Двадцать шестой - Данилова Мария

Валя не сдалась, только раззадорилась. Она мигом собрала таблетки с пола, снова скормила их Маше, а потом наглухо сжала ей челюсть пятерней. Так Маша и стояла с наполняющимся слюной ртом и все растущими щеками – выплюнуть было невозможно, а проглотить горько.

Соседки по палате смотрели на разыгрывающуюся драму одновременно и с ужасом, и с восхищением, особенно старожилка Юля, которая уже многое повидала за два месяца, но такого не видела.

– Глотай, кому сказала! – проревела наконец Валя, совсем выведенная из себя. – А то в неврологию переведу – к дебилам.

Она защипнула Маше нос указательным и средним пальцем, так что той совсем нечем стало дышать, и пришлось-таки проглотить эту горечь.

Маша закашлялась, замахала руками, вырвалась из Валиных тисков и завыла.

– Пореви, пореви, тебе полезно будет, – выдохнула Валя. Она поправила на себе помятый халат и победоносно вышла из палаты.

Маша, конечно, поревела, но недолго, потому что тотчас же начала обдумывать план мести.

Посещения разрешались раз в день по будням, и родители приходили порознь. Мама заходила чаще, приносила апельсины, яблоки и пастилу, Машино любимое лакомство, играла с Машей пару партий в подкидного дурака и убегала на работу.

А папа навещал Машу реже – он теперь жил на другом конце города, и добираться до больницы ему было далеко. Но когда приезжал, это было счастье, и, пока не закончился час приема, Маша торопилась рассказать о своей больничной жизни – о том, какие горькие розовые таблетки ей приходится пить, о том, что соседку по палате Юлю уже вроде собирались выписать, но ночью у нее начался жар, и ее перевели в инфекционное отделение, о том, какая свирепая медсестра Валя, и почему Игорь Фёич еще не выгнал ее из больницы. С папой Маша тоже играла в дурака – но в переводного.

Однажды папа принес жареную курицу в бумажном кульке и новую, блестящую колоду карт, в которой трефовый валет держал в руке лук, а у червовой дамы был кокошник. Курица была нарезана большими кусками, мама так никогда не резала, и Маша, набившая полный рот, никак не могла прожевать. Интересно, а кто же теперь готовит папе, кто так странно режет курицу, думала она, но спросить не решилась.

Через пару недель в палату положили новую девочку – Асю. Она поступила с сотрясением мозга, но в неврологическом отделении не было ни одной свободной койки, и ее спустили в урологию.

Ася была смуглая, с гривой черных вьющихся волос, как у льва Бонифация, и все время плакала – хотела домой. Иногда ее навещали родители: мама Тамара, тетя Тома, в точности такая же, как Ася, – смуглая и лохматая, только в очках и взрослого размера, – и папа, тихий и тоже в очках. Но чаще всего к ней приходил дедушка в сером пиджаке, ласковый, уютный. Он приносил Асе термос с супом или пшенной кашей, тарелку брал в столовой, а ложку доставал из сумки свою, домашнюю – большую столовую из почерневшего серебра, – и кормил Асю только с нее. А еще угощал всех гранатами: красными, тяжелыми, с задорным хвостиком, наполненными бордовыми стекляшками, одновременно и сладкими, и кислыми.

Покормив Асю, дедушка читал всей палате Киплинга, а потом уходил, и весь оставшийся день до самого отбоя Ася рыдала в подушку, делая перерыв только на ужин.

Одним вечером, после отбоя, Ася лежала в кровати и, как всегда, тихонько оплакивала свою горькую больничную судьбу. Из коридора, где под лампой сидела дежурная медсестра, слава богу не Валя, через неплотно закрытую дверь в палату просачивалась узкая полоска света, и Маша видела, как подрагивают Асины плечи.

Маша встала, беззвучно подошла к Асе, тронула ее за спину.

Ася вздрогнула и с удивлением посмотрела на Машу. Маша приложила указательный палец к губам.

– Ась, не плачь. Я кое-что придумала.

– Что? – всхлипывая, Ася приподнялась на локтях.

– У тебя таблетки горькие?

– Ну, горькие, да.

– Мы их выбросим.

– Как это?

– Выбросим – и глотать не придется.

– Я боюсь. Нас накажут. И потом, я лежачая, мне вставать нельзя.

– Не накажут, они не узнают, кто это сделал, нас никто не увидит. Я все продумала.

– Точно?

Маша уверенно кивнула.

– Ну хорошо, – согласилась Ася. Она опустилась на подушку, накрылась поуютнее одеялом и первый раз на Машиной памяти уснула мирным, быстрым сном.

Рано утром следующего дня, когда все отделение еще спало, а Валя, только что заступившая на смену, зевая и кряхтя, зашаркала в туалет набрать воды в чайник, Маша с Асей прокрались в сестринскую. Здесь было прохладно, и стоял неприятный больничный запах – спирт, йод и хлорка. Осмотревшись, девочки порылись в шкафу, выдвинули ящики стола и наконец догадались посмотреть за ширмой – там стояла металлическая тележка, на которой Валя развозила по палатам лекарства. Таблетки были разложены в небольшие стеклянные рюмки, а под каждой рюмкой лежала тонкая полоска бумаги, на которой была написана фамилия ребенка.

– Ась, ты по-письменному читать умеешь? – прошептала Маша.

– Нет.

– А как мы поймем, где наши?

Ася пожала плечами.

– Мои розовые, но тут почти у всех эти розовые. А твои какие?

– Желтые и белые.

– Может, вот эти? – Маша указала на крайнюю рюмку.

– Не знаю, – проговорила вполголоса Ася, и по тому, как задрожала и выдвинулась вперед ее губа, Маша поняла, что девочка сейчас разревется.

– Только не плачь!

Нужно было что-то решать, и Маша пошла ва-банк. Она поочередно опрокинула в нагрудный карман пижамы содержимое каждой рюмки, стоявшей на тележке. Карман быстро распух, и остальное Маша высыпала Асе в руки – у той кармана не было. Они бесшумно выскользнули из сестринской, юркнули в кладовку под лестницу и там ссыпали все таблетки в темный угол, где стояли швабры и валялись половые тряпки.

Ну что ж, пореви, пореви, Валечка, тебе полезно будет.

Таблетки искали полдня, все перерыли. Валя бегала заплаканная, говорила, что теперь пришлют инспекцию и ее обязательно уволят, а увольнять ее нельзя, потому что у нее муж из Афганистана без ноги вернулся, и вся семья живет на Валину зарплату.

Обыскали все кровати и тумбочки, выпотрошили сумки, даже на половине у мальчишек проверили. Вся палата клялась, что никаких лекарств никто не брал, громче всех божилась Маша. Она сидела на кровати в своей больничной косыночке и смотрела на врачей невинным, ангельским взглядом.

– Честное слово, это не я.

Наконец ближе к вечеру в палату зашел Игорь Фёич и встал задумчиво у окна. Следом за ним притопала Валя, толкая тележку, на которой гремело что-то металлическое. Вид у Вали был решительный.

Игорь Фёич почесал усы, глубоко вздохнул и заговорил ласково, по-отечески:

– Девочки, дорогие мои. Ваших таблеток мы, к сожалению, так и не смогли найти. Они пропали.

– Я не брала! – воскликнула Ася и с испугом покосилась на Машу. – Честное слово!

– И я не брала!

– И я!

– Я вам верю, верю. Но лечиться-то все равно надо, а то зачем же вас в больницу положили. Правда ведь? Так что вместо таблеток придется сделать вам уколы. Вот, Валя все подготовила.

Валя охотно выкатила дребезжащую тележку со шприцами на середину палаты.

– Ой! – запищали в один голос девочки.

– Я не хочу, я не буду, – заскулила Ася.

– А как по-другому? – развел руками Игорь Фёич.

– Я хочу к дедушке! – Ася упала ничком на кровать и затряслась в плаче.

– Ну или, может, кто-то из вас все-таки постарается и вспомнит, где могут быть таблетки?

Маша посмотрела на рыдающую Асю, медленно нашарила ногами тапки, встала с кровати и устало вздохнула.

– Не надо уколов, – сказала она обреченно. – Я покажу.

Что тут началось! Все забегали, заскакали. Валя заистерила.

– Я же вам говорила, Игорь Федорович, что это она. А вы мне не верили!

Лекарства нашли. Валя лично ползала по полу в темной кладовке, виляя толстым задом в белом халате. Таблетки промыли и все равно скормили девочкам – горечь несусветная.