Глухое правосудие. Книга 1. Краснодар - Орехова Анна

Семашко отпила чай и продолжила. Ника внимательно следила за ее губами, стараясь ничего не упустить.

– Распрощались мы с Голиченко, ничего ему не сказав, но на следующий день он вызвал на допрос Альбину. Я, естественно, тоже пошла. Та же история: мошенничество, все дела, мы берем пятьдесят первую. И тут Голиченко интересуется: где вы были третьего февраля восемнадцатого года? Я сразу напряглась, хотя тогда еще не знала, что в тот день убили Подставкина. Мы по-прежнему настаиваем на пятьдесят первой, Голиченко злится. Слово за слово, и я наконец понимаю, что на Альбину хотят повесить убийство.

Семашко потянулась за печеньем, и Ника воспользовалась паузой, чтобы посмотреть на Альбину. Та сидела с ровной спиной, опустив голову, как провинившаяся школьница. К чаю она пока не притронулась.

– Я отправила Альбину домой и дала задание: поднять все бумаги, все звонки, все что угодно, чтобы вспомнить, что она делала два года назад. Задача почти нерешаемая, но нам повезло! В тот вечер, когда убили Подставкина, Альбина была на приеме у онколога. Записи сохранились, и врач это подтвердил. Мы довольные пошли к Голиченко и сообщили, что Альбина не могла убить Подставкина, потому как у нее железное алиби…

– И он, ясно дело, перекинулся на ее мужа, – закончил папа.

– Ага, мотив тот же, подозреваемый другой. Следователю какая разница? Главное – дело побыстрее закрыть. В общем, наш гений Голиченко устроил у них в квартире обыск, потом утащил Сергея на допрос. Я по-прежнему рекомендовала молчать и настаивала на пятьдесят первой. Голиченко это явно не понравилось, он подумал еще немного и решил, что двое подозреваемых лучше, чем один, вот и состряпал версию о предварительном сговоре. Я взялась защищать Альбину, а Сергею порекомендовала искать другого адвоката.

– Про предварительный сговор, пожалуйста, поподробнее, – попросил папа.

Семашко окунула печенье в чай.

– Рассказываю все, что знаю. В тот день у Подставкина был выходной, но тем не менее отравили его на рабочем месте. Голиченко полагает, что Альбина заманила Подставкина в больницу, после чего пошла на прием к онкологу, чтобы обеспечить себе алиби, а к делу подключился Сергей – намешал нитроглицерин в коньяк и опоил несчастного хирурга. Вот вам и сговор.

– Мы этого не делали, – прошептала Альбина, все так же глядя в пол.

– Ясень пень, не делали, – хмыкнула Семашко. – Но поди докажи. Это по закону у нас презумпция невиновности, а по факту – презумпция вины. Материалы дела нам до последнего не покажут, но что-то мне подсказывает, что все строится на показаниях двух свидетелей. Первый якобы видел сообщение Альбины с намеками на интим. Про второго знаю лишь, что нарисовался он сразу после допроса Сергея. Говорила этому балбесу держать язык за зубами, но он ляпнул, что в тот день ездил к маме в Кабардинку. Вот свидетеля и подсуетили.

Ника почувствовала, что теряет нить разговора. Что за сообщение с намеком на интим, при упоминании которого щеки Альбины покраснели? О каких свидетелях речь? И кто, по мнению Семашко, их «подсуетил»? Неужели Голиченко?

Папа шумно отхлебнул чай.

– К сообщению мы еще вернемся, а пока давайте о свидетелях. На завтра Голиченко назначил Власенко очную ставку с неким Александром Шевченко. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

Об очной ставке Ника слышала впервые. По телефону папа предпочел об этом не упоминать.

Альбина подняла голову и ответила так тихо, что Нике пришлось читать по губам: «охранник в больнице».

– Сто пудов заявит, что видел тем вечером Сергея! – усмехнулась Семашко, а потом глянула на Альбину, рука ее застыла, не донеся печенье до рта. – Погоди! А Бобриков тогда кто?

– Тоже охранник, – Альбина заговорила громче. – Сашка Бобриков и Шурик Шевченко, закадычные друзья и первые сплетники. Работают в разные смены.

– Та-а-ак. – Семашко откинулась на спинку кресла. – Значит, один охранник якобы видел твое сообщение, а второй нарисовался, чтобы сломать алиби Сергея. Только мне это кажется подозрительным?

– Мы пока не знаем, что заявит Шевченко, – заметил папа.

– Да ладно вам, Семен Анатольевич! Все ж ясно, как божий день. Или вы встречали следователей, способных играть тонко?

Папа вернул чашку на блюдце.

– Скорее всего, ты права. Я лишь говорю, что доподлинно нам это не известно. А теперь расскажи про сообщение, я об этом пока ничего не знаю.

Семашко откусила печенье и объяснила с набитым ртом:

– Альбина ябобыпросиа Подставкина на свидание, отправив емущение.

Ника вопросительно посмотрела на папу, и он перевел:

– Альбина отправила сообщение и пригласила Подставкина на свидание.

– Это неправда! – замотала головой Альбина. – Никакое сообщение я не отправляла. Сашка врет.

Семашко наконец прожевала.

– Врет не врет, это не важно. Важны факты. Сообщение в твоем телефоне не нашли – это факт, причем в нашу пользу. Но, может, ты его удалила? Следователь сто пудов так и скажет. К тому же мы понятия не имеем, какие еще доказательства у него есть. Вдруг он нашел это сообщение в телефоне Подставкина?

– Не было никакого сообщения!

– Это ты так говоришь, а Бобриков утверждает другое. Ему-то, по версии следствия, врать незачем, а к тебе по умолчанию доверия меньше. Презумпция вины, помнишь? – Семашко закинула остатки печенья в рот и добавила: – Так что пока щетявнонефашу пользу.

«Счет явно не в нашу пользу», – домыслила фразу Ника.

Папа сцепил пальцы в замок и подался вперед, уперев локти в колени.

– Именно поэтому я попросил тебя принести телефон моего пациента.

Семашко отодвинулась и достала из-за спины пакет.

– Чудом отбила во время обыска. Сразу у обоих телефоны забрала и операм кукиш показала. Они, естественно, взбесились, но кого это волнует?

– Молодец! – улыбнулся папа и пояснил для Ники: – Во время обыска следователи всегда проворачивают один и тот же трюк: приказывают положить телефон на видное место, чтобы подозреваемый никому не звонил. Мало кто знает, что это требование незаконно.

– Как это незаконно? – Ника не понаслышке знала, что такое обыск: в прошлом году в Стамбуле прошла через это малоприятное испытание. Тогда следователь тоже первым делом запретил кому-нибудь звонить. – Я точно помню, что во время обыска нельзя пользоваться телефоном.

– Конечно, нельзя, – кивнул папа. – Незаконно другое…

Он сделал паузу, явно ожидая, что Ника сама догадается. Или еще лучше – вспомнит. Порой в нем пробуждалось желание вырастить дочь-адвоката, хотя Ника давно уже выбрала другую стезю.

– Пока телефон у тебя, они не имеют права его забрать, – пришла на помощь Альбина. – Это уже будет личный обыск. Поэтому полицейские хитрят и требуют вытащить телефон из кармана и положить, скажем, на стол. Если что-то лежит на столе – это можно изъять в ходе обыска.

– Поэтому лучший вариант, – добавила Семашко, шаря рукой в пакете, – отдать телефон адвокату, так надежнее. Адвоката никто не может обыскать. Но опера тоже не идиоты, поверь, они делают все, чтобы во время обыска не пустить нас в квартиру. В этом случае нужно продемонстрировать следователю, что телефон выключен, и убрать его в карман. Тогда есть шанс, что не заберут. Хотя – Семен Анатольевич не даст соврать – всякое бывает.

Папа развел руками.

– Бывает. Но на то мы и нужны, чтобы оспаривать такие моменты. Главное – пароль от телефона никому не говорить.

– Ваша правда. – Семашко заглянула в пакет и, рассматривая его содержимое, продолжила: – Причем циферки надежнее всяких отпечатков и FaceID, иначе поднесут телефон к морде и привет. А пароль еще подобрать нужно.

Она встала, бесцеремонно вытряхнула содержимое пакета в кресло и окинула внимательным взглядом кипу ручек, документов, смятых чеков и фантиков от конфет.

– Вот он! – Черный смартфон отыскался под толстым синим блокнотом. Семашко положила его на стол. – Ну, рассказывайте, Семен Анатольевич. Что вы планируете там найти?