– Ты этого хотела, – пробормотал Борис. – Извращенка…
– Извращенец, – глухо отозвалась Анна, – только попробуй меня так лапать на классе – убью…
– У тебя телефон в сумке вибрирует, – доложил он ей, – а я головой на ней лежу.
– Черт с ним, ничего не хочу, никого не хочу ни видеть, ни слышать…
Теперь она и сама явственно слышала глухую вибрацию… Это мог быть Антон. Они переехали из его квартиры к ней, на Чистые пруды. Оставаться в том доме было невозможно – хотя Анна, сдерживая тошноту, более-менее отмыла пол в гостиной, кровавая надпись не поддавалась никаким моющим средствам, и Антону пришлось содрать шелковую обивку со стены. Диван отправили на помойку вслед за дорогим шерстяным ковром, сотканным бедуинскими женщинами. Но Анна не могла больше находиться в той квартире – страх доводил ее до истерики…
– Это, наверно, Антон, – произнесла она и протянула руку. – Будь человеком, залезь в сумку, дай телефон!
Борис сменил гнев на милость, вынул из ее сумки мобильник, все еще продолжавший вибрировать и метнул его по полу в сторону Анны. Она перехватила его и посмотрела на экран. Почему-то номер не определился. Это не мог быть Антон.
– Да?
Раздался низкий глухой смех, словно из преисподней:
– Здравствуй, Анна.
– Кто это?
– Не бойся, Антон ничего не узнает…
Анна похолодела.
– О чем вы говорите? – разом севшим голосом спросила она и повторила: – Кто это?
– Твой друг, – протянул голос, – я все знаю про тебя. И о том, что ты сделала в ту ночь, и чему прощения нет и быть не может – тоже знаю. Ты предательница. Все об этом должны узнать и в первую очередь – Антон.
– Шантаж? – еле выдавила она, но ее шепот был услышан.
– Да что ты, какой шантаж! – она поняла, что ей знаком этот страшный тихий голос. – Что мне с тебя взять? Может быть – тебя? Ну как, дашь мне, primadonna assoluta [31]?
– Кто вы? – вновь повторила она. Ей вдруг стало не хватать воздуха – словно на грудь положили кирпич.
– Почему другим можно, а мне нет? – она снова услышала смех, теперь с ноткой иронии. – Чем Ланской лучше?.. И тот, другой… Назвать его имя?
– Замолчите! – закричала Анна. – Не знаю, что вы там себе напридумывали, но вам не удастся шантажировать меня! Идите к черту!
Она швырнула трубку и бросилась прочь из зала. Но она не успела добежать до туалета. Ее вывернуло наизнанку в коридоре, на глазах у изумленной уборщицы.
18 июня 2010 года, Москва, 28°C
– Все, Орлова надо выпускать, – заключил Сергеев, с грустью закрывая папку с делом. – Больше его держать мы не можем. И так два раза бегал к судье. Больше не продлит.
– Ну, к нему и идти не с чем, – признался Зубов. – А как все хорошо складывалось, – мечтательно вздохнул он, глядя за окно, где сумерки уже начали обволакивать раскаленный за день город.
Было десять часов вечера, и до конца пятисуточного задержания оставались считанные минуты. Они так и не нашли ничего, что можно было бы предъявить Андрею Орлову – кроме удаленного номера Стрельниковой в его телефоне, причем, загадочным образом удаленного за восемь часов до убийства, и номера самого Орлова, найденного в восстановленной памяти ее мобильника. Кроме этой телефонной чехарды – ничего более. А тот факт, что он скрыл давнее знакомство с Полиной Стрельниковой, вполне психологически объясним – сначала не хотел палиться перед друзьями и Астаховой, а после убийства – перед уголовным розыском.
Астахова так и не написала заявление на него, и с этой стороны дело представлялось безнадежным, хотя Зубов понимал, что стоит дать Сергееву малейшую зацепку против Орлова – и тот закроет его с превеликим удовольствием до суда.
– Все-таки интересно, – Сергеев закурил и вытянул ноги, – зачем он удалил номер Стрельниковой из телефона за восемь часов до убийства? То есть, в полночь? Ну, понятно, если б сразу после – даже если убийство совершил не он, в чем у меня по-прежнему сомнения, было бы логично замести следы тесного знакомства с ней. Орлов же прекрасно знал, что там имеется его номер да еще вдобавок, на особом рингтоне.
– И что дальше? – вяло спросил Зубов, которому хотелось домой. Завтра снова чуть свет вставать и бегать, высунув язык. – Вывод-то какой?
– Вывод, – вмешался Глинский, сидевший в углу, – вывод напрашивается такой, что он решил порвать со Стрельниковой, пока шатался по окрестностям. Не знаю, о чем этот козел думал, но номер ее он удалил именно тогда.
– Похоже на правду, – кивнул Сергеев, – и не только порвать, но и убить. Как вам версия?
– Не… – пробубнил Зубов, – на обвинение не тянет. И след на плече оказался пшиком. Экспертиза подтвердила, что именно Астахова его и цапнула. И он утверждает – в порыве страсти. М-да.
– И что делать? – вопрос следователя прозвучал заключительным аккордом.
– А что теперь сделаешь, – развел руками Зубов, – выпускать гада – делать больше нечего…
– А как не хочется… – снова безнадежно произнес Сергеев, – как не хочется…
Они поныли еще минут десять, а потом Сергеев подписал постановление об изменении меры пресечения для Андрея Орлова с содержания под стражей на подписку о невыезде…
21 июня 2010 года, Москва, 29°C
Наступил понедельник.
– Займись-ка Булгаковым, – майор кинул перед Виктором свежий факс, – а у меня встреча со следователем, который вел дело Юрия Смолина – помнишь, мелькало такое имя?
– Еще бы, – кивнул Виктор, – наркоман-анестезиолог. А что? Мне казалось, он умер в тюрьме.
– Сначала решили, что он умер от сердечного приступа. Но следователь потребовал вскрытия. И что ты думаешь? Отравили голубчика. Как крысу – цианидом.
– А может, сам?
– Вряд ли. Вот и хочу потолковать со следователем, может, он что вспомнит… Когда вернусь – не знаю. После следственного комитета двину к матери Орлова – хочу еще раз поговорить с этой женщиной, приятной во всех отношениях.
– Смахивает на мазохизм, – усмехнулся капитан.
– Никогда за собой не замечал, – хмыкнул Зубов и добавил:
– Кстати, отпечатки пальцев на стакане, найденном около трупа, принадлежат Орлову, а кровь на полу кухни – Астаховой. Ах да! Там еще биологический материал Орлова нашли… – и с этими словами он вышел.
Капитан с любопытством разложил перед собой оставленные Зубовым бумаги. Булгаков внушал ему симпатию, а мысль о том, что именно он – кровавый убийца казалась абсурдной. То, что тому нравилась Астахова – так она и самому Глинскому нравилась. Греха в том нет. Итак, что же скрывало прошлое Сергея Булгакова?
Булгаков Сергей Ростиславович, 1972 года рождения, родился в Москве, в семье потомственных врачей и стал хирургом в третьем поколении. Школу окончил с золотой медалью. Чемпион Москвы по плаванию. Прекрасно владеет двумя языками – английским и немецким. После школы попал в армию – срезался на экзамене в медицинский институт. Служил в морской пехоте. «Ого!» – подумал Глинский с уважением. Вернувшись из армии, поступил в мединститут и окончил его с отличием. Специализация – нейрохирургия. Приглашен на работу в клинику Бурденко. Считался самым блестящим практикующим нейрохирургом из молодых. Через несколько лет защитился, и немецкий военный госпиталь заключил с ним контракт. Однако спустя три года он возвратился в Москву – причины его отказа продлевать контракт (а точно установлено, что это была его инициатива) остались неизвестны. Его вновь приглашали в Бурденко, но по какой-то причине Булгаков предпочел престижной и перспективной должности ад реанимации скорой помощи. Но главное в этой давней истории было то, что буквально через несколько месяцев после прихода Булгакова на новую работу там произошло хищение наркотических средств – в очень крупных размерах. Вора удалось поймать, но канал сбыта, по которому наркотики ушли, так и не установили – Смолин никого не сдал.
