Рассказы литературоведа - Андроников Ираклий Луарсабович

— Идемте, — говорит, запыхавшись, — в Дом пионеров. Публика уже собирается.

Оказалось, объявили о встрече по радио, городок небольшой — двадцать тысяч, всем близко. И созвать людей — дело, в общем, несложное.

Приходим — уже полный зал. Начал я исполнять рассказы свои. Потом заговорил о поездке в Барский район, о знакомстве с учителем Куштой, о Смирнове Сергее Сергеевиче… Кончил — потянулись на сцену и дети, и люди спелого возраста, и старики, знающие про тех Соболевских, что проживают в Могилеве-Подольском. Записал адреса. Взял одно из трех такси, что носятся по улицам города, поехал…

Ах, какой городок прелестный! Стояла зима, обильная снегом, с сугробами. Выедешь на окраину — в поле наст серебрится уже по-весеннему, за широкой смелой излучиною Днестра поднимаются «заднистряньские кручи». Красиво. Легко. Ветер плотный, как надутое полотно. Кругом все бело, а понятно, что город летом зеленый и тонет в садах.

Стал объезжать Соболевских. На четвертом адресе кончил. Все знают всех. Но не тех Соболевских. А про Анну Андреевну, про «Антосю» даже не слышали.

Следующий день начался с рассмотрения карты района. Воткнув палец в кружок «Могилев-Подольский», я отмерил «двенадцать верст к югу» — попал в точку Садковцы. Это удача! Кушта говорил про Садки. А Садова, как ему помнилось, — к северу. Так и по карте!

Попросил я автобус. В автобус село полгорода. Поехали в Садковцы. Входим в школу, спрашиваем учителей молодых:

— Как узнать, жили здесь Соболевские или нет?

— Вам надо, — говорят, — старичков пошукать.

— А кто пошукает?

— Ось Дмитро Варзарук, попросить його…

А Дмитро Варзарук обернулся:

— Вам якых Соболевських? Антосю?

Выходит, приехали куда надо!

Оказалось, надо расспросить Криворука Прокипа — «вiн про их знае богато». Филимона Потолошного надо спросить — «у его зэлэна хата пид бляхою».

Пошли. Узнаём: Соболевский умер в Садковцах в двадцатых годах. Анна Андреевна — в тридцатых, в соседнем селе Бандышивке, ближе к Ямполю.

В Бандышивке показали нам место, где стояла та хата. Хату во время войны спалили враги. Куда девались пожитки? «То була хата Микиты Волоськи. Жена его Домна вмэрла. Дивчина Ханна замужем у Ямполе. Явтух був — немае. Олександра була — немае. Може, крывый Мойсов знае?»…

Кривого Мойсова мы не нашли. Спросили про дочку, Антосю.

— Та ж вона була медсестрою у Могилеви!

Воротились в Могилев — и прямо в Торговый техникум. Там идет конференция читателей «Литературной Украины». Дали мне слово. Начал я рассказывать про медсестру Соболевскую — потянулась на сцену очередь:

— Повидайте доктора Бланка. До войны он заведовал районной больницей.

Назвали адресов двадцать.

Идем гурьбой к доктору Бланку. Да, он помнит: была медицинская сестра Антонина Игнатьевна Соболевская. Очень культурная, выдержанная, опытная, очень красивая. На нее всегда можно было положиться спокойно. Но он помнит ее только в начале тридцатых годов. Куда она девалась потом, не знает.

Не пойму одного: кроме доктора Бланка, никто из медицинских работников города не помнит ее.

— Соболевская? Антонина Гнативна?.. Нет!

Так и не нашел я Антонины Игнатьевны. А город весь взбудоражил. Сажусь в ресторане за столик — подходит официантка:

— Пэльмени исты будэтэ?

— Буду.

— Альбум знайшлы?

И радио в дело включил. И в газету статью написал — просил сносить все семейные альбомы в редакцию. Шум поднял такой, что мог бы Чичиков позавидовать. Но так ничего и не обнаружил. И улетел восвояси, провожаемый тучей новых друзей.

Ан нет! Не напрасно обследовал я Могилев-Подольский район! Воротился в Москву — вдогонку приходит письмо. Пишет Р. И. Шаткина, учительница, из Могилева-Подольского.

«Одна наша девочка, — пишет она, — которая живет за Днестром, пересказала родителям вашу историю. Они говорят, что Казимир Соболевский переехал в Днепродзержинск. Поезжайте туда».

В Днепродзержинск я все-таки не поехал, а послал в Управление милиции просьбу сообщить мне адрес К. И. Соболевского.

Приходит ответ: Казимир Соболевский в 1934 году переехал из Днепродзержинска в Одессу, работал на судоремонтном заводе, в войну пропал без вести. В Днепродзержинске живет его младший брат, Андрей Соболевский, 1914 года рождения. «Мы пригласили его для беседы. Он сообщил, что в Днепродзержинске по одному адресу с ним проживает его родная сестра, 1903 года рождения, Антонина Игнатьевна Выхрестюк».

Нашлась все-таки! Милая!

Я немедленно ей написал. В ответ пришла коротенькая записка:

«Была бы рада помочь, но в ту пору, о которой вы говорите, я была еще девочкой и, к сожалению, о судьбе альбома ничего сообщить не могу».

Вероятно, он ушел из рук Соболевских в то время, когда «Антося» была подростком и еще не интересовалась такими вещами. Либо он, как я и думал, принадлежал не Анне Андреевне, а кому-то другому. И находился в семье Соболевских временно. В таком случае, С. С. Смирнов видел другой альбом.

Так или иначе, но альбома я не нашел. И все же… был очень доволен!

Я нашел женщину, которая тридцать лет назад вышла замуж, переменила фамилию. И отыскал ее не в том городе и не в той области, а в другом городе, в другой области. И уверенность в том, что можно отыскать все, что захочешь, наполняла душу надеждой.

Переживаю позорный провал!

Позвонил мне в Москве Маршак Самуил Яковлевич, просил приехать к нему. Сидя у него в кожаном кресле, прочел я ему стихотворение «Mon Dieu». Но имени автора не назвал. Маршак говорит:

— Знаешь, похоже на Лермонтова!

Видел Николая Семеновича Тихонова — Тихонову прочел:

— О-о! — говорит. — Это манера лермонтовская!

И стал вспоминать лермонтовские стихи, напоминающие это бурное заклинание.

Что же касается литературоведов — они привыкли больше верить не ощущениям, а фактам.

— Автограф известен? Нет? И копии нельзя верить? Тогда вероятного мало…

Приехал я в Ленинград, завел разговор в Рукописном отделе Пушкинского дома в присутствии известного пушкиниста Николая Васильевича Измайлова — элегантного, высокого, статного, хоть и начал изучать Пушкина лет пятьдесят назад с лишним и немолод уже. Прочел я это стихотворение ему — он от удивления даже голову в плечи втянул:

— Помилуйте! Какой же это Лермонтов? Это — Рылеев!

Я всполошился:

— Рылеев? Почему вы так думаете?

— Да я не думаю! Я просто знаю! Как стихотворение Рылеева оно было напечатано еще в тысяча восемьсот шестьдесят первом году.

Ужас какой! Оказывается, стихотворение появилось впервые в заграничном издании, в Лейпциге.

Собрание стихотворений Рылеева. 1861. Титульный лист.

Вот так так! Полный провал! Рылеева принял за Лермонтова! Да еще опубликованное стихотворение! Вот где ждал меня бесславный конец! А главное, вырыл себе яму сам, без чьей-либо посторонней помощи. И теперь в нее рухнул. Просто профессию надо менять!.. Не пойму: как же я так обмишурился? Память у меня покуда что крепкая — и вдруг… не узнал рылеевские стихи!

Хватаю томик Рылеева…

Нету «Красы природы»!

Другое издание…

Нету!

Дореволюционное…

Нету!

О счастье! Рано стонать! Не все пропало еще! В издании 1872 года редактор его П. А. Ефремов в примечании указывает, что стихотворение «Краса природы, совершенство…» приписано Рылееву без оснований и не включается в собрание его сочинений, потому что является полной противоположностью нравственным убеждениям Рылеева. И действительно, автор стихотворения «Краса природы…» обещает сокрушить в небе бога, а Рылеев перед смертью пишет жене: «Как спасительно быть христианином».

На душе стало несколько легче. Значит, с 70-х годов прошлого века это стихотворение рылеевским не считается. Но, увы, на той же странице Ефремов сообщает, что оно приписывалось поэту пушкинской поры Михаилу Деларю.