Да и сам себе он казался особенным; сильным, умным, справедливым, способным на необыкновенные поступки.
Мой сын — вор!
Сестренки уже спали. Только в комнате матери горел свет.
Мишка тихо разделся, умылся, поужинал. Спать не хотелось. В Мишкиной душе царил великий подъем, и он намеревался часа два-три, несмотря на позднее время, позаниматься. Но едва Мишка поставил ногу на стремянку, до слуха его донеслись странные хлюпающие звуки. Как будто там, за стеной, кто-то задыхался.
Босиком, на цыпочках Мишка неслышно прокрался через горницу к комнате матери. Тома и Тоня мирно посапывали в своих кроватях. А там, за дверью, творилось что-то неладное. Хлюпающие глухие звуки слышались теперь явственно.
Не на шутку испуганный, Мишка осторожно приоткрыл дверь в спальню матери. В комнате, на небольшом столике перед кроватью горела настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром. На неразобранной кровати, прямо на белом покрывале, уткнувшись лицом в подушку, лежала мать. Ее плечи и спина часто вздрагивали.
Мишка осторожно шагнул вперед и притронулся рукой к плечу матери.
— Мама, что с тобой?
Мать стремительно вскинула голову. Веки были красны, а щеки опухли от слез. По белой наволочке расползалось серое мокрое пятно.
Взглянув на Мишку, мать снова уткнулась лицом в подушку. Еще сильнее запрыгали, задергались ее плечи.
Мишка снова ласково притронулся к ее плечу.
— Мама, не надо!..
Мать приподняла голову и с ненавистью выдохнула:
— Выйди, мерзавец!
— Мама, что ты? — испугался Мишка и попятился к двери.
Но ненависть уже исчезла из глаз матери, в них остались горе и скорбь.
— Нет, не уходи, — сказала она. — Сядь на стул.
Мать положила руки на колени и подалась к Мишке.
— Миша, зачем ты украл деньги?
Мишка растерялся и оробел. Чего-чего, а уж этого он не ожидал!
— Какие деньги? Никаких денег я не воровал.
— Не говори неправду. Ты был у Ручкиных?
— Был… Только не сегодня, на прошлой неделе.
Мать припала лицом к подушке, схватилась за голову.
— Мой сын — вор! Не думала, что доживу до такого позора, — сквозь всхлипывания говорила она.
— Не брал я никаких денег!
— Не лги, негодяй! Ко мне приходила жена завгара. И при соседях!.. Давно обнаружили, не хотели говорить. Ну? Что ответишь? У них из комода пропали сто рублей. В той комнате, кроме тебя, никого не было, — с ожесточением накинулась мать на Мишку. — Отбился от рук без отца. Школу пропускает, делает что вздумается. Теперь только воровать! Легкой жизни захотелось. Мать из себя жилы вытягивает, чтобы у него все было, а он… Видел бы отец!.
Мишка чувствовал, как бледнеют его щеки, как начинают дрожать руки, но упрямо и зло твердил:
— Не брал я никаких денег…
— Не брал, да? Не брал? А это? А это?..
Мать отбросила подушку и стала швырять на пол пачки «Беломора», пятерки, рубли, трешницы, мелочь.
— Дядя Савва ему фотоаппараты дарит, говорит: мал еще, выправится. А он, оказывается, взрослый! Курить хочется! Может быть, и выпиваешь с кем-нибудь за компанию? Откуда у тебя деньги?
— Не брал я…
— Не смей врать! Боже мой, боже мой!.. Я-то Ручкину отчитала: «Вздор. Затерялись где-нибудь». А сунулась на печь — там целый склад. Где остальные? Верни!
Она сбегала на кухню, принесла Мишкины штаны, торопливо вывернула карманы. Из одного вывалился перочинный нож, из другого — два рубля.
— И тут денежки!
С матерью творилось невероятное. От несправедливости ее слов, от обиды Мишка заплакал.
Тогда мать обхватила его за шею, прильнула мокрой щекой к его щеке, дала волю слезам.
— Мишенька, дай слово, что это последний раз. Папа надеялся на тебя. Без него нам трудно. Но воровать — самое худое.
Мишка оттолкнул мать и выскочил из комнаты. Первым желанием было одеться и уйти из дому. Куда? Неважно куда, лишь бы уйти. Но Мишкины штаны остались в комнате матери. Возвращаться туда он не мог.
Очутившись на печке, Мишка с головой накрылся собачьей дохой и тихо завыл. Какие деньги? Что с ней? Отец никогда бы не подумал так о нем. Мать напала, не разобравшись. Ну и пусть! Он с нею больше слова не скажет! Еще при отце мать вгорячах нападала на Миш-ку ни за что. Но тогда было другое дело. Мишке до боли хотелось, чтобы отец сейчас вошел в дом, спокойно сказал: «Ну, что у вас там? Давайте разберемся…»
Мишке показалось, что его чуть слышный вой кто-то передразнивает. Он откинул доху. В доме стояла тишина. Вся кухня была залита голубым лунным светом. На стене равнодушно постукивали ходики. Никто Мишку не передразнивал.
В это время где-то на конце поселка завала собака, к ней присоединилась вторая, третья, четвертая… И совсем рядом разнесся унылый, хватающий за сердце вой. Выл черный Загри. Вот так же выл Загри возле дома и на кладбище несколько ночей подряд, когда умер Мишкин отец… Мишке сделалось жутко и очень одиноко от этого воя, полного скрытой тоски и тревоги. Он с головой залез под доху, положил сверху подушку. Но пронзительный голос Загри проникал и сюда.
Наконец поднялась с постели мать. Видно, она тоже не спала, и ей тоже невмоготу стало слушать Загри. Накинула шубу, вышла во двор.
— Загри, сюда! Ну что ты расплакался, чудачок?
Мать ввела пса в дом, потрепала по голове, с ласковой суровостью приказала:
— Ложись сюда! Смирно лежи!
Подошла к печи, позвала шепотом:
— Миша, ты спишь?
Возможно, она раскаивалась, что обидела его, возможно, хотела еще что-то узнать. Мишка мог бы рассказать матери, откуда у него папиросы и деньги, убедить, что он не украл их, а выиграл в карты. Конечно, и это расстроило бы мать не меньше, но все-таки… Однако упрямство пересилило: «Пусть думает, как ей нравится!»
Утром мать, как всегда, оставила на плите завтрак и ушла на работу. Словно ничего и не произошло. А на душе у Мишки было прескверно. Он думал: «Как могли пропасть из комода у Ручкиных сто рублей? Забавлял Васятку — и все. Может быть, произошла ошибка, и сегодня все выяснится. Если никого, кроме меня, в комнате не было, то куда же девались деньги?»
Хмурый и молчаливый появился Мишка в школе. Первым делом он решил встретиться с Олегом Ручкиным, выяснить все начистоту. Неважно, что их дружба немного расстроилась. Тут такое дело, ради которого можно смирить гордость.
Ребята разглядывали Мишку с бесцеремонным любопытством. Любая история, любая сплетня в маленьком поселке Апрельском с быстротой телеграммы обходила все дворы, становилась известной и взрослым и детям.
Олег Ручкин, когда Мишка завел с ним разговор о пропаже, держался как будто серьезно. Но желтые его глаза смотрели нахально и насмешливо.
— Понимаешь, я не брал денег! — в отчаянии произнес Мишка.
— Не могла же сотня улететь из комода, Семена, Романа, Кешки в комнате не было. Ты один туда заходил. — И Олег повернулся спиной к Мишке.
К Олегу мигом подскочили Кешка и Ромка. До Мишки донесся ехидный смешок. Кешка торжествовал.
Нина Сергеева сидела на своем месте, положив на парту руки. Она смутилась, когда Мишка опустился на скамью рядом с нею. «Конечно, ей уже всё рассказала и она стесняется».
Будто случайно Нина подвинула локтем промокашку, и Мишка прочитал: «Я не верю!»
«Мой сын — вор!» — вспомнил Мишка слова матери. А Нина не верит россказням, а Нина, которая так внимательно смотрит на учительницу, волнуется из-за него.
Его вызвали к доске. Он ответил. Хорошо ли, плохо ли — ему было безразлично. Мишка продолжал думать о пропаже денег у Ручкиных, о странном поведении Нины Сергеевой. Вывело Мишку из себя легкое пожатие. Тонкие пальцы легко и мягко коснулись его руки. Первый раз за пять месяцев рука Нины Сергеевой на мгновение соскользнула с парты и так же быстро вернулась на прежнее место. Что хотела сказать Нина этим пожатием? Мишка отвернулся и почувствовал, как приливает к лицу кровь, как громко бьется на виске жилка.
