Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович

— Нет, — ответил Чиклерос. — Вы не закрыли дверь, майор.

— Сержант! — приказал  Фоджер. — Так это было?

— Он показался на пороге, — растерянно сказал сержант, — и сразу ушел. Он мигнул мне.

— Что вам понадобилось от сержанта, Чиклерос? — Фоджер с каждой фразой повышал голос, забыв о карибке.

— Ничего, — яростно ответил Чиклерос. — Ему пока­залось.

— Может, и показалось, — вконец растерялся сер­жант.

Фоджер только сейчас заметил Наранхо. — А ты зачем шныряешь в коридоре? — спросил американец.

— Хочу вынести мусор, — мрачно сказал Наранхо, поднимая с пола ведро. — Но я не шныряю. Я хожу по своему дому. А кто по чужому, — шныряет.

Фоджер поднял руку, чтобы его ударить, но вспом­нил о карибке и выругался. Он вбежал к Чиклеросу, и оттуда послышались крики.

— Сидите у наушников! — бесновался Фоджер. — Я вижу, как вы рветесь к выходу! Пристрелю, если на­думаете удрать.

— Я не думаю удирать, — спокойно ответил Чиклерос. — Но, если вы не прекратите издевательств, майор, я сообщу полковнику Линаресу, что работаю один, а вы либо пьете, либо спите, либо психуете.

Фоджер затих. Через несколько минут он крикнул:

— Мальчишка вернулся, сержант?

— Нет, — ответил солдат.

Фоджер выбежал из домика.

— Его нигде нет!

Наранхо слышал крик майора. Он спрятался за тол­стым деревом и лихорадочно заучивал записку. Восемь слов: «Через два — три дня Королевская Пальма обе­щает подарок». Записка пахла гнилью, но мальчик не доверил ее ни ветру, ни земле, он положил ее в рот, медленно пожевал и, сдерживая тошноту, проглотил. Затем лег на землю и пополз. «До табачной лавки, — шептал он себе, — двадцать минут идти, десять минут бежать, семь минут очень крепко бежать. Семь минут туда и семь минут обратно. Скажу, что занозу выни­мал». Наконец он отполз далеко и припустился бежать.

Лавочник сочувственно сказал ему:

— Второй день никто не приходит за твоими ново­стями. Или схватили связного, или не нужны твои но­вости.

Наранхо тяжело дышал.

— Нужны, — сказал он, — ой как нужны!

— Тогда жди, — сказал лавочник.

— Я не могу ждать, — испугался Наранхо. — Я не смогу вернуться. Американец не пустит.

Он присел на скамеечке и прижал голову к коленям.

— Придумаем   что-нибудь, — успокоил  его табач­ник. — Жди.

Прошло полчаса, час, полтора.

— Он убьет маму Мэри, — тихо сказал Наранхо.

— Слушай, — быстро сказал лавочник. — Не разре­шено мне посылать тебя на явку. Но что делать? Не могу иначе. Отвечу сам перед комитетом. Пойдешь в центр: за памятником быка, по левую руку, увидишь цветочный магазин. Разыщешь продавщицу. Роситой кличут.

— Знаю. Мне Хосе говорил.

Наранхо побежал в центр. Цветочный магазин он отыскал легко. Прошел мимо, стрельнул глазом в вит­рину, Роситы не увидел, а увидел низенького продавца с рыжими бровями. Нет, о рыжем разговора не было. Он прошел обратно, но девочки так и не высмотрел. А время шло, и Наранхо со страхом думал о возвра­щении в глинобитный домик. На что-то решившись, перешагнул порог магазина и попросил вызвать хо­зяина.

— А что вам, молодой сеньор, угодно? — спросил рыжеватый продавец.

Он  говорил,  приятно улыбаясь,  но  Наранхо его улыбка не понравилась.

— Птицелов плел силок, — ответил он присказкой,— а птица-сплетница крутилась над его головой и спра­шивала, что будет дальше. А дальше сплетница сунула голову в силок — там и осталась.

Продавец побагровел и вызвал хозяина.

— Ваша сеньорита, — важно сказал Наранхо, — обещала доставить моему хозяину корзину орхидей. Нет ни сеньориты, ни корзины.

— Адрес? — вмешался рыжеволосый.

— Боливара, пять.

— Сеньора заболела, — с грустью сказал хозяин. —  Но мы доставим заказ.

— Не запоздайте, — сказал Наранхо, чувствуя, как продавец его простреливает глазами. — Сеньор Эбро, — он назвал имя своего соседа по Ливингстону, первое имя, пришедшее на память, — сеньор Эбро уходит ровно в три часа пополудни.

Вышел и только сейчас догадался, что Роситы уже не увидит. В лицо ему заглянул полнеющий прохожий с тростью в руках.

— Вы на Боливара пять? — сказал он. — Нам по дороге.

Бармен наблюдал эту сцену из окна ресторана и, хотя маленького кариба он не знал, но понял, что агент привязался не случайно. Вышел вслед за ними и нагнал кариба и агента на ближайшем перекрестке.

Агент не догадывался, что имеет дело с сильным и ловким рыбаком. Они проходили мимо универсального магазина с вертящейся дверью. Наранхо сказал:

— Мне сюда. Поручение.

— Зайдем, — согласился агент.

Наранхо прошел первым, но сделал не полкруга, а круг и, выскочив обратно на улицу, с такой силой толк­нул вертящуюся дверь, что она ударила агента, бешено закрутила его и, пока он приходил в себя, кариб был за два квартала. «Сообразительный малый», — засмеялся про себя бармен.

Наранхо возвращался в табачную лавку. «Роситы нет, — в отчаянии размышлял он. — Кого предупредить?»

Но о нем не забыли. Третий раз брался за ручку двери Хосе Паса, и третий раз его останавливал спо­койный голос Карлоса Вельесера:

— Подождем еще полчаса, Хосе.

— Команданте, меня не увидят.

— Если Ривера не отыщет другого связного, пой­дешь ты.

Хосе был раздосадован, но ослушаться Вельесера не посмел. Он сидел в кресле, готовый по первому же звонку сорваться с места и побежать навстречу своему приятелю Наранхо. А пока наблюдал, как Вельесер с линейкой и циркулем вычерчивал план.

— Вот видишь ли, Хосе, — пояснил Карлос, — этой двери недостает пяти сантиметров для того, чтобы сквозь нее могли пройти носилки. Но я думаю, — наши люди справятся.

— Мой команданте, — прошептал Хосе, — разве Ан­дрес будет на носилках?

— Не знаю, — Карлос был в раздумье, — от БочкиЖелчи чаще выносят на носилках.

Звонят. Это Ривера. Он входит, запыхавшийся, блед­ный.

— Росита уже на месте. Но я запоздал. Придется в табачную лавку сходить самому.

Не нужно.

Карлос проверяет костюм Хосе: брюки отутюжены, желтая рубашка аккуратно заправлена, волосы разде­лены посередине линией пробора. Это не вчерашний пеон Хосе Паса, не тот, что стоял в распахнутой блузе, взъерошенный, босой, дерзкий, перед свитой Армаса.

Хосе выходит. Карлос кладет перед собой на малень­кий столик часы и с тревогой говорит:

— Студенты и группа Габриэля, конечно, отобьют Андреса. Мне не нравится только, что сообщение исхо­дит от Мигэля. Не выдаст ли он себя?

— В конце концов, Карлос, — возражает Ривера, — когда арестованного везут в загородную виллу Линареса, об этом знают и караульные, и начальник полити­ческой тюрьмы.

— Линарес хитер, как черт. Он вспомнит каждое свое слово... Впрочем, Мигэля пора забирать из этого гнезда.

Карлос бросает беглый взгляд на часы.

— Хосе должен быть в лавке.

Да, Хосе уже в лавке. Он принимает радиосводку у табачника и с надеждой спрашивает:

— Наранхо... далеко? Табачник мрачнеет.

— Передай своим, парень, — вяло говорит он, — промахнулся я. Тебя долго не было. И девчонки тоже. Я послал его на цветочную явку.

Хосе от неожиданности садится на пол.

— Ты послал его в клетку, — жестко режет Хосе, и глаза подростка становятся злыми. — Тебе нельзя до­верять. Тебе нужно пойти к курам и кудахтать.

Табачник ошарашен этим взрывом чувств; он чуть не плачет.

— Ты объяснишь им, — жалобно говорит он, — двое суток никого не было. Тот парень извелся, почернел весь...

На пороге Наранхо: распаренный от солнца, беги, страха.

— Хосе! Ты пришел? Я знал, что ты придешь. Ко­ролевская Пальма обещает полиции подарок...

— Наши уже что-то прослышали.

Хосе на правах старшего усаживает Наранхо на скамеечку:

— Ты стал другой, Наранхо. До Сакапа ты был ма­ленький, и рожица у тебя походила на бочонок. Сейчас ты выше меня, а от бочонка осталась одна бутылка.

— Мне очень трудно, Хосе, — зашептал Наранхо. — Совсем один. Никого нет рядом. Деда потерял. Коман­данте далеко. Ты далеко.