У фортуны женское лицо - Демьянова Валентина

– Слушаю, – буркнула я, потому что настроение было из рук вон поганое.

– Анюта, это я.

Павел Иванович мог бы и не представляться. Уж его-то голос я бы всегда узнала! Было время, когда слышала его ежедневно, только тогда он был насмешливым, снисходительным, раздраженным... Короче, любым, но только не таким жалким, как теперь.

– Чем занимаешься?

– Уже ничем. Работа почти закончена.

– Да?! И что там?

– Ничего утешительного. В усадьбе могло быть что-то спрятано, но толком разузнать ничего не удалось.

О найденном архиве и особенно об Армене я упоминать не стала. Раз уж завязывала с этим делом, так лучше обойтись без подробностей. Меньше разговоров!

– Ты меня без ножа режешь! – простонал Павел Иванович. – Как я ему это скажу?

– Ему?!

Павел Иванович сообразил, что сболтнул лишнее, и сердито засопел в трубку. Я эти его отмалчивания хорошо знала и потому ласково попросила:

– Колитесь. Легенда о старческом любопытстве больше не играет. Выкладывайте правду! Кого вы там только что помянули?

Павлу Ивановичу вопрос не понравился, и он недовольно спросил:

– Зачем тебе это? Ну занимаешься ты архивом и занимайся! Остальное предоставь мне!

– Как это? Одно дело дружеская услуга вам, и совсем другое – работа под заказ! Тут уже речь о деньгах должна идти!

– Какой заказ? С чего ты взяла? – всполошился Павел Иванович.

– Сами только что обмолвились: «Как я ему это скажу?» Если это не заказчик, тогда кто?

Снова повисла пауза. Старый пройдоха прикидывал, сколько правды он может выложить без ущерба для собственных интересов.

– С ходу все не объяснишь, – промурлыкал он. – Одно могу сказать: о деньгах речь не идет.

– Павел Иванович, – рассмеялась я, – может, вам такое объяснение и нравится, но меня оно не устраивает. Так что выбирайте: или вы все рассказываете, или я посылаю ваше расследование к черту. Решайте! Вы меня знаете!

– Да уж, – вздохнул шеф. – Послал Бог ученицу.

– Бог тут ни при чем, это была целиком ваша идея, – огрызнулась я, но мимоходом. Нюансы наших отношений меня в тот момент мало интересовали. – Павел Иванович, если «он» не клиент, тогда кто? Знакомый? Друг?

– Какой друг! – отмахнулся Павел Иванович, поглощенный мыслями о том, как уйти от неприятного разговора. – Он мне в сыновья годится, только не хотел бы я иметь такого сына!

– Это мне без разницы! Вы толком все объясните.

– Нет, – разозленный моей прилипчивостью, гаркнул шеф. – И завязывай с расспросами. Голова кругом идет, а тут ты со своими глупостями!

О глупости шеф сболтнул сгоряча. Она тут ни при чем. Просто я хорошо знала Павла Ивановича. Он был осторожным человеком. В нашем бизнесе, где крутятся сумасшедшие деньги и всегда существует возможность сломать себе шею, Павел Иванович как никто другой умел ловко обходить подводные камни. Сам часто балансируя на грани дозволенного, он никогда не связывался с сомнительными личностями, которые в будущем могли втравить его в неприятности. Ну а если неприятности все же возникали, он знал, как из них выпутаться. В те времена, когда мы с ним работали, с нами случалось всякое, но испуганным я его не видела ни разу. А тут он был сам на себя не похож. Неудивительно, что я пыталась вытянуть из него как можно больше. И не столько из любопытства, хотя и без него, конечно, не обошлось, а из чувства самосохранения. Ведь я тоже оказалась впутанной в эту историю, и, если меня ждали неприятности, хотелось знать какие именно.

– Неужели дела так плохи?

– Хуже некуда! – мрачно отозвался босс. – Твоя отговорка его не удовлетворит. В письмах недвусмысленно указывается, что в Ольговке было спрятано нечто ценное, и он хочет получить от нас ответ, что же это такое! Ясно?

Разом вспомнив рассказ Любы о том, как с нее требовали вернуть письма, я ахнула:

– Вы знаете про письма?!

– Конечно, он мне их показывал.

– А к нему они как попали?

– Купил по случаю.

Начиная понимать, как все на самом деле складывалось, я осторожно поинтересовалась:

– А обратиться к Шенку не вы ли своему знакомому порекомендовали?

– Ты имеешь в виду того парня из архива, что поисками документов занимался? – с явным неудовольствием спросил Павел Иванович, и я, знающая его до донышка, поняла: эта тема ему неприятна. – Я! Ну не именно его, я этого Шенка в глаза не видел, просто посоветовал договориться с каким-нибудь музейщиком, чтобы тот поработал с архивом. Только, знаешь, Шенк меня мало волнует. Тут другая проблема! Как сказать, что клада в Ольговке может и не быть? Он, не дай бог, решит, что я его себе присвоил! Тогда мне не жить.

Последняя фраза прозвучала, как приговор. Не жить – это действительно серьезно. Павел Иванович никогда не был склонен к панике и даже на самые критические ситуации предпочитал смотреть с легкой долей иронии, утверждая, что паника мешает трезво мыслить, а тут... не жить!

О чем в тот момент думал Павел Иванович, можно было только догадываться, а у меня появился вопрос. Очень важный.

– Вы в курсе, что Шенк погиб?

– Да, – ворчливо признал он. – Только тут он сам виноват. Дела так не делаются. Раз уж подписался, так, будь добр, выполняй. А Шенк вдруг заупрямился и наотрез отказался делиться добытой информацией! С ним пытались мирно договориться, но он уперся. Предлагал вернуть аванс и забыть об этом деле навсегда. Наивный! Кому нужны те деньги? Тут результат важен! А мой знакомый – парень серьезный и таких номеров не прощает. Правда, после того случая дело застопорилось. Архив исчез, найти другого помощника в архиве не получилось, у того человека более серьезные заботы появились... И вдруг по Москве пошел слух о зарытых в некоей усадьбе сокровищах! Он решил, речь идет об Ольговке, явился ко мне и потребовал помочь!

– И вы согласились!

– Он мне выбора не оставил!

– Пусть так! Меня зачем под это подписали? Понимали же, что подставляете!

– А кому, кроме тебя, я мог довериться? – раздраженно фыркнул Павел Иванович. – Сам я уже стар для таких дел!

– И я, выходит, надежд не оправдала.

– Ты проблему создала! Что я теперь ему скажу?

Рассуждения Павла Ивановича меня не шокировали. Слишком хорошо я его изучила. Мой учитель злился! На себя! За то, что позволил втянуть себя в сомнительную историю. Он ведь не дурак и понимал, что в их с Шенком ситуациях просматривалось много общего. Павел Иванович подписался под ту же работу и, как Шенк, ее не выполнил. Если Павел Иванович заявит, что ничего узнать не удалось, его таинственный знакомый решит, что старик темнит. А значит, и конец Павла Ивановича ожидал такой же, как Шенка. Мне было жаль бывшего шефа, но себя я жалела больше. Этот разговор окончательно укрепил меня в уверенности, что нужно уйти в сторону. Я уже собралась сообщить об этом, но Павел Иванович спросил:

– Ань, ты ж меня не бросишь?

И от этого жалкого старческого голоса вся моя с таким трудом накопленная решительность мигом испарилась. Скрывая жалость, я огрызнулась:

– Не брошу!

Наташа

Едва въехали во двор усадьбы, как Сурен достал мобильник.

«Армену будет докладывать», – решила я, выбираясь следом. Разминая затекшие с дороги ноги, я стала оглядываться вокруг. В дальнем конце двора возвышался сложенный из белого камня дом. По обе стороны главного здания стояли двухэтажные флигели. В единое целое комплекс соединяли декоративные аркады с остатками балюстрад. Все строения пребывали в плачевном состоянии: выломанные рамы, провалившиеся стропила, обрушившиеся перекрытия. Усадьба до сих пор не исчезла с лица земли только потому, что ее стены были сложены на совесть. Забыв о своих спутниках, я побрела к дому. Постояла у основания лестницы, коснулась рукой перил и осторожно стала подниматься. Один шаг, другой... Пологие ступени услужливо стелились под ноги, отполированный камень приятно холодил ладонь. Добравшись до дверного проема, заглянула через порог и разочарованно отпрянула. Ничего, кроме битого кирпича и развороченной земли, внутри не увидела. Невольно я подумала о людях, которым этот дом когда-то принадлежал. Они здесь горевали, радовались, мечтали, разочаровывались. В общем, жили. А потом им пришлось уйти! Покинуть все, что было дорого, и уйти! Потому что они вдруг стали чужими в своей стране. Потому что экспроприация и то, что они привычно считали своим, им больше не принадлежало. Я почти ничего не знала об этих людях, в дневнике было написано так мало, но мне стало их жаль.