к фургону с сумками в руках. Я узнала рослую бабу Нину из дома через два двора и сутулого Семёна, бывшего шахтёра.
Я разглядела водителя. Степан Руденко – так звали его, как шепнула мне Вера. Лет под шестьдесят, крепкого телосложения. Резкие черты, короткая седая щетина, на щеке рубец. На нём была выцветшая куртка с нашивкой. Степан отпер замок и откинул дверцу кузова. Внутри зажёгся тусклый фонарик.
– Проходите по одному, – негромко бросил Степан. Голос хрипловатый, но спокойный.
Нина вскарабкалась на подножку первой. Я держалась чуть позади. В нос сразу ударил запах свежего хлеба вперемешку с чем-то солоновато-пряным – будто пролился огуречный рассол. Среди буханок, пачек молока и круп на полках поблёскивали стеклянные банки с соленьями.
Позади послышались быстрые шаги. Обернувшись, я увидела Веру. На неё был накинут старый плащ, волосы растрёпаны. Она кивнула мне коротко – улыбки на лице не было, только тревога.
– Привет, – тихо произнесла она.
– Привет. Не спится?
Вера пожала плечами, избегая моего взгляда.
– Да так… Сама знаешь, как бывает. Пётр уснул, а мне не лежится. Решила хоть молока взять, пока автолавка здесь.
– Понимаю, – я кивнула, хотя понимала больше, чем она говорила. – Завтра зайдёшь? Посидим, чаю попьём. Как в старые времена.
– Может быть, – она неопределённо качнула головой. – Посмотрим, как сложится.
У дверцы фургона освободилось место, и мы вместе поднялись внутрь. Степан приветливо кивнул нам.
– Доброй ночи, – произнёс он негромко.
Я заметила, что глаза водителя на миг задержались на Вере – то ли с вопросом, то ли с сочувствием. Она потупилась.
– Мне пакет молока, – попросила Вера и принялась искать мелочь в кармане. Пальцы её дрожали. Я заметила у неё на запястье желтоватый след, будто старый синяк. Сердце сжалось.
– Конечно. Вам поближе срок годности или подальше? – уточнил Степан, доставая пакет из холодильника.
– Всё равно, – тихо ответила она.
Я взяла с полки буханку чёрного хлеба. Стоя бок о бок с Верой в тесном кузове, я чувствовала, как она напряжена. Спросить при посторонних было неудобно, но мне хотелось её поддержать.
– Вер, – шепнула я, пока Степан отвлёкся, – что происходит? Ты сама не своя последние дни.
Она вздрогнула, бросила на меня быстрый взгляд.
– Потом, Марин. Не сейчас. Завтра поговорим, хорошо? Мне есть что тебе рассказать. Только не здесь, не при всех.
Губы её дрогнули – хотела что-то добавить, но передумала. Она лишь мельком взглянула на меня: спасибо, мол, что не лезешь сейчас с расспросами.
Мы заплатили и спустились на улицу. Возле дома Веры чернели растворённые ворота. В глубине двора вспыхнул и погас огонёк – словно чиркнули зажигалкой. В ту же секунду в стороне резко хрустнула ветка. Я вздрогнула и бросила взгляд туда, в тёмную чащу за огородами. Показалось, будто кто-то крадётся между деревьями. Но следующий звук прогнал наваждение.
– Вера! – раздался сиплый мужской окрик. Меня передёрнуло. Из ворот пошатываясь вышел Пётр Морозов – её муж. Лицо распухло и покраснело, глаза блестели мутно. – Ты чего тут шляешься? Домой, быстро!
От него несло перегаром даже на расстоянии. Я невольно отступила. Говорили, что когда Пётр выпьет, у них дома гремит посуда и Вера ходит в синяках. Он заметил меня, сузил глаза, но ни слова не сказал. Схватил Веру за локоть.
– Петь, я только молоко купить вышла, – начала было Вера. – Минуту буквально, ты даже не заметил бы…
Муж дёрнул её руку. Пакет молока выпал и шлёпнулся в грязь.
– Напилась? – прошипел он. – Ночью шастать вздумала? С кем это ты тут обнималась, а? Думаешь, я не вижу?
– Да с кем мне обниматься, Петь? – голос Веры дрожал. – Это Марина, подруга моя. Ты же знаешь. Мы просто поговорили. Пойдём домой, а?
– Поговорили они! – он повысил голос. – Я тебе покажу разговоры!
Степан, стоявший у фургона, сделал шаг вперёд. Лицо его оставалось непроницаемым, но плечи напряглись. Он был начеку. Я бросила взгляд то на Петра, то на водителя: двое мужчин молча мерили друг друга взглядами. Морозов пьян, агрессивен; Степан – холоден и собран.
– Вам помочь? – спросил вдруг Степан ровно, глядя прямо на Петра.
Тот выпустил руку жены и шагнул к фургону, вставая грудь на грудь с водителем. Пальцы сжались в большие кулаки.
– Помочь? Ты? – сдавленно хохотнул он. – Смотри у меня, шофёр. Я свою семью сам прокормлю, без твоей лавки. Понял? Или тебе надо объяснить доходчивей?
– Я ничего такого не имел в виду, – Степан не отвёл взгляда. – Просто спросил.
– Просто он спросил! – Пётр почти выкрикнул. – Езжай отсюда, пока цел. И к моей жене больше не подходи. Понял? Ни ты, ни твоя лавка вонючая здесь не нужны!
– Понял, – отозвался Степан всё так же спокойно. – Никто и не спорит.
Несколько долгих секунд тишины. Нина и Семён, замерев, наблюдали со стороны. Наконец Пётр сплюнул под ноги и развернулся к жене.
– Пошли, – бросил он зло.
Вера подняла уроненный пакет – молоко лилось через рваный уголок, оставляя бледный след на дороге. Она ещё раз взглянула на меня: в глазах мольба и стыд. Я хотела окликнуть её, но Пётр уже потащил жену во двор. Калитка хлопнула.
