Неугомонная покойница - Донован Кемпер

Мы вошли в длинный узкий зал, из которого открывался беспрепятственный обзор что в горизонтальной, что в вертикальной плоскости, подтверждая мои предположения о том, что и задняя стена здания, и потолок были сделаны из стекла – тонированного, поскольку отсюда небо казалось темнее, чем снаружи, цвета голубики, а не незабудки. Я испытала уверенность, что стены по левую и правую руку тоже прозрачные, хотя пока что не имела тому доказательств, поскольку зал с обеих сторон обрамляли большие листы гипсокартона. На фоне этих внутренних стен возвышались два ряда колон, образовывавших букву U. На высоте двух третей здания колонны разделялись, огибая каждая по балкону и обозначая второй этаж, а вершинами поддерживали еще один ряд балконов, обрамлявших третий этаж. Таким образом балконы образовывали арки в виде подков, очень сильно напоминая церковные хоры. Вообще интерьер создавал ощущение, что вы вошли в один из огромных европейских соборов с их вытянутыми, стрельчатыми пропорциями.

И как обычно при виде большой высоты, мне представилась ужасающая картина падения с одного из этих балконов на черно-белый мраморный пол.

Помимо церковного нефа этот зал напоминал и вестибюль музея, и атриум шикарного отеля – между колонн были расставлены большие кадки с папоротниками, создававшими дополнительный арочный мотив. Будь здесь лестница, это пространство стало бы больше походить на дом, но я не видела ни одной.

– Добро пожаловать, – поприветствовала встретившая нас женщина достаточно тихо, чтобы не вызвать эхо. Она одарила нас идеально подобранной для события, по поводу которого мы собрались, улыбкой: дружелюбной, но сдержанной, как бы говорящей: «Какая приятная встреча, несмотря на сложившиеся злосчастные обстоятельства». Я тут же позавидовала ее фигуре, прекрасно обрисованной облегающим коктейльным платьем: с пышными формами, но подтянутой, явно благодаря регулярным активным упражнения. Само платье было самого темного серого оттенка. Я поняла, что оно не черное, только разглядев черный узор «гусиная лапка», и меня впечатлил столь удачный выбор наряда для поминок – сдержанный, но стильный.

– Меня зовут Ева Тёрнер, я личная помощница мистера Фогеля.

Свежесть юности сочеталась в ней с крайним самообладанием, что встречается не так редко, как вам может подуматься. Клянусь, чем старше я становлюсь, тем больше усилий мне приходится прикладывать, чтобы скрывать неблаговидные черты моей личности. Я помню времена, когда подобная внешняя безмятежность давалась мне куда легче (и естественнее), а теперь, когда впереди маячит цифра 40, я понимаю, что класть я хотела на внешнюю благопристойность, в то время как Еве Тёрнер до этого еще очень далеко. Будь она моей воспитательницей в детском саду, я считала бы ее самой красивой женщиной в мире. Но, став старше, я больше не верила, что выдержка добавляет человеку красоты.

– Пол возьмет ваши пальто.

Из-за ее спины появился мужчина, облаченный в двубортный пиджак с воротником-стойкой и клетчатые брюки, какие носят работники кухни, и смущенно помахал нам рукой. Его грузная фигура с объемным животом и складкой шеи, нависающей над воротником, и заплывшие узкие глаза напомнили мне свинью – но дружелюбную, вроде Бейба, а не персонажа «Скотного двора». Волосы у него на висках слиплись от пота, и у меня возникло ощущение, что если он мотнет головой, то промочит нас насквозь.

– Позвольте проводить вас в Приемную, – пригласила Ева, когда мы выпутались из одежды и сгрузили ее на руки Пола. – Церемония состоится там.

Давненько я не слышала слова «церемония» в обыденной речи.

Вслед за Евой мы пошли вдоль правой сводчатой галереи.

– Эй, босс, – театральным шепотом обратилась Лейла к Дороти.

– Да-а? – не менее театральным шепотом отозвалась та.

Лейла подняла указательный палец вверх.

– Этот стеклянный потолок вам будет не так-то просто пробить.

Дороти подняла палец в знак одобрения.

Вслед за Евой мы вошли во вторую дверь по правую руку, миновали короткий коридор и оказались, вне сомнения, в Приемной.

Описывать площадь в цифрах для меня бесполезно; по моим прикидкам в это помещение влезло бы четыре, а может и все шесть моих однокомнатных квартир. Таким образом речь шла о площади в двести, а то и триста квадратных метров, фактически, самолетном ангаре (и с цементным, как в ангаре, полом). Разбросанная там и тут массивная угловатая мебель напоминала островки в цементном море: два кожаных кресла и при них куб, изображавший кофейный столик; высокая стойка, на которую вы могли облокотиться, чтобы заняться созерцанием установленного на ней вычурного бонсая; четыре стальные скамьи, составленные в квадрат, вокруг углубления в полу в центре. Каждую из этих инсталляций разделяло расстояние в несколько десятков шагов, и, похоже, их расположение было призвано не заполнить пространство, а похвастать тем, что тут не экономят на месте. Лейла была права – это было очень странное место, и когда я увидела его изнутри, мне стало еще сложнее представить обычных людей, ведущих тут обычную жизнь: как они едят суп или чистят уши. Это здание предназначалось для показухи, для того, чтобы делать громкие заявления, а не ходить из комнаты в комнату, занимаясь рутинной человеческой деятельностью. Полагаю, ситуацию смягчал тот факт, что во Дворце не предполагалось задерживаться надолго, но даже несколько часов жизни в этих стенах лично для меня стали бы мучением.

Вивиан Дэвис явно разделяла мои чувства.

Стеклянные стены Приемной создавали ощущение, что мы оказались в аквариуме, и оно только усилилось после того, как все умолкли и уставились на нас. Всего здесь собралось около двадцати человек, разбившихся на группки по трое-четверо. Судя по роскошным темным нарядам и по тому, как сияла их кожа в приглушенном солнечном свете, все это были люди богатые. Очень богатые. И почти все среднего возраста – в данном случае я подразумеваю «на шестом десятке» (впрочем, чем старше я становлюсь, тем дальше для меня отодвигается нижняя граница этого понятия. Если мне удастся дотянуть до семидесяти, наверняка я буду считать, что столетние старички преодолели только половину жизненного пути). Обычно двадцать человек в одном помещении создают ощущение толпы, но не в этом зале. Ева уверенно лавировала между ними, направляясь к мужчине, который выпал из своей группки, развернулся и поприветствовал нас.

Вальтер Фогель был совершенно лыс, хотя видно было, что волосы перестали расти только на макушке, гладкой, как яйцо, а ее окружала бритая кожа, но в целом его голова выглядела очень симпатично. Лысина придает мужчинам уверенный вид – во всяком случае, если подавать ее правильно, – и Вальтер Фогель являл собой один из лучших образчиков носителей великолепной лысины среди белых мужчин.

Отсутствие волос привлекало все внимание к его лицу с выразительными, скульптурными чертами. Оно словно вышло из-под резца Родена, только творения Родена не могут похвастать каким-то особенными глазами, а в облике Вальтера вы в первую очередь замечали именно их. Я увидела их еще с середины зала – бледно-голубые, как лед, и почти прозрачные, холодные глаза дельца или, возможно, маньяка. С самого начала, еще до того, как мы оказались рядом, до того, как обменялись хоть словом, я знала, что ему нельзя доверять.

Или мне так кажется задним числом.

– Дороти, – протянул он руку. – Рад, что ты приехала.

Странно, почему все вокруг считали себя вправе вести себя с ней так панибратски? С другой стороны, Дороти в самом деле была своей для всей страны.

Ева развернулась и шагнула в сторону изящным танцевальным движением.

– Вот и Вальтер, – попросту представила она, жестом предлагая нам подойти ближе, а сама направилась обратно к дверям, через которые мы вошли. Там теперь стоял Телохранитель, выглядевший среди собравшихся, несмотря на костюм и галстук, белой вороной: он был на добрых двадцать, а то и тридцать лет младше их и на десять-пятнадцать килограммов (мышц, а не жира) тяжелее. Меня захлестнула волна ревности, когда Ева прошла мимо него и они оглядели друг друга. Но как я могла винить их, ведь в этом помещении никто не мог сравниться с ними красотой.