Последний кайдан - Чак Элла

– Если выживу я, то вы умрёте! Кто у меня останется? Кто?! У меня никого нет!

– Ты встретишь стаю, Киро. Ты объединишь их.

– Кого «их»?

– Наследников самураев. Ваш долг – исполнить волю духов и людей, завершить начатое праотцами. И ты, Киро, должен завершить обучение, получить мою силу и знания. Тогда ты сможешь…

– Выжить и не умереть?

– Попроси убить тебя, Киро. Я не могу сделать это сам.

– Не могу! Я не хочу, чтобы вы умерли!

Впервые за восемь лет слёзы хлынули из моих глаз.

– Тогда всё решит бой.

Я подобрал палку.

– Тоси-сенсей всему меня научил, оборотень.

– А кто, по-твоему, научил Тоси-сенсея?

Ёкаю хватило мгновения, чтобы перекусить палку, а потом и кожаный мяч щёлкнуть, как фисташку, и одним укусом напополам разгрызть лавку. Каждый удар его когтистой лапой разрывал на лоскуты татами.

– Прекрати уродовать зал! Здесь душа сенсея!

Я не мог удержаться от удовольствия пнуть его хоть чем-нибудь, но под рукой у меня осталась только свеча, которую я швырнул оборотню в лоб. Тот взвизгнул блохастым кутёнком и исчез, оставив клоки шерсти и лежащего лицом вниз Тоси.

– Сенсей!

Я перевернул его на спину и заметил нехилую шишку посреди лба. Впервые за все практики мне удалось нанести сенсею реальную травму, и сделал я это огарком свечи.

– Киро… оборотень…

– Как его убить? Скажите мне, как его убить?!

– Невозможно живому убить мёртвое, Киро.

Я держал его голову на коленях. Тоси тяжело дышал и еле смог открыть глаза.

– Сила ёкая питает меня пять столетий, Киро… Я был одним из них, Киро. Был одним из четырёх самураев, начавших «Хяку-моногатари». Ты слышал о ней?

– Эта старая игра, когда рассказчики зажигают сто свечей и по очереди рассказывают страшные истории о сверхъестественном. Рассказав одну историю, они задувают свечу. И когда погаснет сотая…

– …духи, о которых было поведано, окажутся среди живых. Злые духи, Киро. Те, которые убивают любовь.

Не могли эти духи убить не любовь, а что-то на самом деле ценное? А что? Что для меня было ценным? Кажется, из-за своего уродства я так и не научился никого любить и ценить. Банда седовласых Баки, Ао и Саку всё ещё была жива только потому, что их измывательства сделали меня лучшим вором якудза.

– Я никого не люблю, сенсей.

– Пока не любишь. Но ты встретишь их.

– Кого «их»?

– Друзей, воинов, особенную девушку, которая будет смотреть не на тебя, а в одну с тобой сторону… Твой огарок, Киро, – от свечи «Хяку-моногатари». Тогда мы, самураи, по очереди читали свиток с кайданами.

– Свиток?

– Мы читали его, передавая друг другу. Остановиться не было никаких сил. И вот был начат сотый кайдан… Сотый кайдан, Киро…

Тоси набрал побольше воздуха, чтобы хватило сил на объяснение.

– В «Хяку-моногатари» играют, когда лето становится невыносимо жарким. Когда ноздри слипаются от настолько раскалённого солнцем воздуха, что и ночью он не может остыть. Присутствующие слушают, а по коже у них бегут мурашки от страха, и тело охлаждается. В Обон мы подожгли сто свечей и принялись читать. Никто никогда не слышал жуткие истории, записанные в нём. Я помню, как дрожал в тридцатиградусный зной от ужаса и не мог поверить в ёкаев и в то, как они убивали… Я не мог поверить ещё очень долго, пока не нашёл способ передать своё знание о том, как стать ёкаем… и дожить до этого момента.

Он закашлялся.

– Тише, молчите! Я найду врача! У якудза лучшие клиники, те, кто должен нам, вылечат вас.

– Нет лекаря для ёкая, – улыбнулся он.

– А если это не я? Сенсей… что, если я просто подкидыш с неизлечимой болезнью?

– У тебя огарок, Киро. Твоё рождение помнят нурарихёны. К тебе приходят потомки.

– Кто?

– Девушки в твоих снах.

Тоси задыхался. Его кожа начала синеть возле губ, а под глазами проступили лабиринты путаных синих вен, каждая толщиной с карандаш.

– Сделай, что велел тебе Оками. Освободи меня и спаси себя. Плыви по воде, а не тони в ней. Стать Оками – твоя единственная лодка. И спасение.

– Я не позволю воде потопить мою лодку, сенсей. Я буду плыть, а не тонуть в том, что знаю теперь.

Тоси улыбнулся и прикоснулся к моей макушке. Без удара. Его касание было тёплым и ласковым.

– Ученик, ставший мудрее учителя, – это ли не исполненный долг сенсея.

Тоси велел мне закрыть всё изнутри, вылезти через окно и повесить объявление, что в помещении морят клопов. Я выполнил, что было велено, и на следующее утро вернулся в зал. Влез я, как и вчера, через окно. В этот раз при мне было оружие – две катаны и два револьвера. Я не знал, пригодятся ли они в борьбе с оборотнем, но не мог явиться к нему безоружным.

В зале стоял всё тот же бедлам, что и вчера. В небольшом кабинете в пристройке второго этажа горела настольная лампа. Я поднялся по ступенькам, крикнув:

– Сенсей! Вы здесь?

– Тоси больше нет, – ответил знакомый хриплый рык. – Есть только я.

Он опустил взгляд на моё оружие.

– Продырявишь шубу, а тебе ещё донашивать её за мной.

Я направил на него заряженный наган.

– Что будет, если я выстрелю в тебя?

– Скорее всего, я умру. Смотря куда ты попадёшь.

Он подвинул лапой ворох бумаг.

– Но тогда и у тебя не останется шанса выжить.

Я поднял бланк с красным крестом и быстро пробежался по тексту. Это были результаты медкомиссии, которую Тоси заставил меня пройти перед обучением. В заключении говорилось, что диагноз необратим, опухоль неоперабельна, прогноз продолжительности жизни – до двух лет. Дата говорила о том, что заключению этому как раз два года. Я выронил бланк.

– Он два года молчал об этом! Тоси-сенсей молчал!

– Теперь ты готов… Посмотри, как дрожат твои пальцы. Спустить курок тебе будет стоить тех же усилий, что поднять тридцать каммэ [31]. Но, – вздохнул он, – выбор за тобой. Если ты не попросишь, я не убью тебя. Только мои знания хранителя священной рощи подсказывают, что девчонки без тебя не выживут. Особенно несладко будет той, с красными пучками. Милая она, наивная. Мечтательница.

Я вспомнил, как она прошептала «помоги мне» в зале с подвешенными саркофагами.

Оборотень повернулся ко мне спиной, собираясь уйти.

– Постой! – крикнул я. – Я готов. Отпусти душу Тоси-сенсея и возьми мои душу и тело, ёкай. Убей меня. Сделай это. Я прошу тебя меня убить! Слышишь?

Он почесал задней лапой ухо и потряс мордой.

– Чего так орать… Я слышу, как дышит филин в десятке ри [32] отсюда, а ты разорался.

Морда его расплылась в улыбке, и на мгновение я увидел Тоси. Мой учитель улыбался, склонясь передо мной в медленном поклоне.

Я смотрел в его глаза, в два алых огонька, когда раздались два выстрела. Из того самого нагана, который я принёс. И теперь своими алыми глазами я смотрел на две дыры в простреленных глазницах Тоси. В своей руке я сжимал оружие, а хвост мой оставил за собой коричневые борозды и подтёки, которые никто и никогда не сможет отмыть.

Неделю или больше я скитался… не знаю где. Кажется, в лесу. Мне нужно было свыкнуться с тем, во что я превратился. Уместить поток знаний, обрушившихся на меня. То, чего я никогда не умел, удавалось с первой попытки. То, чего никогда не знал, разрывало мозг. Из носа шла кровь. Меня рвало от грибов и ягод, а потом я задушил пару скворцов и проглотил их целиком. Я слышал сердцебиение человека за двадцать ри [33]. Мог бегать вертикально по стволу дерева и стенам домов и даже небоскрёбов из стекла и бетона. В голове роились знания древних текстов: рецепты отваров, дарующих исцеление, заклинания духам-помощникам, имена ёкаев, живущих по ту сторону синего пламени и в священной роще храма Ёцумо.

– Синее пламя, – пробормотал я, – сотая свеча ёкая…