Полётов - Небоходов Алексей

Елена толкнула дверь и замерла на пороге.

В его комнате – маленькой, с одним окном, выходящим на бульвар – каждый сантиметр стен был покрыт её изображениями. Фотографии из журналов, вырезки из газет, афиши фильмов и спектаклей, открытки, плакаты – целая галерея Елены Павлиновой во всех её ипостасях. Тут была Елена с гитарой из фильма «Не жди меня», Елена в бальном платье из «Трёх встреч», Елена с сигаретой из «Отложенного звонка». В некоторых местах фотографии наклеивались друг на друга, образуя коллаж. На книжной полке стояли все пластинки с её песнями, аккуратно расставленные. На столе лежала открытая тетрадь с вырезками из её интервью.

Лёнька стоял, не дыша. Позор охватил его. Вот сейчас она повернётся, посмотрит на него с отвращением или, что ещё хуже, со снисходительной жалостью. Назовёт его чокнутым фанатиком. Убежит.

Елена медленно повернулась к нему. На её лице не было ни страха, ни отвращения – только лёгкое удивление, смешанное с… весельем? Уголки её губ дрогнули в улыбке, а в глазах мелькнули искорки смеха.

– Так вот где я живу, когда меня нет дома? – произнесла она с мягкой иронией в голосе.

Лёнька смотрел то на свои ботинки, то на потолок, то на стену за спиной Елены – куда угодно, только не прямо на неё.

– Я… простите… это… – он попытался что-то объяснить, но слова путались и не желали складываться в связную речь.

Елена шагнула в комнату, с интересом рассматривая экспозицию. Её пальцы легко коснулись одной из фотографий – кадра из фильма «Счастливый билет», где она играла циркачку.

– Боже, эта съёмка была кошмаром, – сказала она, словно делясь воспоминанием с давним знакомым. – Мне приходилось часами висеть на трапеции. Потом неделю руки болели так, что даже сигарету держать не могла.

Она обошла комнату, разглядывая фотографии, время от времени останавливаясь и комментируя тот или иной снимок. В её голосе не было ни раздражения, ни смущения – только лёгкость, с которой говорят о забавных мелочах.

– А это, – она указала на плакат с премьеры «Трёх встреч», – кошмарный парик. Я его ненавидела. Режиссёр настоял, сказал, что мой натуральный цвет слишком тёмный для этой роли. Будто цвет волос может помешать играть!

Лёнька слушал её, не веря ушам. Вместо того чтобы убежать с криками или вызвать милицию, Елена Павлинова стояла посреди его комнаты, полной её изображений, и делилась закулисными историями, словно они были приятелями. Это было настолько сюрреалистично, что он на мгновение усомнился, не спит ли.

Елена повернулась к нему с улыбкой. В её глазах не было ни жалости, ни отвращения – только тёплая ирония и что-то, что Лёнька не мог разгадать. Может быть, лёгкое удовлетворение женщины, привыкшей к тому, что её обожают? Или чувство превосходства взрослого над ребёнком? Или что-то совсем иное?

– Не смущайтесь так, – сказала она, заметив его замешательство. – Я привыкла к тому, что люди собирают мои фотографии. Это даже трогательно. Просто обычно я не вижу результаты… в таком концентрированном виде.

Она засмеялась, и смех её, лёгкий и мелодичный, немного разрядил напряжение. Лёнька почувствовал, как скованность постепенно отпускает его.

– Давайте я покажу вам ванную, – предложил он. – И кухню. Вы, наверное, хотите чаю? Или кофе? У нас есть растворимый.

– Чаю было бы отлично, – кивнула Елена, следуя за ним в коридор.

В прихожей у стены громоздился старый холодильник «ЗИЛ», скрипящий и гудящий. Дальше – просторная гостиная с мебелью довоенных времён: массивный шкаф из массива дерева с резными дверцами, диван с потёртой обивкой, но крепкими пружинами, кресло, накрытое вязаной накидкой. На овальном столе лежала скатерть с бахромой, а в центре стояла хрустальная ваза с искусственными цветами.

Лёнька на кухне поставил чайник и достал из серванта фарфоровые чашки – те парадные, которые бабушка доставала только по большим праздникам. Руки дрожали, и он боялся, что разобьёт что-нибудь.

– У вас уютно, – сказала Елена, войдя на кухню. Она уже сняла мокрый плащ и теперь стояла в белой блузке и тёмной юбке – простой, но элегантный наряд. Её взгляд скользнул по стенам, задержавшись на фотографии в рамке.

– Это ваша бабушка? – она кивнула на снимок, где молодая женщина стояла у Большого театра.

– Да, – ответил Лёнька, удивлённый её вниманием к деталям. – Она раньше часто ходила на премьеры.

Елена села за стол, и в этом простом движении было столько грации, что Лёнька замер, забыв про чай. Она, казалось, совершенно не смущалась ни скромностью обстановки, ни его неловкостью. Сидела, положив руки на стол, и смотрела в окно, выходящее на тихий двор. Её профиль, чётко вырисовывающийся на фоне занавески, был таким знакомым по фотографиям и одновременно таким новым – живым, дышащим, настоящим.

– Знаете, Леонид, – вдруг сказала она, всё ещё глядя в окно, – а ведь мне очень повезло сегодня. С этим каблуком.

– Повезло? – переспросил он, не понимая. – Но ведь вы упали, испортили плащ…

– Зато у меня появился предлог, – она повернулась к нему с улыбкой, в которой было что-то заговорщическое. – Предлог исчезнуть на пару дней.

Лёнька смотрел на неё, не понимая. Елена вздохнула и продолжила:

– Понимаете, иногда быть постоянно на виду – это очень утомительно. Всегда улыбаться, всегда быть готовой к тому, что тебя узнают, всегда соответствовать ожиданиям. Иногда мне просто хочется… исчезнуть. Ненадолго. Чтобы никто не знал, где я.

Она говорила тихо, почти задумчиво, словно размышляя вслух.

– У меня два дня до следующих съёмок. Два дня, которые я должна была провести на каких-то утомительных встречах, интервью, фотосессиях. А вместо этого… – она замолчала, глядя на него с каким-то новым выражением, которое он не мог разгадать.

Чайник на плите закипел, и его свист заставил Лёньку вздрогнуть. Он выключил газ и залил кипяток в заварочный чайник.

– Вместо этого что? – спросил Лёнька, не оборачиваясь.

– Было бы ужасно, если бы я осталась здесь до следующего съёмочного дня? – тихо спросила Елена. – Мне нужно исчезнуть со всех радаров.

Лёнька едва не выронил чашки, которые держал в руках. Что она только что сказала? Остаться здесь? У него? На два дня? Это какой-то розыгрыш? Или он всё-таки спит и видит самый невероятный сон в своей жизни?

Он медленно повернулся к ней. Елена смотрела на него выжидающе, с лёгкой полуулыбкой, но в глазах её читалась какая-то затаённая серьёзность.

– В-вы хотите остаться… здесь? – переспросил Лёнька, и голос дрогнул.

– Если вас это не затруднит, – ответила она, и в её голосе не было ни кокетства, ни манипуляции – только усталость и надежда. – Я понимаю, это странная просьба от человека, которого вы знаете только по экрану и обложкам журналов. Но иногда… иногда хочется побыть там, где тебя никто не ищет.

У Лёньки перехватило дыхание.

– Д-да, – выдавил он наконец. – Конечно. Вы можете остаться. Сколько нужно.

Лёнька стоял посреди кухни, всё ещё не веря в реальность происходящего. Елена Павлинова – та самая Елена Павлинова! – будет жить в его квартире два дня. Спать на его диване, пить чай из его чашек, ходить по коридору в своих шёлковых чулках.

От этой мысли закружилась голова. Он крепче сжал край стола.

– Спасибо, – просто сказала Елена, и в её голосе прозвучало искреннее облегчение. – Я обещаю не доставлять неудобств. А вашей бабушке я привезу конфет из Риги. Она любит шоколад?

Лёнька кивнул. Происходящее было слишком невероятным. Елена Павлинова будет жить в его квартире. С ним. Два дня.

– Вы не могли бы дать мне полотенце? – спросила Елена, возвращая его к реальности. – Хочу принять душ. Вся эта грязь…

– Да, конечно, – Лёнька направился к шкафу в коридоре, где хранились полотенца.

Пальцы до сих пор дрожали, когда он протягивал ей мягкое банное полотенце – лучшее, какое нашлось в доме, с вышитыми розами по краю.

Что-то в его лице выдавало смятение, потому что Елена вдруг улыбнулась – по-настоящему, без оттенка превосходства или снисхождения.