Джон Рональд Руэл Толкин. Письма - Толкин Джон Рональд Руэл

Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 176

Бессмертные ангельской природы (воплощенные лишь по своей воле), Валар , или регенты под властью Господа, и прочие того же чина, но уступающие им в могуществе и величии (такие, как Олорин = Гандальв) в перевозке не нуждались, разве что до поры оставались воплощенными; они вполне могли вернуться, если им это дозволялось или приказывалось.

Что до Фродо или прочих смертных, им дано было прожить в Амане лишь ограниченный срок — будь то краткий или долгий. Валар не обладали ни властью, ни правом наделять их «бессмертием». Их пребывание там было своего рода «чистилищем», но «чистилищем», дарующим мир и исцеление, и со временем они бы ушли (умерли по собственному пожеланию и своей волей) к предназначению, о котором эльфы ничего не ведали.

Эта общая мысль служит фоном для событий «Властелина Колец» и «Сильмариллиона», однако не подается в виде геологической или астрономической «истины»; вот разве что за всеми этими легендами, как предполагается, стоит некая особая природная катастрофа, отмечающая первую стадию в наследовании людьми владычества над миром. Однако легенды эти — главным образом «человеческого» происхождения, слившиеся с преданиями синдар (Серых эльфов) и прочих, никогда не покидавших Средиземья.

326 Из письма к Рейнеру Анвину 24 июля 1971

Со времен смерти сэра Стэнли Анвина Рейнер возглавлял издательство «Аллен энд Анвин».

Я по вам ужасно соскучился, хотя со времен вашего восхождения на престол это неизбежно: +, конечно же, все людские заботы: и нет покоя голове в отцовском котелке{Перефразированная цитата из исторической хроники У. Шекспира «Генрих IV», часть 2 (III.1): «Но нет покоя голове в венце» (пер. Б. Пастернака). Стэнли Анвин был известен привычкой носить котелок.}.

327 Из письма к Роберту X. Бойеру 25 августа 1971

В ответ на вопрос о том, знаком ли Толкин с У. X. Оденом.

Юношей я Одена лично не знал; собственно говоря, я встречался и разговаривал с ним всего-то несколько раз в жизни.

Его интерес к древнеанглийской поэзии, в той мере, насколько Оден обязан им мне, почерпнут из моих публичных лекций и объясняется главным образом его собственными врожденными дарованиями и наличием «чуткого слуха» среди преимущественно глухих.

Однако же в последние годы я Одену очень многим обязан. Его поддержка И его интерес к моим произведениям стали для меня одним из основных источников воодушевления. Он писал на меня весьма лестные рецензии и заметки, не говоря уже о письмах, причем с самого начала, когда это еще не вошло в моду. Собственно говоря, над ним за это насмехались.

Я считаю его одним из самых хороших моих друзей, при том, что встречаемся мы так редко, вот разве что письмами обмениваемся, да он мне свои книги дарит. Я пытался отблагодарить его и отчасти выразить свои чувства, написав хвалебное стихотворение на древнеанглийском, что было опубликовано в выпуске «Шенандоа», посвященном его шестидесятилетию.

328 К Кэрол Баттен-Фелпс (черновик)

Осень 1971

Лейксайд-Роуд, 19

Уважаемая мисс Баттен-Фелпс!

Мне ужасно жаль, что ваше письмо (написанное 20 августа) задержалось в пути, а потом еще так долго ждало ответа. Я совершенно извелся, отвлекаясь на то и это, и этот мой бесконечный «завал» с делами; а в придачу — беспрестанная тревога из-за ухудшающегося здоровья жены…..

Ваши упоминания о М. Р. Ридли[468]

меня крайне заинтересовали. Мы, конечно же, хорошо знали друг друга в Оксфорде….. Но только благодаря вашему письму я обнаружил, что он оказал мне честь, включив труды своего старого коллеги в категорию «литературы» и обеспечив мне умных, хорошо подготовленных читателей. А не ту почву, на которой, того и гляди, взрастет плесень культов. Об ужасах американской сцены я умолчу, хотя они обернулись для меня источником немалых огорчений и затруднений. (Они возникают в совершенно ином духовном климате и на почве, загрязненной и истощенной до такой степени, что с этим сравнится лишь безумное уничтожение физических земель как таковых, американцами населенных…..)

Я очень благодарен вам за замечания касательно критиков и за ваш рассказ о том, сколько удовольствия «Властелин Колец» доставил лично вам. Вы расхваливаете меня до небес, так что откликнуться на слова ваши лишь коротеньким «спасибо» показалось бы тщеславным самодовольством, хотя на самом деле я лишь недоумеваю, как такое получилось — у меня! Разумеется, эта книга сочинялась для того, чтобы доставить удовольствие себе самому (на разных уровнях), и как эксперимент в искусстве крупномасштабного повествования и пробуждения «Вторичной Веры». Она писалась медленно, с придирчивым вниманием к подробностям, и в итоге вышла Картиной без Рамы: лучом прожектора, так казать, высветившим краткий эпизод Истории и небольшую часть наш его Сре-диземья в окружении смутно проступающих бескрайних далей времени и пространства. Очень хорошо: это, возможно, до некоторой степени объясняет, почему книга вызывает «ощущение» историчности; почему ее приняли к публикации; и почему она понравилась огромному количеству людей самых разных. Однако полностью происходящее этим не объясняется. Оглядываясь назад, на совершенно непредсказуемые события, последовавшие за публикацией — начавшиеся сразу же после выхода в свет т. I, — я чувствую, как если бы неуклонно темнеющее над нашим нынешним миром небо внезапно пронзил луч, тучи расступились и на землю вновь хлынул почти позабытый солнечный свет. Как если бы воистину рога Надежды запели вновь, — вот так Пиппин внезапно услышал их тогда, когда судьбы Запада висели на волоске. Но «Как?» и «Почему?»

Думаю, теперь я могу предположить, что ответил бы Гандальв. Несколько лет назад меня навестил в Оксфорде один человек, чье имя я успел позабыть (хотя, сдается мне, он — личность известная). Его до глубины души поразило то, что многие старинные картины, по его мнению, были созданы как иллюстрации для «Властелина Колец», задолго до выхода книги. Он привез с собой пару репродукций. По-моему, сначала ему просто хотелось понять, в самом ли деле мое воображение питали картины, точно так же, как, со всей определенностью, отдельные виды литературы и языки. Когда стало ясно, что, если только я не лжец, то я в жизни не видел этих картин и с живописью знаком слабо, он умолк. Я заметил, что он пристально смотрит на меня. И тут он вдруг сказал: «Вы ведь, конечно же, не считаете, что написали всю эту книгу сами, правда?»

Гандальв чистой воды! Я был слишком хорошо знаком с Г., чтобы неосторожно подставиться под удар или спросить, что он имеет в виду. Кажется, я ответил: «Нет, теперь я так не считаю». И с тех пор был уже не в состоянии думать иначе. Пугающий вывод для старика-филолога касательно его персональной забавы! Зато от такого вывода не заважничает тот, кто сознает несовершенства «избранных орудий» и, как порою представляется, их прискорбную непригодность для назначенной цели.

Вы пишете о «разумности и праведности» в «В. К.», «который сам по себе — великая сила». Меня эти слова глубоко растрогали. Ничего подобного я прежде не слышал. Но, по странной случайности, как раз когда я садился за этот ответ, я получил письмо от человека, который определял себя как «неверующего или в лучшем случае того, в ком религиозность пробуждается запоздало и смутно… но вы, — утверждал он, — создали мир, в котором некая вера словно разлита повсюду, без видимого источника, точно свет от незримой лампы». Я могу лишь ответить: «О собственной разумности человеку с уверенностью судить не дано. Если праведность присутствует в его произведении или освещает его точно всепроникающий свет, значит, исходит она не от него, но через него. И ни один из вас не ощутил бы ее так, как вы говорите, если бы и в вас этого не было. В противном случае вы бы ничего не увидели и не почувствовали, или (при наличии иного духа) вы преисполнились бы презрения, отвращения, ненависти. «Листва эльфийской страны, тьфу!» «Лембас — зола и песок, мы их в рот не возьмем». Разумеется, «В. К.» принадлежит не мне. Книга создана — и теперь должно ей идти по свету назначенным путем, хотя я, естественно, глубоко заинтересован в ее судьбе, как родитель — в судьбе ребенка. И меня утешает сознание того, что у книги есть добрые друзья, способные защитить ее от злобы недругов. (Вот только не все дураки — во враждебном лагере.) С наилучшими пожеланиями одному из лучших друзей моей книги. Остаюсь,

Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 176