Чудовищно! Теперь остается узнать, как удалось убийце выбраться из пляжной кабины, запертой на ключ. А никак. «Я уже давно подозревал,— говорит с горькой иронией Чик'Моэм,— что чудес на свете не бывает». Конечно, не бывает. Торговца коврами из Алеппо проткнули шпагой на пляже, около кабины. Потом слуга и Эд — особой силы тут не надо— раскачали кабину, приподняли ее и запихнули в нее труп. Вкопали кабину в землю и посыпали вокруг нее песком. Эге, ну и халтура. Разоблаченный слуга выхватывает револьвер, но бдительный Чик Моэм опережает его. На Эда тоже надевают наручники. Устало, улыбаясь, Глэдис подходит к Чику и кладет ему руку на плечо. Дальше можно не читать.
И все же он читает дальше. Последний бутерброд. Что с вице-губернатором, если жертвой оказался не он? Вице-губернатора, оказывается, еще на закате солнца похитили и увезли в неизвестном направлении. Чику Моэму некогда заниматься Глэдис. Но это уже другая история. «Историю с похищенным вице-губернатором» Келемен прочитал еще раньше.
Однако Бела так устал, что не притронулся к кефиру.
Он медленно расстегивает рубашку, идет к дивану, наливает из термдса чай с лимоном. Подносит к губам стакан и тут замечает на подушке записку…
«Опять шифровка! И много знаков неизвестных, новых… Так, но подпись из шести букв начинается с «А». Ну, это мог выкинуть только мой глупый сын Андриш. Я забыл стереть со стены в его комнате эту дурацкую тайнопись, и он решил поразвлечься. Нет, Андриш, со мной не выйдет».
Бела комкает записку, раздевается, ложится и гасит свет.
Скрестив на груди руки, он лежит в темноте, пытаясь заснуть.
«Обычное убийство. И не одно. Два. Никаких чудес. В этом Чик Моэм был прав. И надо было раскрыть эти преступления. Такова наша работа. Но лучше, когда ей сопутствует удача. И в хорошей работе она не помешает».
Тибор Череш
ЧЕРНАЯ РОЗА
Gseres Tibor
FEKETE ROZSA Budapest 1966
Авторизованный перевод Ю. ШИШМОНИНА
1
— Мать знает?
— Нет! Даже не догадывается.— Она никогда бы не отпустила меня.
Луна на ущербе. Ее приплюснутый, похожий на дыню серебристо-желтый диск, словно обкусанный наплывающими облаками, висит над прямой, убегающей вдаль дорогой. То белые, то черные облака наползают, чтобы отхватить каждое свой кусок, и от этого ночь становится то черной, то серебряной.
По дороге навстречу луне мчится мотоцикл. От ревущего мотора тянется длинный белый хвост, но и он по прихоти ночного светила то появляется, то пропадает в темноте, как и лицо женщины, согнувшейся на заднем сиденье.
И хотя голова ее плотно повязана шелковым платком, низко надвинутым на лоб, видно, что лицо у нее очень молодое. Девушка сидит позади мотоциклиста, судорожно обхватив его руками и прижавшись щекой к его плечу.
— Он грозил, что женится на Анне, как только жена умрет.
— Да, да. Постучался ночью к ней в окно и говорит: «Если узнаю, что к тебе ходит кто-нибудь, убью. И тебя тоже убью».
— Он прежде жену свою убьет.
— И живут же такие на свете!…
— Пьет он.
— Что?
— Пьет, говорю. Пьяница он, алкоголик. Я просил его об одном: не ходи у Анны под окнами. Потом приказал.
— Но он вас не послушался!
— Знаю. Хотя об этом есть даже решение.
— Чье решение?
— Общего собрания кооператива.
Сверкнув, красивые глаза девушки сужаются, становятся как щелки.
— Ну, уж я-то с ним разделаюсь.
— Думаете, он послушает такую девчонку, как вы?
— Мать сказала, что если он вообще кого-нибудь и послушается, то только меня.
— Плохо, что он алкоголик. С пьяницами труднее. Между прочим, он возражал упорнее всех. Это было в прошлом году.
— Что было в прошлом году?
— Он выступил против Анны. Против ее приема.
— Какого приема? Куда? На службу?
— В члены нашего кооператива.
— Мне об этом ничего не сказали.
— Не хотели. А теперь, видишь ли, влюбился.
— Кто влюбился? Он? Мотоциклист утвердительно кивает.
— Но почему он выступал против? Что он тогда говорил?
— Не скажу. Это оскорбительно для нее.
— Все равно я узнаю. Узнаю…
2
— Завтра… в селе престольный праздник… Ну, я им покажу…
— Давид, там у тебя кто-то, есть?
Мотоциклист прибавляет газу, плавно делает поворот. Но приходится тормозить — за поворотом густеют деревья, почти лес.
Ущербная луна по-прежнему висит над дорогой, как серебристо-желтая дыня, но вот на нее наползает огромная лохматая туча и проглатывает в один присест.
Мотоцикл описывает круг — темно, хоть выколи глаза,— и останавливается.
Водитель выключает мотор. Слева и справа по обеим сторонам дороги за деревьями виднеются какие-то постройки, вероятно крестьянские дома.
Мужчина слезает с седла, поднимает защитные очки на лоб. Отряхнув с себя пыль, знаком показывает девушке отойти к кустам. Отойти или спрятаться?
Перед ним обшарпанная дверь. Похоже на магазин, но вывески нет. Дверь заперта, и мотоциклист барабанит в потрескавшиеся доски. За дверью слышится шорох, но никто не появляется. Тогда он идет вокруг дома.
Девушка стоит, скрытая кустом, совсем близко. Только она видит его маневр.
Сдвинув платок с головы на шею, она наблюдает. Вот приоткрылось окно в доме на противоположной стороне. Но оттуда можно увидеть только одинокий мотоцикл, стоящий посредине дороги.
Окно захлопывается. Девушка за кустом продолжает терпеливо наблюдать. Она ждет.
В доме на кухне, на грубо выструганном столе, мигает подслеповатая лампочка. Вокруг язычка пламени танцуют ночные бабочки. Танцуют и падают либо в огонь, либо в тарелку на столе.
На тарелке ломоть сала, возле него разрезанная пополам луковица.
Давид Шайго по-крестьянски, с ножа, ест сало.
— Завтра, значит… в селе престольный праздник. Ну, я им покажу… Покажу.
Шайго пьян в стельку. У него дрожащие руки, блуждающий взор.
Женский голос, старушечий, жалобный, как у больной, спрашивает:
— Давид, там у тебя кто-то есть?
Мотоциклист, наклонившись, тихо шепчет что-то Давиду на ухо.
— Что? Кто? — переспрашивает тот. Гость все так же тихо повторяет.
—Что ей надо? Завтра я приду сам. Опять шепот мотоциклиста. Но можно расслышать слова:
— Приехала просить, чтобы ты не приходил! Ты должен понять, наконец…
Давид Шайго поднимается со стула — в одной руке у него кусок сала, в другой нож с длинным тонким лезвием и деревянной ручкой — и делает несколько нетвердых шагов, продолжая есть.
Мотоциклист поворачивается, выходит из дома и бросает в сторону кустов:
— Сейчас выйдет! Только ты с ним поспокойнее… Мотоциклист переходит дорогу — на обочине она
густо поросла травой, дальше идет полоса песка, потом гравий — и стучится в окно дома напротив.
Ждать приходится долго. Но вот окно, наконец, открывается, и из него высовывается чья-то голова, похоже, женская. Голос подтверждает это.
— Это вы, Геза? Ну и напугали вы меня.
— Я привез ваши деньги Карою, вашему мужу. Не желаю перед ним краснеть.
— Право, не стоило… Ночью, да и Кароя нет дома.
— А я как будто видел его вечером в селе, на главной площади.
— Право же, не стоило себя утруждать из-за этих денег, Геза.
— Чепуха. Тем более мне по дороге. А кроме того, я хочу доказать вашему дорогому Карою, что его жена не зря трудится в кооперативе. Наш трудодень-это верный заработок.
— Все равно он не поверит. Чихать он хотел на мои трудодни, вы же знаете.
— Вы сами виноваты, Бёжике! Почему вы не получили в кассе за август? Или вы думаете, вашему председателю больше делать нечего, как только самолично доставлять
