Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка (Повести) - Глущенко Валентин Федорович

На перемене в класс вошел Семен Деньга. Узкоплечий, тощий, с грязно-желтыми вихрами, смешно торчащими на затылке, он сперва нерешительно потоптался перед Мишкой, потом подсел и доверительно зашептал:

— Ты знаешь, у Ручкиных из комода пропала сотня. Понимаешь, в тот самый день, когда мы к Олегу заходили. Я думаю, завалилась куда-нибудь эта сотня. — Семен замялся, собираясь с духом, еще ниже склонился к Мишке, еще тише стал его шепот: — А если ты взял, Миньша, отдай. Можно придумать так, что Олег сам положит деньги в комод, я с ним договорюсь. Получится, будто не заметили…

— Ты… Ты… что? — Мишке не хватало воздуха. Он заикался. — Ты… Шуруй отсюда, а то таких сотенных наставлю тебе под глазами — век помнить будешь!

В Мишкиных руках хрустнула и переломилась надвое линейка. Лицо перекосила ярость.

— Уходи!..

Наверное, Семен ожидал от Мишки всего, потому что выставил вперед руку и опасливо попятился к двери.

Мишка долго не мог унять нервную дрожь в руках. Значит, и Семен думает, что он украл деньги! А таким хорошим парнем был Семка! Четыре года дружили Мишка Демин и Семен Деньга. Мечтал стать механизатором Мишка — об этом же мечтал и Семен. Увлекался рыбалкой Мишка — Семен становился заядлым рыболовом. Мишка Демин выпрашивал в ремонтных мастерских болты, гайки, трубочки, шестерни и складывал их про запас в ящик. Такой же ящик завел и Семен. Два года назад отец подарил Мишке малокалиберную тозовку. Такую же винтовку подарил Семену дедушка.

Забраться ли подальше в тайгу за смородиной, поехать ли на верхние плесы удить рыбу — лучшего товарища и компаньона Мишка не мог и желать. Четыре года жили душа в душу Семен и Мишка. И вот тебе на!

Только молчаливая, малообщительная Нина не верит в Мишкину виновность. Но разве Мишке легче от этого!..

После школы Мишка зашел в ремонтные мастерские, думал, что застанет там Виктора Маслова. Виктору-то он признается во всем: и откуда взялись папиросы и деньги, и даже расскажет, что прикапливал деньги на подарок матери.

Было время обеденного перерыва. У верстаков, у разобранных машин не маячили темные фигуры слесарей. Лишь у раскрытой печки, на опрокинутых баллонах «МАЗа», сидели завгар Ручкин, несколько шоферов и незнакомый Мишке человек в собачьей дохе. Перед ними прямо на полу, на разостланной газете, лежали куски соленой рыбы и хлеб, стояла бутылка спирта.

Увидев Мишку, щуплый и проворный шофер Сенькин поспешно спрятал бутылку за спину. Ручкин поднялся на ноги, поманил Мишку. И когда тот подошел, цепко ухватил его за воротник ватника.

— Рад свидеться! На ловца и зверь бежит. Глядите, каков специалист по чужим комодам!..

Он повернул Мишку лицом к своим друзьям. Толстая шея завгара еще больше напряглась над тугим воротником черного полушубка и стала багровой. Глаза налились мутной, тяжелой злобой.

Мишка рванулся. Но Ручкин приподнял его, и он, трепыхаясь, повис в воздухе.

— Лихо тяпнул у меня сотню. А с этой шантрапой первый секретарь райкома в обнимку ходит по улице… Катись отсюда подобру-поздорову!

Завгар проволок Мишку до двери, распахнул ее и так наддал Мишке коленом, что тот пролетел с крыльца через дорогу и воткнулся головой в сугроб. Выбравшись, осмотрелся, всхлипнул. Первым желанием было броситься назад, схватить какую-нибудь железяку и расквитаться с Ручкиным. Но тут же он понял свое бессилие и побежал ко двору Масловых.

Жена Ивана Петровича тревожно и подозрительно оглядела его.

— Виктора, говоришь? Его, наверное, до послезавтра не будет дома. Кладовщик заболел. А запасные части вышли. Вот его и направили срочно с Тарасом Илларионовичем в Светлый. Зачем тебе, однако, Виктор?

Мишка не ответил. Ему было больно и стыдно. Он и в свой дом долго не мог войти, сидел под навесом, пока не закоченел. Страдал от позора, составлял планы мести. Они возникали один за другим — жестокие, неумолимые. Когда холод загнал его в дом, он долго расхаживал по кухне, садился за стол, подходил к окну, прислонялся лбом к замороженному стеклу.

Потом словно с цепи сорвался. Разложил на столе тетради, учебники давай заниматься. Бросил: уроки не шли на ум. Завгар Ручкин с толстой багровой шеей, мать, Олег, Семен, Нина Сергеева, сменяя один другого, возникали перед глазами. Все переплелось, смешалось. Пошел, вычистил стойло у коровы. Вернулся, с остервенением принялся читать, заучивать вслух урок.

Сестренки настороженно наблюдали за ним. До Мишки донесся их шепот:

— Опять двоек нахватал.

Тогда он надел ватник, шапку, рукавицы, вышел во двор.

Темнело. Зимою вечер рано наступал в поселке Апрельском.

Мишка достал из кладовки топор-колун, березовую колотушку. Поставил на попа толстенный сосновый кругляк. Недостаточно сильны были Мишкины руки, чтобы с одного удара развалить надвое чурбан. Он всадил колун в самую середину и бил, бил колотушкой, пока чурка не разлетелась надвое.

Мишка изрядно вспотел и вдосталь намаялся с одним кругляком, а возле крыльца их высилась огромная куча.

— Здорово, Комендант! Что, физкультурной занимаешься?

Мишка вздрогнул, вскинул голову: привалясь к заборчику, стоял Анатолий Юров. Мишка припомнил тот вечер, когда вызвал этого парня к дружинникам, и у него сжалось сердце. Он испуганно попятился. Мелькнула мысль: «Зачем пришел?..»

А Анатолий вошел в ограду, молча взял из Мишкиных рук колун, подбросил на ладони, усмехнулся.

— Ну-ка, ставь их подряд.

Колун со свистом разрезал воздух, опустился на первый, на второй, на третий кругляк. С треском разлетались смолевые, ядреные чурки.

— Так-то! — сказал Анатолий, вздохнув.

И непонятно было, хмурится он или подсмеивается. Мишка все ждал настороженно. Неловкость, которую он испытывал перед этим парнем, не проходила.

— Теперь ты их сам, без колотушки, разделаешь на дрова. Передохнем, что ли?

Анатолий опустился на чурбак и кивнул Мишке, приглашая присесть рядом. Закурил. Установилась неловкая тишина.

Неожиданно Анатолий положил Мишке на плечо руку. И Мишка опять боязливо съежился. Но Анатолий будто ничего не замечал.

— Вот так-то!.. Кажется, к теплу время? А, Комендант?

Дул теплый ветер, слабый и тяжелый. Стал падать редкий крупный снег. Анатолий и Мишка молчали.

Когда Юров затягивался папиросой, слабый огонек на мгновение выхватывал из сумрака обожженное морозом усмешливое лицо. Он кинул в снег окурок, сплюнул через зубы, закурил новую папиросу.

— Вот что, пацан! — резко сказал Анатолий. — Тебе деньги нужны?

Слова прозвучали хлестко. Мишка вскочил с чурбака, но крепкие пальцы Анатолия сжали его локоть, заставили опуститься на прежнее место.

— Стой, не шелохнись… Слушай меня. Приезжал к нам шоферюга один, сболтнул, будто ты у завгара Ручкина сотню прихватил из комода. Брал? Ну?..

Мишка снова рванулся, но рука Анатолия крепко держала его за локоть.

— Не рыпайся. Говори прямо: брал или нет?

Голос Анатолия был жестким, требовательным. Мишку охватил страх.

— Не брал я никаких денег! — выкрикнул он. — Не брал!..

И не выдержал: из глаз его выкатились, поползли по щекам слезы.

— Утрись, не распускай нюни, — поморщился Анатолий.

Он помолчал, потом заговорил глухо:

— Ты вот что, к Ручкиным больше не ходи… Да утрись ты! Сам я с этого начинал… Тоже с комода. Пацаном был. Потом засосало… Услышал того шоферюгу, хотел проверить… Ну, что ты ревешь, как девчонка? Точка!

Анатолий выпустил Мишкин локоть. Закурил третью папиросу, лукаво усмехнулся, встал.

— Ну, будь здоров, Комендант, заходи в гости, — и растаял в темноте.

У двора Деминых зажегся фонарь. Вокруг него стайкой белых бабочек кружились снежинки.

А Мишка все сидел на чурке и не мог подняться. Все это было странным, неожиданным. Он смотрел в ту сторону, куда ушел Анатолий, и ему казалось, будто тот что-то не договорил и вот-вот вернется назад.

Встречи на лыжне

Лес и снег! Лес и снег! Под снегом — река. В снегу тайга, подступающая с трех сторон к поселку Апрельскому. Сойди чуточку с дороги — провалишься по пояс в снег. И сам поселок робко выглядывает из снега. Метровые сугробы у изгородей, у обочин дорог, тяжелые белые пласты на крышах домов.