Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй

— Сядьте и подождите, пока я сниму все это, мне нужно посоветываться с вами об очень серьёзном деле, — сказала Эмми, вдоволь нахваставшись своим великолепием и загнав Полли в угол. — Эта птица — просто мое наказание, — продолжала она, — снимая малиновую пирамиду с своей головы, пока Лори усаживался верхом на стул. — Вчера, пока тётя спала, а я старалась сидеть смирно как мышка, Полли начал кричать и хлопать крыльями в своей клетке, так что я пошла его выпустить и нашла там большего паука. Я его выкинула оттуда, и он пополз под книжный шкаф; Полли прямо пошел за ним, наклонился, заглянул под шкаф и уморительно сказал, подмигивая как всегда глазом: «Выйди и погуляй, мой милый». Я не могла удержаться от смеха, и тут Полли начал клясться, божиться, и тётя проснулась и разбранила нас обоих.

— Ну, что ж, паук принял приглашение старого хрыча? — спросил Лори, зевая.

— Да, он вышел из-под шкафа, и Полли убежал, испуганный до смерти, и взобрался на тётино кресло, крича: «Держи его! Держи его!», пока я ловила паука.

— О Боже! это ложь! — закричал попугай, принимаясь клевать сапоги Дори.

— Уж свернул бы я тебе шею, если бы ты был мой, старая ты дрянь, — закричал Лори, показывая кулак попугаю, который склонил голову набок и важно прохрипел: «Аллилуйя! Да будет благословение на твои пуговицы, милый!»

— Теперь я готова, — сказала Эмми, запирая шкаф и вынимая бумагу из своего кармана. — Пожалуйста, прочтите это и скажите мне, законно это и справедливо ли? Я чувствовала, что мне следовало это сделать, потому что жизнь подвержена таким случайностям, а между тем я не хочу чувствовать какое-нибудь угрызение совести в виду могилы.

Лори закусил губы и, отвернувшись немного от меланхолической собеседницы, прочел следующий документ, с подобающей важностью, принимая в соображение и орфографию:

Имя Лори было подписано карандашом, но Эмми объяснила, что он должен переписать его снова чернилами, а затем все аккуратно запечатать в пакет.

— Что это вам пришло в голову? Разве кто-нибудь рассказал вам, как Бетси раздавала свои вещи? — спросил Лори серьёзно, когда Эмми положила на стол кусочек красной тесьмы и сургуч и поставила перед ним свечку и чернильницу.

Она объяснила и тотчас же спросила с беспокойством:

— Что такое о Бетси?

— Мне жаль, что я упомянул об этом; но так как дело уж сделано, я вам расскажу все. Один раз она почувствовала себя так нехорошо, что передала Джо о том, что желает отдать свое фортепьяно Мегги, птичку — вам, а бедную старую куклу — Джо, надеясь, что она будет её любить ради нее. Она очень жалела, что ей нечего больше дарить, и поэтому хотела оставить свои локоны всем нам, остальным, и самый нежный поклон дедушке. Но между тем она и не думала писать завещания.

Лори подписывался и печатал, пока говорил, и до тех пор не поднимал глаз, пока крупная слеза не капнула на бумагу. Личико Эмми было очень грустно, но она только сказала: «Не прибавляют ли к завещаниям приписок иногда?»

— Да, они так и называются «приписями к духовной».

— Ну, так припишите к моей, что я желаю, чтобы обрезали все мои локоны и раздали их моим друзьям. Я забыла про это; но надо, чтобы это было сделано, хотя это обезобразит мое лицо.

Лори прибавил и это, улыбаясь последней и величайшей жертве Эмми. Потом он около часу поиграл с ней и очень интересовался всеми ее испытаниями — как она выражалась. Но когда он стал уходить, Эмми остановила его, и прошептала дрожащими губами:

— Есть ли в самом деле какая-нибудь опасность для Бетси?

— Я боюсь, что есть; но мы должны надеяться на лучшее, и потому не плачьте, милая, — и Лори обнял её одной рукой с таким братским движением, что оно было поистине утешительно.

Когда он ушел, она отправилась в свою маленькую часовню и, сидя одиноко в сумерках, начала с горькими слезами и болью в сердечке молиться за Бетси, чувствуя, что миллионы бирюзовых колец не могли бы утешить её в потере маленькой кроткой сестры.

ГЛАВА XX

Призвания

У меня не достанет слов для описания свидания матери с детьми; такие часы приятно переживать, но очень трудно описывать, и потому я предоставлю это воображению читателя; скажу только, что дом был преисполнен настоящей радости и что горячее желание Мегги сбылось: когда Бетси проснулась после долгого, благотворного сна, первые предметы, которые представились ее глазам, были именно распустившаяся роза и лицо матери. Будучи слишком слаба, чтобы удивляться чему бы то ни было, она только улыбнулась и покрепче прижалась к любящим объятиям, раскрывшимся для нее, чувствуя, что ее страстное желание наконец исполнилось. Потом она опять заснула, и девочки подсели к матери, потому что последняя не хотела выпустить худенькой ручки, которая цеплялась за нее даже во сне. Анна «смастерила» удивительный завтрак для путешественницы, не находя возможности дать иной исход своим взволнованным чувствам, а Мегги и Джо кормили свою мать, как какие-нибудь добродетельные аисты, слушая передаваемый ею шепотом отчет о состоянии здоровья отца, об обещании мистера Брука остаться там и ухаживать за ним, о том, как из-за вьюги пришлось опоздать при возвращении домой и какое неизъяснимое облегчение доставило ей утешительное лицо Лори, когда она, приехав совершенно измученная усталостью, беспокойством и холодом, встретила его на станции.

Какой это был странный и между тем приятный день! На дворе все блестело и сияло, все жители города повысыпали на улицу, чтобы приветствовать первый снег; но внутри знакомого нам домика все было спокойно и безмолвно, потому что все спали, измученные долгим бдением, повсюду в нем царствовала полнейшая тишина, пока сонная Анна сторожила у двери. С блаженным сознанием, что тяжелая гора свалилась с их плеч, Мегги и Джо сомкнули усталые глаза и покоились, как забитые бурей челноки, наконец безопасно укрывшиеся в надежной гавани. Миссис Марч не отходила от Бетси и отдыхала в большом кресле, часто просыпаясь, чтобы взглянуть, дотронуться до своего ребенка, нагнуться над ним, как наклоняется скупой над вновь обретенным сокровищем.