Вся наша ложь - Вон Стейл Эллен

В моей жизни бывали по-настоящему темные дни. Вряд ли многие отдают себе отчет в том, что снимки в журналах и на рекламных щитах – всего лишь образы. Всего лишь чьи-то представления обо мне. Они и близко на меня не похожи.

Джоди Ли: Можете немного рассказать об этих темных днях в вашей жизни? Я брала интервью у самых разных людей с зависимостью в прошлом либо в настоящем. И все говорят одно и то же: в какой-то момент они поняли, что достигли точки невозврата. Каким он был для вас – самый темный момент, когда все изменилось?

Марлоу Фин: Таких было… [Поднимает два пальца]

Джоди Ли: Расскажите о первом.

Марлоу Фин: Мой первый опыт работы моделью в Европе. Мы часто слышим о том, как модели отрываются на тусовках. Нюхают. Закидываются. У меня все было не так. По крайней мере, с самого начала. Я старалась ни во что не ввязываться – сосредоточиться на работе и не терять голову. Мне правда нравилась моя работа. Но, клянусь, чем больше я старалась удержаться на этом… канате… чем выше поднималась, тем сильнее мне предстояло упасть.

Все началось с одного косяка. Один косяк с травкой на вечеринке в Барселоне. Вроде ничего такого, да? Мне просто стало любопытно. Я… возможно, я этого хотела. Хотела упасть. Через неделю я пила без просыха. Пустые бутылки не лгут. Через месяц принимала кокаин и экстази почти каждый вечер, потом днем, каждый день. Мою жизнь заволокло туманом. Не буду лгать и говорить, что жалею. Потому что мне нравилось торчать. Нравилось чувствовать прилив жара и оцепенение. Голова как будто отделялась от тела и… я обретала покой. Но… [пауза]

Джоди Ли: Что – но?

Марлоу Фин: Я часто просыпалась, не зная, где нахожусь. Не помня, что делала. Что делали со мной.

Помню одно воскресенье. В то утро звенели церковные колокола. Я проснулась в каком-то отеле во Флоренции совершенно голая. На кровати не было даже простыней. Я лежала одна. Не знаю, что произошло: минувший вечер стерся из памяти. Я натянула одежду – вещи были не моими – и вышла на улицу. Я находилась за гранью похмелья. В том состоянии, когда похмелье кажется более приятной альтернативой. Окружающий мир затих. Умер. Прохожие меня словно не видели. Как будто я стала призраком. И тогда я поняла.

Джоди Ли: Сколько вам было лет?

Марлоу Фин: Восемнадцать. Еще ребенок. Хотя чувствовала я себя на пятьдесят.

Джоди Ли: И вы обратились за помощью.

Марлоу Фин: Да. [Почесывает лоб] Обратилась.

Джоди Ли: И как, сработало?

Марлоу Фин: Ну, я ведь еще здесь.

Джоди Ли: Как отнеслась к этому ваша семья?

Марлоу Фин: Никак. По крайней мере, в то время. Это было легко скрыть. Приезжая домой, я разыгрывала настоящий спектакль, с восторгом разливаясь о своей фантастической карьере и о тех местах, где побывала. В реальности же… мне хотелось остаться в одиночестве.

Джоди Ли: Ходят кое-какие слухи… Не могли бы вы кое-что прояснить?

Марлоу Фин: Хорошо.

Джоди Ли: Ваша сестра Айла вышла замуж в 2012 году. Вы присутствовали на свадьбе?

Марлоу Фин: Да.

Джоди Ли: Вы тогда уже завязали?

Марлоу Фин: Нет.

Джоди Ли: Правда ли, что вам не очень обрадовались?

Марлоу Фин: Нет, неправда. Я была подружкой невесты. Айла заставила нас всех надеть платья мятного цвета. [Улыбается]

Джоди Ли: Правда ли, что вы поссорились со своей матерью, Стеллой Пэк?

Марлоу Фин: Боюсь, на этот вопрос нет однозначного ответа.

Джоди Ли: То есть ссоры не было?

Марлоу Фин: Я этого не говорила. Мы с матерью действительно повздорили на свадьбе.

Джоди Ли: Хорошо, Марлоу. Тогда следующий вопрос: правда ли, что вы пытались задушить свою мать?

Глава 12

Сойер насадил приманку на крючок и передал удочку мне. Жирный червяк собрался гармошкой на влажном металле; леска блестела в лучах солнца.

– Мой папа делает по-другому, – сказала я.

Стоячая вода в пруду была теплой. От червя исходил металлический запах.

– Я сегодня уже поймал шесть окуней. Закидывай.

Марлоу сидела на большом пятнистом камне у самой кромки воды, свесив ноги в фиолетовых сандалиях и окунув пальцы. Затем она наклонилась и провела по поверхности воды ладонями.

– Смотрите, головастики.

Сойер опустился на колени и потянул ее назад за белую хлопчатобумажную майку.

– Осторожнее, не то свалишься в воду.

– Здесь неглубоко, – сказала я, забрасывая леску. Раздался приятный всплеск, по воде пошли круги.

Сойер подвел Марлоу к своему месту и протянул ей коробку со снастями.

– Вот. Выбирай приманку.

Марлоу открыла коробку на коленях, словно книгу, и начала перебирать крючки с ярким оперением. Наконец она взяла похожую на сережку тяжелую серебряную блесну в форме капли.

– Сойер, можно эту?

Тот кивнул, не поворачивая головы: его поплавок только что нырнул в воду, а леска натянулась.

– Есть еще одна!

Он вытащил трепыхающуюся рыбу на траву и поднял. Зеленая чешуя сверкала на солнце, оранжевое брюшко надувалось и опадало.

Марлоу вскочила на ноги, коробка со снастями отлетела в сторону.

– Не наступи на нее, – предупредил Сойер.

Марлоу взяла у него рыбу и, недолго думая, поднесла к губам.

– Марлоу, дай ее сюда.

Крепко зажмурив глаза, она коснулась губами рыбьего рта и радостно взвизгнула.

– Я это сделала!

– Фу, гадость, – простонала я, подтягивая леску и вновь забрасывая удочку.

Сойер обернулся ко мне. На лице у него играла широкая улыбка, веснушки на носу потемнели от солнца.

Мы трое успели крепко сдружиться в то лето. Лето теплых сумерек и ловли светлячков; языков, воспаленных от переедания фруктового льда; испачканных ног, которые никогда не отмывались до конца; потных шей и горячих слипшихся волос; беготни по высокой, до колена, траве, пока с наступлением темноты нас не звали домой, где мы укладывались в постели, испытывая головокружение от насыщенного событиями дня.

Мы были дома.

Я по-прежнему там. Стоит закрыть глаза, и я переношусь в те времена, когда дни не были омрачены грустными мыслями и беспокойными предчувствиями того, что принесет следующий миг. Лето, которое подвело черту, – чистое, незапятнанное, лишенное сомнений.

Каждое утро мы трое встречались на поляне у леса. Заросли высокой травы покачивались, приветствуя нас в ветреные дни. Мы устраивали своеобразное совещание и строили планы на день. Кучка четвертаков, чтобы купить пиццу на заправке в полумиле от дома; флаг для нашей растущей крепости из веток; банка с маленькими лягушками, которых мы выпускали в ручей; трофейные сломанные часы, найденные у границы леса.

Наше поле. Место, где каждый день был наполнен обещанием новых таинств.

В то лето мы не ездили в летний домик. Родители обходили эту тему молчанием, словно коттеджа вовсе не существовало. Словно все, что было до Марлоу, не существовало. Я не лезла с вопросами. Папа впервые решил вести летние курсы, а мама вернулась на полную ставку копирайтера в рекламном агентстве. В ее отсутствие за нами с Марлоу присматривала Мони.

Мони привязалась к Сойеру с той же легкостью, что и к Марлоу. Она по очереди заключала нас в объятия (помню тонкую и дряблую кожу на внутренней стороне ее плеч) или звала обедать.

– Кушай, Сойер. Ты растешь, мальчик, – говорила Мони.

Его худоба рождала в ней тревогу, инстинктивное желание кормить, кормить и кормить. Она не знала о запасах вредной еды, которую Ада держала у себя в доме, позволяя нам поглощать сколько влезет, а сама тем временем устраивалась с ногами в кресле и смотрела «Все мои дети» [3].

На кухне у нее повсюду были развешаны «ловцы снов» [4], их разноцветные перья покачивались у нас над головами. Ада утверждала, что по материнской линии она на одну шестнадцатую лакота [5]. Как-то раз, когда Ада протирала пыль со своих «целебных кристаллов» и камней, расставленных по всему дому, я взяла один и спросила, для чего он.