Майор Терех Иван Алексеевич.
— Так, все ясно. — Мисюра бурчал себе под нос, чтобы хоть как-то скрасить одиночество. — Вот и встретились. Что ж, будем знакомы.
Он похлопал лежавшего по щекам, тот не подавал признаков жизни.
Мисюра встал с колен. Огляделся еще раз. Увидел в стороне у полусгнившей колоды автомат АКС74У. Поднял. Отщелкнул рожок магазина. Он был пуст. Передернул затвор. Патрона в патроннике не было.
— Все выжрал, зараза.
Мисюра швырнул ненужное оружие в кусты. Вернулся к телу майора, который все еще не подавал признаков жизни. Отцепил от пояса пустую флягу, набрал в нее воды из ручья и полил ею лицо спецназовца. Тот пошевелил рукой, открыл глаза и непонимающе огляделся.
— Очухался?
Мисюра поиграл пистолетом. Его сейчас интересовало одно: случайна ли встреча или его на самом деле плотно обложили со всех сторон, как волка флажками, и значит, куда ни рвись, возьмут не через час, так через два. Возьмут по всем правилам охоты — со стрельбой и собаками.
— Что молчишь? — спросил Мисюра и сам отхлебнул из фляги. — С дуру мог меня и завалить…
— Жаль промазал.
В голосе майора звучала лютая ненависть. Он шевельнулся и застонал, кусая бескровные губы.
— Не впервой людей класть? Тогда зачем «стой» кричал? Не окликнул бы, верняком завалил.
— Хотел убедиться, что там кореец…
На самом деле все обстояло значительно проще. Человек в тайге с автоматом Калашникова в руках по разумению Тереха не мог оказаться обычным охотником. Им скорее всего был либо свой — спецназовец, либо кореец или один из тех, кто совершил нападение на вертолет. В таких условиях главным было не подстрелить кого-то из своих. Все остальных оставлять в живых Тереху представлялось опасным. Автомат в руках не сулил ничего хорошего человеку, имевшему только пистолет.
В критических ситуациях, когда нервы напряжены и чувства обострены, чаще всего логику поведения определяет не разум, а оружие. Выстрелить и потом понять, что ошибся — куда проще и безопаснее, нежели упасть пораженным чужим выстрелом и даже не успеть ощутить сожаления, что не бабахнул первым.
Мисюра догадывался об истинных причинах, заставивших его противника пальнуть по нему, но он только съязвил:
— Молоток! Значит, ты выстрелил потому, что я похож на сына Пхеньяна. Так?
— Пошел ты, остряк.
— И все же, зачем стрелял?
— Ты не знаешь?
— Нет.
— И никого здесь не встречал?
— Вот тебя. До этого двух корейцев. Поцапался с ними. Одного пришлось остудить.
— Значит, о золоте знать не знаешь и видеть его не видел?
— Золото? Ты потерял, что ли? Тогда давай, скажи где, я поищу.
— Ты мне мозги не впаривай, мужик. От тебя так и пахнет металлом. Я это понял, когда тебя задержал в первый раз.
— Такое надо будет оказать. Я охотник, ты понял?
— Меня пальцем делали? — Майор шевельнул ногой и болезненно скривился. — Эти места гиблые. Сюда на охоту не ходят.
Мисюра тут же отыгрался.
— Чем тебя делали сразу видно. Я об этом и не подумал. Все-то ты знаешь, майор. Оттого и умник такой. — Мисюра покрутил в руках пистолет, разглядывая его со всех сторон.
— Хорошая машинка, — сказал он грустно. — Как ты из нее промахнулся? Я бы ни за что…
Майор понял эти слова по-своему.
— Бей, что тянуть…
Голос его дрогнул.
— Куда? — спросил Мисюра жестко. — В лоб?
— Сволочь! — Майор полоснул грязной руганью, явно пытаясь подбодрить себя. Он картинно, как это иногда показывают в кино, рванул на груди куртку. — Бей! На-а!
— А почему не в затылок? У вас вроде так принято?
— Гад, кончай издеваться!
— Я издеваюсь?! — Голос Мисюры сорвался в хрип. — Или не знаешь, как это в ментовке делают? Такие как ты… Герои с ясными глазами и лицами, закрытыми масками…
— Стреляй, прошу по-людски,
Голос майор прозвучал иначе, чем минутой раньше — спокойно и обреченно. Рвать на себе одежду он уже не пытался.
Мисюра разрядил пистолет и высыпал из обоймы патроны. Золотистые желуди легли на заскорузлую ладонь. Мисюра потряс их, будто проверял — сколько тянут на вес.
— Маловато желудей, гражданин начальник. Маловато. Особенно для хорошего дела.
— Для тебя и одного хватило бы.
Мисюра грустно усмехнулся.
— У такого как ты стрелка? Сомневаюсь. А я на тебя, между прочим, и одного тратить не стану. Оставлю здесь, и загнешься, так сказать при неисполненном долге. Во обидно-то будет. Верно?
— Оставляй.
Майор прикрыл глаза. Ему и на самом деле было очень худо.
Осмотрев патроны, Мисюра протер их пальцами и заново снарядил магазин. Сунул пистолет за пазуху.
— Ваше стало наше, — сказал он удовлетворенно. — Понял, гражданин начальник?
Позже Мисюра не раз думал о том, что в самую напряженную минуту, когда его действиями руководил не столько разум, сколько инстинкт самосохранения, ему не приходила в голову мысль о необходимости застрелить поверженного им человека. А ведь еще совсем недавно в Чечне он стрелял в людей и считал, что прав, что поступать надо именно так и по иному нельзя.
Убрав оружие, он обернулся к майору.
— Что, сильно сломался?
Мисюра кивнул на правую ногу противника, которую тот держал вытянутой в неестественном положении.
— Похоже хрустнула, — майор ответил неопределенно, но в его голосе уже не слышалось ожесточенности. — Ночью в этот хренов овраг сверзился…
— Овраг этот не хренов. Когда-то его «Золотым» называли. Тут старатели копошились. И, говорят, не без толку.
— Плевать мне, кто тут копошился. Не один черт где загибаться — в хреновой или золотой яме?
— Тоже верно, — согласился Мисюра. Помолчал, подумал. — Так что же мне с тобой делать? Бросить росомахе на харчи? Как думаешь?
Ответа не последовало.
— Ладно, лежи спокойно. Посмотрим, что у тебя с копытом.
Мисюра достал из кармана нож-лягушку, выкинул наружу острое и тонкое жало клинка. Взял спецназовца за ногу. Тот закусил губу, закрыл глаза. Тело его напряглось, закостенело.
Развязав шнурки военного ботинка с высоким берцем, Мисюра безжалостно стащил его с больной ноги, распорол брючину и сдернул со ступни мокрый грязный носок. Обнажилась худая, отвыкшая от света нога. У голеностопа фиолетовым наплывом разлилась большая опухоль. Мисюра ощупал ее со всех сторон.
