Федоров вытер рукавом проступивший на лбу пот и спросил:
— А ты что же? Не запахал еще разве?
— Свое запахал, — почесал переносицу Тарасов, — ну, и это…
Коммунщики насторожились.
— Однисловом, вам приехал помочь, — выпалил Иван Андреевич, — да только вы не говорите в деревне…
— Дорогуша! — полез Никешка с распростертыми объятиями. — Дозволь к бороде твоей приложиться.
Коммунщики весело переглянулись, а Федоров, улыбаясь во весь рот, подошел к Тарасову и положил ему руку на плечо.
— А что, Иван Андреич, — сказал Федоров, — человек ты одинокий вроде бы, как и мы… Чего бы тебе не присоединиться к нам? Тоже ведь живешь не ахти как. День голодный — два дня так. Ну, вот и давай бедовать вместе.
— Это верно, — сказал Тарасов, — на миру и смерть красна. Только…
— Ну?
— Я уж лучше так подмогу вам, — а там в случае чего, мало ли что может бывать, вы мне подможете…
Уговаривать Тарасова не стали. Время не такое было, чтобы тратить его на разговоры. Нужно было торопиться перепахать землю и начать строить жилье на зиму.
— Ну, спасибо и на этом, — сказал Федоров.
Помощь Тарасова подоспела вовремя. На другой день крольчихи метали второй помет, и для крольчат пришлось устраивать новые вольеры с гнездами.
На пашню уехали Юся, Бондарь, Рябцов и Сережка. К рассвету прибыл и Тарасов. Он начал пахать целину, а коммунщики приступили к перепашке всего запаханного за эти дни.
Федоров и Никешка в это время возились с крольчихами. Кузя мастерил клетки.
А когда крольчихи закончили помет, Никешка и Федоров отгородили кусок островка плетнем и за плетень пересадили всех самцов.
— Вчерашних-то привез которых — тоже будто вот, вот!..
Никешка поймал одну крольчиху за уши и погладил корявыми пальцами ее вздутый животик.
— Чую, шевелятся под пальцем!
— Да они теперь — смотри только, — озабоченно произнес Федоров, — сегодня и то уж одна шерсть начала выдирать из шкуры…
— А это что же, окот? — поинтересовался Никешка.
— Первый признак… Как начала шерсть дергать из себя, смотришь, и гнездо появляется, тут уж наблюдай только… не зевай…
— И плодовитые ж они, дьяволы!
— Коровы бы так несли, — усмехнулся Федоров. — Шути не шути, а четыре помета в год дает крольчиха… Это с толком пометы, а некоторые по 8 да по 10 пометов берут. Только мелчают кролики от этого… Гнаться нам за таким приплодом — не расчет.
— Это верно, — сказал Никешка, — и четырех за глаза… Вона их какая гибель… Промежду прочим, антересно знать, сколько может принести крольчиха самое большее?
— Некоторые семнадцать штук приносят… Да сейчас вот эта, — показал Федоров пальцем на крольчиху с опущенным ухом, — пятнадцать штук подарила. Вона она какая… Еще бы два и полный рекорд!.. То-то ребята обрадуются.
В то время как происходил этот разговор, ребята обливались потом в избе Федорова. Сухой жар смешивался с крепким полынным запахом и душистым сладковатым дыханием цветов. Ребята дышали этим густым, целительным воздухом и, несмотря на утомительную работу, чувствовали себя прекрасно. Легкий аромат ландыша и терпкий дух сонной одури слегка кружили голову, но на такие пустяки никто даже внимания не обращал.
Сняв рубахи, ребята суетились по избе Федорова, перевертывая в сушильне листья и корни, посматривая за термометром, увязывая в пучки подсушенную траву и цветы.
Под потолком, на протянутых во всех направлениях веревках, висели пучки лекарственных трав. Полати, столы, печки и лавки были завалены лекарственными корнями. За эти дни ребята выполнили почти весь заказ склада. Оставалось собрать липовый цвет, который еще не появился на липах, а там уж можно было отправлять заказ в город.
К вечеру, замкнув избу, ребята побежали к озеру, сообщить о конце работы. А тут их ждала другая приятная новость.
— Пока вы с корнями возились, кролики приплодом вас пожаловали.
— Молодые?
— Молодым рано еще! Старые постарались!
— Так они ж недавно котились!
— Эва, — засмеялся Федоров, — да ить четыре помета дают кролики.
— В год? — разинули рты ребята.
— Ясно, в год!.. Однисловом, поздравляю с прибавлением семейства… Ну-ка, угадайте сколько?
— Сто! — закричал Пашка.
— Сто двадцать!
— Двести!
— Ну, ну, уж и двести…
— А сколько?
— Сто шесть штук… Однако все такие крепкие, любо-дорого смотреть.
Другую приятную новость принес с пашни Каменный.
— Кончена запашка! Завтра сеять можно.
— Уже?
— Здорово!
— А ведь завтра и вправду сеять можно! — посмотрел Никешка на бледно-желтый закат. — Утречком засеем, к вечеру, глядишь, смочит… В самый раз сеять!
Решено было засеять гектар картофеля, гектар кормовой свеклы и гектар моркови.
— А хлеб?
— Хлеб?.. Хлеб, братцы, тю-тю… И зерна нет, да и расчета мало хлебом сейчас заниматься… Хлеб покупать придется… А главное, время упустили.
Федоров загнул палец и с расстановкой сказал:
— И было бы зерно, так смыслу нет засевать его. В большом хозяйстве, безусловно, есть расчет. А с нас что? Какая это земля? Огород, а не надел… А тут прямой смысл: картофеля соберем с десятины по меньшей мере полтысячи пудов, да моркови тысячу пудов с гаком, а кормовой свеклы тысячи три-четыре пудов непременно уродится. С таким кормом впору и скот разводить, и птицу откармливать.
В это время вернулся из деревни Сережка-гармонист, который ходил в деревню менять муку на печеный хлеб. Он положил каравай хлеба на траву и сказал:
— Загодя считать нечего… Ты в своем огороде что садил?
— Капусту… А что?
— Да ничего… Свиней кто-то пустил в огород… Все как есть сожрали… Так что, брат, ничего в волнах не видно… Осенью барыши подсчитаем.
Ласточка, которая медведь
Теперь было ясно, что хозяйничать придется нелегко.
— Это еще цветочки, — сказал Никешка, — а чем дальше, тем хуже будет. Кулачье — оно постарается. Увидит, на ноги начнем становиться, — тогда держись только.
Никешка набил трубку махоркой и, закурив, сплюнул в костер.
— Помню, началась это Октябрьская революция. Батрачил я в ту пору в селе Суходолы. Богатое было село. Кулаков что собак нерезаных. Ну, конечно, началась революция. А тут именье под боком… Сам граф как понюхал, чем пахнет, — так в тот же вечер в одном бельишке смылся из именья. А его имущество, безусловно, делить начали. Все поделили. Остался бык племенной. Никак поделить невозможно. Что делать? А про артели или колхозы в те поры еще и слуху не было. Так что б вы думали? Настояло кулачье, чтобы утопить быка. Пущай, грят, никому не достанется… Вот ведь какое отродье жадное!.. Ну, а тут вскоре из города комиссия приехала колхоз открывать. Скот племенной у кулаков поотбирали да передали бедноте да батракам.
— Стало быть, ты уже был в колхозе?
— То-то, что дурак был. Хотел, значится, вступить, а хозяин мой пугать начал. То да се. Однисловом — отговорил меня. Ничего, грит, все равно не выйдет. Лодыри, грит, собрались.
— А вышло?
— Спервоначалу будто и пошло у них все как по маслу. А после началось. То хлеб вытопчет скот, то пожар случится. А то еще скот весь подох от какой-то причины. Кто проделывал — неизвестно, а только вскоре колхоз распался. Самые лучшие наделы и выпас к кулакам перешли. А тут и постройки заодно растащили. Вот какие дела были.
— Что ж, — сказал Федоров, — с кулаками не миновать и нам воевать. Сейчас как на пустую затею смотрят, а расправим крылья — повоевать придется.
— Беспременно схлестнемся с этими гадами! — произнес Юся Каменный. — А федоровскому дому в первую очередь гореть… Послушал бы, как они тебя костят…
* * *
Столкнуться с кулаками пришлось вскоре.
Закончив посев, коммунщики начали хлопотать в сельсовете о передаче им под выпас большого луга, который каждый год за три ведра водки выкашивали кулаки.
