Заповедник Сказок 2015 (Том 5) - Лебедев Валентин Витальевич

меня тоже был здесь дом когда-то. Эти кусты самшита очень старые. Им, наверное, по сто лет. Снаружи такой куст выглядит совершенно неприступным, но если исхитриться и снизу пролезть внутрь куста, то там довольно большое пустое пространство. Залез — и сидишь, как в домике. Очень уютно. И запах у самшита особенный: горький, густой. Запах твоего личного дома, где живёшь только ты, и больше никто. Потому что, если ещё кто-то залезет, то это будет уже не дом, а штаб или танк, или дзот. Девчонки, правда, играли в домик компанией, но это совсем другое. Разве девчачья компания будет тихонько сидеть и слушать, как молча шуршат в стенах и крыше дома маленькие глянцевые листочки? Как там, далеко снаружи, долгий, шумный день вдруг потерял тебя и замер, испуганно оглядываясь? Куда там! Они будут болтать и пищать, и хихикать, и петь, и ссориться, и снова болтать и хихикать. Любой нормальный человек просто обязан им туда закинуть жабу или мышь. А можно просто еловую шишку закинуть и крикнуть: «Мышь!»

Помню, у меня в домике шишек был целый склад. И ещё деревяшка была, чтоб на ней сидеть, и бутылка для воды. Странно, но я уже не помню сейчас, какой именно куст был моим домом. Забыл. Ну да, сорок лет почти прошло…

Конечно, Жэкин дом с моим тогдашним не сравнить. У Жэки стены внутри из фанерок и картонок. И потолок из куска кровельного железа. В левом дальнем от входа углу лежит охапка сена, там иногда спит коричневая собака. А белая собака в дом заходить не любит — всегда ложится у входа на улице.

Над собачьей подстилкой на картоне — трафаретный портрет Чарли Чаплина. Голова в котелке, почти в натуральную величину. Это не Жэка рисовал, это такая картонка интересная нашлась. Чарли внимательно и грустно вглядывается в стенку напротив — там нарисован мелом ангел без лица. Вот это уже Жэкино художество. А лица нету, потому что он не умеет лица рисовать.

Стена с ангелом — это церковь. Там стоят две свечки, а над ними висят на проволочках смерть-куклы. Когда Жэка узнаёт, что кто-нибудь умер, он скручивает из тряпок или старых пластиковых пакетов смерть-куклу и вешает её в церкви.

Чарли глядит на куклу, и сердце его разрывается, но он ничего, ничего не может сделать. Когда кто-то умер — уже почти ничего сделать нельзя.

Но Жэка всё-таки пытается. Зажигает обе свечки и разговаривает с ангелом. Он просит ангела не забирать насовсем человека, который умер. А сделать так, чтобы человек мог возвращаться сюда хоть ненадолго.

Иногда, очень редко, ангел слушается… Больше всего Жэка просил за бабушку, за Гавроша из книжки ы за Петьку Зайца, который утонул в прошлом году. За всех остальных тоже просил, даже за незнакомых. Они же не виноваты, что не успели познакомиться с Жэкой и умерли. И некоторых ангел отпускал. А бабушку, Гавроша и Зайца — нет. Хотя Жэка очень его просил. Но нет, не отпускал почему-то ни разу.

Зато меня вот отпускает. Ну да… А как бы я ещё сюда попал и всё увидел? Я крупный был при жизни, никак бы в куст не пролез. А теперь я не крупный и не мелкий, теперь у меня никакого размера нет. Везде прекрасно помешаюсь.

Отпускают меня довольно часто. Судя по всему, я умер около года назад, и за это время был здесь много раз. Правда, отпускают только сюда в парк, к Жэке. Я бы, наверное, ещё кое-где побывал, но это чувствуется как-то смутно. Тоскую по кому-то, но не помню по кому, не помню…

А так помню многие вещи. И Жэке рассказываю. Мы с ним стали приятелями, насколько это вообще возможно. К нему другие тоже иногда приходят, но больше молчат. А мы разговариваем. Жэка мне рассказывает про себя, про Настю из параллельного класса и про Ваньку. С Ванькой и Настей он дружит, но не так, как с Зайцем. Заяц был самый лучший друг, еще с детского сада.

Несколько раз Жэка просил меня поискать Зайца там, откуда я прихожу. Я каждый раз обещаю, но это я вру. Как там поищешь кого-то?

Чтоб не расстраивать Жэку, я сочиняю целые истории про Зайца. Он даже стал их записывать. Получается такая сказка с продолжением. Начинается она так: «Жил-был мальчик Петька по прозвищу Заяц. Однажды он улетел из этого мира в другой и там превратился в зайца по имени Петька».

И в каждый мой приход Жэка теперь записывает новую историю про зайца Петьку и его друзей: кота Трифона, поросёнка Люсю и лошадь тётю Симу. Ну и, когда не лень, ещё кое-что записывает из моих рассказов. А я, в основном, рассказываю про себя. Про то, как был маленький, как мы играли. Ещё книжки некоторые пересказываю, которые Жэка не читал.

Почему-то я очень подробно помню книги. Стихи особенно. А людей, которых любил, не могу вспомнить. Только начинаю вспоминать, и сразу тоска подкатывает, и Чарли смотрит тревожно, и коричневая собака вздрагивает во сне, а белая собака у входа встаёт и говорит: «У-у!» Воет на меня, как на луну, зараза. И тогда я снова быстренько возвращаюсь к тому, как я был маленький — такой, как Жэка. И потом постепенно становился старше. Подрастал, взрослел и в конце концов вырос.

Вот что интересно: я ведь ещё тогда задумывался, как оно всё будет, когда я умру. Представлял себе всякое. Но вышло всё абсолютно не похоже, на то, как я тогда представлял. Лучше вышло, намного лучше! Не знаю, как мне там. Пожалуй, просто никак, словами не объяснишь, А тут с Жэкой мне хорошо. На улице пасмурно, зябкая морось шуршит по кустам, а в домике уютно: фонарик горит, и собаки как раз пришли. Жэка записывает очередную историю про Петьку и смешно пыхтит. А я вспоминаю.

Очень хорошо помню день, когда кончилось моё детство. Тридцать первого августа. В то лето я закончил школу, поступил в университет, и вот, тридцать первого августа я переезжал в город, чтобы там жить и учиться. Уезжать было очень интересно и радостно, и я совершенно не понимал, отчего плачет… Нет, не надо, не могу…

Коричневая снова вздрагивает, у Чаплина темнеют зрачки, лёгкий ледяной ветер свистит в лохмотьях смерть-кукол и меловом оперении ангела. Жэка перестаёт записывать, откладывает тетрадку и хмурится, глядя на меня. Ну, то есть, в мою сторону. Как-то он меня видит, но как — представления не имею. Потому что я себя не вижу вообще. Чарли, кстати, тоже меня видит. И смотрит теперь с комической укоризной. Ну, чего уставился?

Эх ты, «две гляделки, полные чернил…» Чарличаплин, несчастный. Цапличахлин… О! Имеем мысль!

— А скажи-ка мне, Евгений, друх ты мой, когда ты перестанешь шепелявить? Тебе, скоро девять лет, и в твоём возрасте полагается разговаривать чисто и красиво!

— Бе!

— О-о, какой язык! С таким длинным, красным и мокрым языком просто неприлично шепелявить! Давай-ка я научу тебя специальной скороговорке. Будешь её повторять и заговоришь у меня правильно. Сколько можно собак шябаками обзывать? Повторяй за мной: «Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла».

— Фэ…

— Что «фэ»???

— Дохлая цапля… Фэ-э!

— Ну, ничего себе! Бестактная вы личность, Евгений! Лично мне довольно обидно слышать от вас такие заявления… Я, между прочим, тоже… того… Повторяй давай! Цапля чахла…

— Чапля цахля… Ой! — Жэка закрывает ладошками лицо и смеётся. И я, кажется, тоже.

Да, и я тоже, как ни странно.

Юлия Рабинович

Алисы не стареют

у, здравствуй! А ты ничуть не изменился, Додо. Только цветы новые у тебя. Это Белый Кролик заходил? Помнишь, как мы бегали с ним когда-то? Ну, конечно, ты помнишь! А теперь? Я и хожу-то еле-еле. Каждый месяц покупаю себе новые брюки. У последних — размер уже больше, чем номер телефона. Моё тело занимает весь предоставленный ему объём. Может я газ? Но ведь тогда бы я улетела? Додо, ты ушёл и оставил мне вопросы без ответов. А в умных книжках есть только ответы без вопросов. Может, я тяжёлый газ, Додо? Углерод, например? Вот одна моя знакомая, очень глупая бабушка Мери Энн, сгорела на работе… А домашние говорят, что это от того, что я всё время сижу в кресле и решаю твои задачки, и что надо больше ходить. Но ходить — это совершенно невозможно! Если ходить по кругу, то кружится голова. А если идти по прямой, то можно уйти и неизвестно куда прийти. Вот одна моя знакомая бабушка Мери Энн однажды пошла по прямой, а потом её неделю искали. Местная полиция, пожарная команда и карета скорой помощи. А что это за доски у тебя тут на дорожке? И табличка рядом: «Осторожно, ремонт!» Если на досках написано: «Осторожно, ремонт!», значит надо ходить осторожно, особенно если ты о-о-о-очень тяжёлый газ. И медленно. Потому что ты о-о-очень медленный газ. Ну, я пошла. Ой! Я провалилась! Я падаю!! Я лечу!!! Жалко, что я зажмурилась, а там, небось, по сторонам полки с банками, книжками и тетрадками. «Рукописи не горят»… Ой! Это из другой сказки! «Банки из-под варенья никогда не бывают пустыми!» Аксиома — это то, что не требует доказательств, потому что верно. Или это опять другая сказка? А вдруг я буду лететь-лететь и упаду в чужую сказку? И мне там скажут: «Мери Энн, что ты тут делаешь, бездельница! Ну-ка быстро улетай обратно!» А я скажу: «Я никак не могу, потому что я очень тяжёлый газ, я сгорела на работе!» И они сразу предоставят мне самый почётный объем. Бум! Приземлилась! И, между прочим, совсем не больно. А вот была бы я худая, как Мери Энн, пришлось бы искать кучу сухих листьев. А как вы можете искать кучу сухих листьев, когда вы летите с зажмуренными глазами? Ну, всё: теперь уже можно их разожмурить. Или отожмурить? Ну, в общем, больше не зажмуривать. Ну, что ж, очень миленькая комнатка. Но где же дверь? Как же я буду входить в сказку, у которой нет двери? Вот был бы Додо, он бы всё правильно устроил. И лифт, кстати. Если вы приглашаете уже немолодую леди, должны были бы позаботиться о лифте.