Ривера сбросил свою соломенную шляпу на землю и размотал красный нашейный платок, вытащил из куртки сигарету, зажег, сделал несколько быстрых затяжек и ответил партнеру легкой, чуть лукавой улыбкой.
— Да, товарищ Карлос. Давно. В съюдад Гватемала [13] я принимал тебя в пятиметровой каморке. В партизанской столице твое гостеприимство не щедрее.
Он обвел пещеру быстрым, плавным движением руки, расхохотался и, тотчас меняя тон, спросил:
— Зачем такая чрезмерная предосторожность?
— В отряде есть новички, — раздумывая, ответил Карлос —К тому же ты просил беседы наедине. Наконец, отсюда местность просматривается на две—три мили. Если кому-нибудь взбредет в голову поохотиться за товарищем из центра...
— Узнаю Карлоса Вельесера, — сказал приезжий. — Все взвешено. Значит, это и есть ставка Кондора из Пуэрто? — Он лукаво прищурился. — Так тебя окрестили армасовцы?
— Два — три дерзких налета на казармы интервентов, — весело сказал Карлос, — и кличка появилась. А теперь выкладывай, что делается в столице. Партия жива? Наши люди целы?
— Многих мы недосчитались, — помрачнел Ривера. — Армасовцы расправляются лихо. Кастильо прилетел в столицу на американском самолете и сразу же заявил, что будет стрелять и вешать, пока не избавит Гватемалу от красных. В красные он зачислил судью Рейеса Флореса и секретаря женского альянса Аиду Деверас. [14]
— Подожди, — глухо сказал Карлос — Не все сразу.
Аида Годой Деверас была его воспитанницей. Он помнил ее веселой, черноглазой девушкой, знающей десятки легенд и песен. Когда в парламенте обсуждалась земельная реформа, Аида Деверас привела туда женщин из двенадцати деревень провинции Эскуинтла.
Жены лесорубов, сборщиков бананов и кофе, они стояли в проходах парламента и хором повторяли: «Либерта — тьерра! Либерта — тьерра!» («Свобода — земля!») А когда один из противников реформы заявил с трибуны, что земля пеонам не нужна, Аида вызвала к трибуне женщину с двумя малышами и закричала:
— Трех старших она оставила дома. У Селестины пятеро детей, а у сеньора помещика один. Кому же нужна земля, как не Селестине, сеньоры депутаты!
Нет больше веселой и громкоголосой Деверас. Нет и судьи Флореса — когда-то он вынес обвинительный приговор трем изменникам, подкупленным компанией.
— Мы сыграли с Армасом отличную штуку, — вспомнил Ривера. — В первые же дни своего правления он под маркой борьбы с коммунистами загнал в тюрьмы две тысячи рабочих, студентов, учителей. Мы выпустили в город стадо мулов с плакатами: «Коммунистов было 530. Кто же 2000 твоих пленников, президент-убийца?» Мулы с ревом бегали по улицам столицы; за ними со свистками гонялись жандармы Армаса, а народ — народ все понимал.
— Ну, а партия? А секретари? — нетерпеливо спросил Карлос.
— Кое-кто отсиделся в посольствах, кое-кто попался к ним в лапы... Ну, а те, что прислали меня сюда, — прислали за тобой.
Карлос вскочил с земли.
— Не шути, Ривера. Я привык к отряду и отряд привык по мне.
Ривера к чему-то прислушивался. Карлос выглянул наружу.
— Это наши. Загарпунили рыбу, — пояснил он. — Ну и слух же у тебя, Ривера!
— В подполье слух обостряется, — улыбнулся Ривеpa. — Я слышу, как в маленькой мансарде, где мы виделись накануне мятежа, Карлос Вельесер объясняет сборщику кофе: «Ты вооружишь людей палками, а они будут драться с интервентами, как будто у них в руках пулеметы. Этого просит, этого требует партия».
Вельесер сказал медленно, с раздумьем:
— Чего требует партия? Чтобы отряд людей, людей бесстрашных, преданных родине, верящих слову Карлоса Вельесера, увидел, что гордый Кондор сбегает от них? И как раз тогда, когда нас готовятся зажать в кольцо! Так не может решить партия, так не может решить Центральный Комитет.
Ривера тоже поднялся и резко, почти враждебно сказал:
— А так не может рассуждать член партии, у которой есть своя дисциплина.
Он прислушался.
— Волна ударила о камень?..
— На этот раз ты ошибся, — возразил Карлос. — Связной перебирается ко мне на лодке. Ну, говори, я вправе знать соображения руководства.
Ривера снизил голос до шепота:
— Я уже говорил — мы недосчитались многих. Нужны люди в столице. Скопление жителей, много студентов, сочувствующих нашей борьбе, а главное — вокруг кофейные плантации и войска... Тебя любят пеоны. Тебя знает и уважает армия. Твое слово многое значит, Карлос Вельесер.
Он помолчал, потом продолжал быстро, пылко, захлебываясь от волнения:
— Карлос, не мне убеждать тебя, как важно сейчас, чтобы армия отказалась от Армаса. Это будет началом его конца... Продолжаются террор и казни. А без армии нет и террора. Надо подумать о гватемальских семьях, о бессонных ночах матерей...
У него вдруг вырвалось с яростью:
— Они сказали матери, что меня нет в живых. Они убили ее... — Ривера сжал голову руками, сделал два шага, пока не натолкнулся на стену. — Прости. Сейчас не до личного горя, когда вся страна в трауре.
— Прости меня, — сказал Карлос. — Я было не поверил, что ты говоришь серьезно. И сам знаю, что пригожусь в столице. Но ты, Ривера, будь ты Карлосом Вельесером, оставил бы ты отряд? Ты бы оставил его лицом к лицу с карателями?
— Тебе никто и не предлагает этого. Ты не оставишь отряд.
— Тогда не понимаю…
— Сейчас поймешь.
Снизу донесся гортанный крик птицы.
— Я мог бы сказать, что это попугай, — усмехнулся Ривера, — но он затянул свой крик.
— Да, это связной.
В пещеру протиснулся крепкий, обросший курчавой бородой человек. Скупым жестом руки он приветствовал приезжего и доложил:
— Мой команданте, — так Карлоса называли в отряде, — наши заметили солдат в устье Рио Дульсе. Они выгрузились в Ливингстоне. Все переодетые.
— Мой комбатьенте, [15]— сказал Карлос, — ты чего-то недоговариваешь. Так?
— Ты угадал, мой команданте, — сказал партизан и выжидательно посмотрел на приезжего.
— Говори при нем, Мануэль. — ободрил его Карлос. — Он должен знать все, что делается в отряде.
— Карлос, — сказал Мануэль, — мы знаем друг друга два десятка лет. Шел я хоть раз не в ногу с рабочими парнями?
— Я такого не помню. Мануэль.
— Карлос, я знаю, солдаты близко... Будут бои... Но в Пуэрто — Росита. Карлос, мою певунью замучают там. Отпусти выручить ее. Я вернусь... Я не брошу отряд...
Карлос положил руку на плечо старого грузчика.
— Росита — твоя дочь и моя дочь. Я оставил ее в Пуэрто, и я буду отвечать за каждый волосок на ее голове, — с нежностью сказал он. — О певунье позаботятся другие, Мануэль. А может быть, уже позаботились.
— Другие не то, что отец, — упрямо сказал грузчик.
Ладно. Тогда я скажу кое-что покрепче, — сказал Карлос — Ты не молод, Мануэль. Ты не пробежишь и ста шагов, как у тебя сдадут ноги. А Роб пробежит и двести и триста. Он моложе тебя и крепче тебя. Вывезти Роситу поручено ему. Веришь ты ему, Мануэль?
— Как себе, — твердо сказал грузчик и широко улыбнулся. — Я выведать хотел насчет дочки. Не очень ругай меня, мой команданте.
— Ступай, старый упрямец. Пусть с карателей не спускают глаз.
Ривера и Карлос снова одни.
— Росита — это та, что... Каталина? — спросил Ривера.
— Да. Если она вернется целехонькой, я помолодею на десяток лет.
— А Хусто?.. Он еще там?
— Наши выручат его следующей ночью.
— Этого нельзя делать, Карлос.
— Уж не хочешь ли ты пожертвовать мальчишкой?
— Нет, но раз он продержался сутки, — он продержится и больше.
