Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - Чемберлен Диана

– Она была очень… расслабленной, – сказала я, не уверенная в правильности выбранного определения.

– Признаться, я завидовала ей, – тихо заметила Нора. – И я знала, что твой отец любил меня и не изменял, но знала и то, что Амалия навсегда останется в его сердце. А когда ты подросла, стало очевидно, что она заняла особое место и в твоем сердце.

Ее голос срывался. Я вдруг почувствовала, как она страдает.

– Я даже подумала, – продолжила она, – когда ты выбросила меня из своей жизни, что ты по-прежнему общаешься с ней. Что она стала твоей единственной…

– Нет, нет, – возразила я. – Ничего подобного.

– Теперь я знаю, – заметила она. – Дэни говорила мне, что ты оборвала все связи.

Я кивнула.

– Я понимала, что Амалия доставляет тебе гораздо больше удовольствия, – грустно улыбнувшись, продолжила Нора. – Но Грэхем мог бы сказать: «Это не состязания по популярности, Нора», – и в итоге я смирилась. Я поняла, что должна стать тебе матерью, а не подругой. Пусть даже это будет стоить мне твоей любви.

– Мне иногда казалось, что ты не очень-то и любишь меня, – смущенно призналась я, сознавая, что мы наконец открываем друг другу души.

Наконец-то мы говорили начистоту. Мне вспомнилось, как часто отец советовал мне научиться разговаривать с Норой. Ему хотелось, чтобы я привыкла делиться с ней сокровенными тайнами и важными событиями моей жизни. «Вот это и произошло, папа, – подумала я. – Наконец-то».

– Я относила это за счет того, что я тебе не родная – биологически, – добавила я. – И теперь меня беспокоит то, что я не смогу полюбить ребенка, которого мы…

– Неужели? – Нора выглядела обиженной. – Ах, Молли. Мне жаль, если мое поведение иногда внушало тебе такие мысли и чувства. Я понимаю, что по натуре я не склонна к откровенному проявлению сердечности, – с горькой улыбкой признала она, – но это была защитная реакция, я жила в большом нервном напряжении, целыми днями работая, а по вечерам обеспечивая всем необходимым вас с отцом.

Я кивнула. Теперь я смогла понять, как много забот выпало на ее долю. Я представляла, как трудно в те времена было поддерживать наш дом в хорошем состоянии.

– Я скажу тебе, как это будет. – Ее лицо озарилось абсолютно любящей улыбкой. – В какой-то момент ты возьмешь этого ребенка на руки, и твое сердце исполнится безграничной любвью, ты даже поразишься тому, что способна так любить. Ты мгновенно станешь ее защитницей и воспитательницей. Мгновенно станешь ей матерью.

– Все это ты почувствовала со мной? – спросила я.

– Да, солнышко, – сказала она. – Но, честно говоря, это случилось помимо моей воли. Я была так потрясена и подавлена самим твоим существованием и тем, как ты вошла в нашу жизнь, что… в общем, сначала я не обрадовалась этому, как ты можешь представить. – Она покачала головой. – Но я отлично помню, как однажды летним вечером укачивала тебя на веранде. Ты лежала у меня на коленях и никак не засыпала. И внезапно это случилось. На меня снизошла любовь. Она ощущалась как захлестнувшая меня волна нежности. Волна типа цунами. У меня перехватило дыхание. И с того самого мгновения ты навсегда стала мне родной.

Она встала и, склонившись над моим стулом, обняла меня.

– Я так счастлива, что ты приехала, – призналась она. – Я очень люблю тебя, Молли. Всегда любила и всегда буду любить…

Я прижалась к ней, чувствуя, как с моей груди спадают какие-то оковы. Как будто впервые за двадцать четыре года моей жизни я вздохнула полной грудью. Только сейчас я поняла, что, сбежав из Моррисон-риджа, я сама заперла себя в тесную клетку. Оторвавшись от всего того, что волновало меня в жизни, я лишилась и любви.

Я отменила бронь заказанного в отеле номера и перетащила в дом чемодан из багажника арендованной машины. Нора сообщила мне, что много лет назад превратила мою верхнюю спальню в своеобразную швейную мастерскую, поэтому я могу пожить в гостевой комнате – бывшей комнате Расселла.

Мы заказали в китайском ресторанчике несколько блюд, которые нам доставили на дом, и поедали их прямо из картонных коробок, сидя на ступеньках крыльца, где Нора продолжала рассказывать мне о переменах в жизни Моррисон-риджа.

– Пока я не могу понять еще кое-что в папиной истории, – призналась я в ходе разговора, когда мы уже утолили первый голод.

– Что же? – спросила она.

– Я лично думаю, что, какие бы страдания ни выпали на мою долю, мне хотелось бы жить ради моего ребенка, – сказала я. – Мне хотелось бы увидеть, как она вырастет и станет хорошим человеком. Как выйдет замуж. Обзаведется своей семьей. И я не понимаю, как… если он любил меня, как он мог покинуть меня таким образом. – Это непонимание печалило меня, но все слезы я уже выплакала. Теперь мне просто хотелось все понять. – Почему он не остался жить ради меня?

– Естественно, Молли, ему этого очень хотелось, – откликнулась Нора. – Сердце его разрывалось от горя при мысли о том, что он упускает возможность видеть твою жизнь, и поэтому он цеплялся за свою жизнь гораздо дольше, чем ему на самом деле хотелось. – Она взяла в рот кусочек брокколи, и я ждала, пока она проглотит его. – Хотя он постоянно думал о тебе, уж можешь мне поверить, – добавила она. – Даже в самом конце он думал о тебе. Помнишь письмо? Я не помню дословно, о чем в нем говорится, но ему было очень важно, чтобы ты помнила о нем. Ты сохранила письмо?

– Какое письмо? – Я озадаченно нахмурилась, не в состоянии вспомнить, что я получала от отца какое-то письмо.

– Ну, то письмо в сторожке, – пояснила Нора. – В твоем тайнике. Помнишь?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – так ничего и не вспомнив, призналась я.

– Ох, Молли. – Ее лицо побледнело, и она поставила картонку с едой на ступеньку. – Пожалуйста, только не говори мне, что ты так и не прочитала его! Он был уверен, что ты найдешь и прочтешь его.

– Его письмо я запомнила бы, – ответила я. – Но в любом случае как же он смог написать его?

– Я печатала под его диктовку, – пояснила Нора. – В тот день, когда он умер, он заставил меня напечатать его и отнести в твое потайное местечко. В каменной стене, верно? Он знал, что ты найдешь его там. А ты уверена, что…

– Я никогда больше не возвращалась туда, – в замешательстве ответила я, отставляя свою коробку.

Мне не хотелось рассказывать ей, каким образом лесная сторожка переплелась в моей душе с Крисом, и сексом, и моим тайным бунтом, и папиной смертью. Долгие годы после папиной смерти мне становилось тошно при одной мысли о ней.

– Ой, какой ужас! – прижав ладони к щекам, воскликнула Нора. – Грэхем говорил мне, что ты обычно прячешь важные для тебя вещи в тот тайник. И он не сомневался, что ты получишь его. – Переведя дух, она склонилась ко мне и задумчиво прошептала: – Интересно, лежит ли оно там еще… Возможно ли это?

Я уже едва слышала ее. Письмо от отца! Мне необходимо прочитать его. Необходимо прикоснуться к нему.

– А сторожка еще не развалилась? – спросила я.

– Я… ну, честно говоря, я не знаю, – ответила она. – Но по-моему, тебе нужно самой это выяснить.

– О чем он писал?

– Прошло столько лет. – Она покачала головой. – Я практически не помню. Помню только, что так он хотел с тобой попрощаться.

– Придется проверить, там ли оно еще.

Я закрыла картонку с едой и поднялась со ступеньки. Со смерти отца прошло двадцать четыре года, но я не могла медлить, мне необходимо было срочно выяснить, там ли еще его письмо. Даже секундное промедление казалось слишком долгим.

– Ты хочешь, чтобы я сходила с тобой? – спросила Нора.

Я помедлила на верхней ступеньке. Пока я не могла даже представить нас вдвоем там. Этот путь я должна пройти сама.

– Если ты не против, – сказала я, посмотрев на нее, – то, думаю, мне хотелось бы одной проделать это путешествие в прошлое, – извиняющимся тоном закончила я.

– Конечно. – Она улыбнулась. – Возьми мой велосипед, он стоит за домом. Все равно на той дороге негде припарковать машину.