— Неплохие бабки, как я понимаю.
— Правильно понимаешь. Кстати, о бабках…
Гольцман вышел в прихожую, вернулся со своей сумкой и вынул из нее пачку бумаг.
— Подпиши-ка мне вот тут…
— Что это?
— Расписка. В получении денег. Я тебе плачу наличными, чтобы ты не парилась с налогами.
— А за что?
— Ну, скажем, в рамках нашего с тобой первого договора. Мы выпустили компакт с ранними песнями твоего мужа. Продается уже. Компакт и кассета.
Ольга посмотрела на лист бумаги, протянутый ей Гольцманом.
— Ого! Две штуки?
— Да.
— А я слышала, компакты сейчас плохо продаются…
— У кого как. Голь на выдумку хитра, — таинственно заметил Борис Дмитриевич. — Но это отдельный разговор.
Оля поставила подпись. Борис Дмитриевич тут же достал из сумки тонкую пачку зеленых купюр, перехваченную резинкой.
— Держи. А насчет фонда подумай. Но я бы тебе советовал принять предложение. Во-первых, трудовая книжка ляжет… У тебя она, вообще говоря, есть?
— Где-то валяется.
— Пусть она лучше в нашем отделе кадров валяется. Знаешь, ситуация в стране меняется. Неизвестно еще, может быть, эти трудовые книжки нам всем понадобятся. В любом случае вещь нужная. Даже сейчас. У тебя загранпаспорт есть?
— Ну есть. Только уже просрочен, наверное.
— Вот видишь. Надо новый делать. А без трудовой книжки ты замучаешься всякие справки собирать. Конечно, мы поможем, оформим без проблем, но все же советую документами не разбрасываться. Пусть трудовая лежит в фонде, она же каши не просит.
— Ну, если ты считаешь, что так лучше…
— Лучше, лучше. Однозначно.
— Хорошо. Что еще?
— Еще? Зарплата. В фонде положим тебе штуку в месяц официально.
— Баксов?
— Нет, песо. Но повторяю: официально. Чтобы ты налоги с них исправно платила и чтобы не возникало никаких вопросов. Зарплата по нашим меркам приличная, налоги тоже не маленькие… А там — сколько заработаем, все поделим. Внакладе не останешься.
— Звучит заманчиво, — улыбнулась Оля.
— Не просто заманчиво. Это не пустые слова, а реальные дела. Настоящие.
— Хорошо. Если так, то… — Оля сдернула резинку с пачки купюр и пересчитала деньги. — Когда начинать?
— Что?
— Работать. Я имею в виду, в фонде.
— Да считай, что ты уже начала. Учредительные документы на тебя сделаны. Только подпиши вот тут. — Гольцман протянул еще несколько листов.
— Ого! Мои паспортные данные… Все у тебя есть.
— Конечно, есть, — усмехнулся Гольцман. — Мы же с тобой контракт подписывали. Забыла?
— Нет. Просто тогда такая суета была. А с этими похоронами, с развеиванием пепла у меня вообще крыша поехала.
— Ничего. Ты теперь человек непьющий, с трезвым умом и ясной памятью. Большие дела будем делать, Оля, попомни мои слова.
— Хотелось бы.
Оля взяла деньги и сунула их в карман халата.
«А что, может, взять да и жениться на этой Стадниковой? — подумал Гольцман. — Красавица. Теперь уже не пьет. И умная. Даже слишком умная. Ей палец в рот не клади… Нет, эту идею пока нужно оставить. Не бросать совсем, не списывать в архив, но отложить. Время покажет, как выстроятся наши отношения…»
— Так что с фестивалем? — спросила Ольга.
Гольцман закурил.
— Фестиваль мы приурочим к празднику города. А праздник города проводим, в основном, тоже мы. Бюджетные средства плюс частные инвестиции. Деньги, Оля, очень большие, и заработать на этом мы можем весьма неплохо. Весьма неплохо, — повторил он, — даже если считать по московским меркам. В общем, пора начинать серьезные дела. Вся эта питерская мелочь, знаешь, утомляет. Сил отнимает много, а выхлоп — мизерный.
— Ну, не такой уж и мизерный, — улыбнулась Оля, нащупав в кармане деньги. — Машинку-то себе ты все-таки поменял.
— Ха! Машинку! Машинку я и раньше мог купить, давным-давно. Я специально не покупал. Чтобы не бросаться в глаза. Теперь-то — по рангу положено. Моя бы воля, ездил бы всю жизнь на «Жигулях». Оно спокойнее.
— Что, Боря, трусишь? Тебе ли бояться?
— Я не трушу. Я реально смотрю на вещи.
— Ладно, проехали. А какие планы на сегодня?
— На сегодня? Одевайся. Поедем в фонд. Введу тебя в курс дела. Познакомлю с подчиненными.
— Поехали. Все равно делать нечего. А потом я по магазинам прошвырнусь. — Стадникова снова достала из кармана халата деньги. — Надо прибарахлиться. Если уж я теперь президент…
— На одежду денег не жалей. Одежда — это очень важно. Для представительства. Возьми там чеки, мы проведем это как накладные расходы.
— Ого! Просто коммунизм какой-то.
— Почти. Коммунизм в отдельно взятой коммерческой структуре.
Матвеев сидел в баре клуба «Астор» и ждал Моню. Бутылка коньяка, которую он заказал — ему, как своему человеку, позволялось ставить на стол бутылку, остальные посетители удовольствовались порциями в рюмках, — была уже наполовину пуста.
Последнее время Митя стал пить значительно чаще и больше, чем прежде. Ситуация, которая складывалась на работе, переставала ему нравиться.
С одной стороны, дела шли более чем успешно, деньги сами сыпались в карманы со всех сторон, а с другой — жить стало очень напряженно. Митя не мог расслабиться ни на минуту, он все время прокручивал в голове сложные схемы движения денег, все время размышлял, не допустил ли где-нибудь ошибки и не явятся ли к нему завтра обиженные по недосмотру получатели, чтобы предъявить неоплаченный счет.
Матвеев не боялся наездов и разборок, он знал, что в случае чего Гольцман его прикроет, «крыша» у Бориса Дмитриевича сейчас не чета прежней, просто железобетонная «крыша». А вот чего Митя опасался по-настоящему, так это возни, бесконечных телефонных переговоров, выяснения отношений. Получалось, что теперь уже невозможно просто и безмятежно коротать досуг за бутылочкой хорошего коньяка в одиночестве или с какой-нибудь из множества легкодоступных барышень. Спокойствие ушло из жизни. Потому и приходилось Мите увеличивать дозы — теперь желанное умиротворение приходило к нему только после литра спиртного в водочном эквиваленте.
Как-то Митя разоткровенничался с одной из любимых им проституток, предпочитавшей, чтобы ее называли Гретой, и та сказала, что он страдает распространенным среди «новых русских» психическим заболеванием.
