– Сейчас!
Мы дернули за тормоз – сильно – и встали как вкопанные, прямо у дороги, названной в честь того самого Кривого ручья.
Мое лицо как будто кололо иголками, и руки тоже, и сердце сильно и глухо колотилось в груди. Никогда, ни разу за всю мою жизнь я ничего подобного не чувствовала. Мы были быстрые, такие быстрые, Герцог и я! Мы летели!
Ни с того ни с сего я вдруг расхохоталась. Смех просто выливался из меня, как выкипающая похлебка, и Герцог тоже начал посмеиваться. Потом я выпрыгнула из тележки и тут же сплясала радостную джигу, лягаясь ногами, и вскидывая вверх руки, и мотая головой, и от этого он рассмеялся еще пуще.
– Ты нашла свое призвание, Молокососка, – сказал он. – Держись его – и будешь самой быстрой девочкой в мире.
И вот я всё думаю о том, что сказал Герцог.
Когда вырасту, я не смогу стать сенатором или губернатором, или исследовать Северный полюс, или перенять семейный бизнес, который Герцог хочет передать Эдди. Джейн всегда говорит, что леди такими вещами не занимаются. Но стать самой быстрой девочкой в мире – ну это я точно могу. Так сам Герцог говорит. Он любит читать газетные статьи об автомобильных гонках – о машинах, которые мчатся даже быстрее, чем две мили в минуту. Его очень впечатляют подобные люди – самые быстрые, самые сильные, в чем-то первые – значит, вот такой я и буду.
Уроки в школе уже закончились, и впереди у меня все лето, так что каждый день, когда не удается напроситься с Герцогом в Универмаг, я тренируюсь. Герцог подарил мне одни свои старые карманные часы, и в них есть секундная стрелка, чтобы я могла засекать время, за которое проезжаю Трассу. Так мы с Герцогом ее называем. Трассой. Мы дали названия разным частям Трассы. Там есть Стартовая Черта, Уклон, Изгиб, Прямая, Поворот, Впадина, Крутой Вираж, Змей – так мы называем маленький взгорок, где под аллеей проходит тот здоровенный ивовый корень, – Мостик и Финишная Черта.
Я выискиваю способы сделать каждый заезд короче предыдущего, пусть даже всего на секунду. Или на долю секунды. Применяю старт с разбега, как показал мне Герцог: разгоняю тележку, толкая ее, а потом запрыгиваю внутрь. Набрав ход, я ссутуливаю плечи и вжимаю подбородок в грудь, чтобы как можно меньшая часть меня обдувалась ветром – так меньше сопротивление, сказал мне Герцог, когда объяснял, как это делается. Я держусь внутренней стороны поворотов, как велел мне делать Герцог, набираю скорость для более ровных участков, и через пару дней до меня доходит, что тормозом нужно пользоваться только под конец, когда я достигаю каменных колонн – Финишной Черты.
Затем я затаскиваю тележку «Дерзание» обратно на вершину аллеи и повторяю все снова. И снова. Часами. В Большом Доме появляюсь разве что на обед и съедаю его в кухне со Старухой Идой. Мне думается, это одна из возможных причин, по которым Герцог купил мне тележку – чтобы я убралась из дома и не мозолила глаза Джейн. Она говорит, что я слишком буйная – вот прям так и говорит, – потому что, если меня запирают в четырех стенах, я съезжаю по перилам, исполняю стойку на руках в холле, нечаянно разбиваю стеклянные статуэтки, с которыми не полагается играть, потому что они не игрушки, затеваю подушечные бои с Эдди и катаю его на кухонном лифте.
Джейн говорит, что я плохо влияю на Эдди, но я думаю, что мы с ним отлично ладим. Он очень милый, а еще очень смышленый. Он уже знает все буквы и цифры и все время играет на пианино, Джейн даже заставлять его не нужно. Но Эдди вечно подхватывает то простуду, то отит, и Джейн каждый день дает ему по апельсину, чтобы у него не было рахита. А еще Джейн не позволяет ему подолгу бывать на улице, потому что солнце обжигает его кожу, а от цветов он чихает. Так что по большей части на улице только я и тележка «Дерзание». И меня все устраивает.
Сегодня я показала самый лучший результат за все время. Утром было ух как ветрено, тополя махали ветками, точно безумные, и я еле запрыгнула в «Дерзание», потому что старина-ветродуй так и норовил столкнуть тележку с холма без меня. А заодно подбросил мне одну идею, так что, запрыгнув наконец в тележку, я, вместо того чтобы сжиматься в комок, как обычно делаю, распрямилась и подняла плечи повыше. С мощным ветром за спиной я пулей пронеслась по аллее. И мне не терпелось рассказать об этом Герцогу.
Как только он приходит домой, именно это я и делаю, и он запрокидывает голову и хохочет.
– Вот что называется находчивостью, Молокососка! Вот так взять да заставить ветер работать на себя. – Он наставляет на меня палец. – Я сразу сказал, ты будешь самой быстрой девочкой в мире. Есть у тебя что-то эдакое в крови. То, что делает тебя одной из Кинкейдов.
Эти слова согревают меня, точно солнышко. Он поворачивается к Эдди.
– А ты что думаешь, сынок? У тебя в крови тоже это есть, верно?
Эдди кивает. Джейн одаривает Герцога взглядом, холодным таким, а он отвечает ей таким же, не менее холодным, и теплое чувство внутри меня пропадает, как не бывало. Надеюсь, они не поссорятся. Иногда Герцог с Джейн бросают друг другу резкие слова, потому что он думает, что она слишком уж нянчится с Эдди. «Да ради всего святого, женщина, Салли это делала, когда была в его возрасте!» – говорит он ей. И тогда тот ее холодный взгляд достается мне, как будто я в этом виновата.
И в этот момент у меня рождается план. Я научу Эдди управлять «Дерзанием». Я буду учить его точь-в-точь так, как учил меня Герцог, и когда он по-настоящему хорошо научится, мы покажем это Герцогу. Это будет сюрприз, наш ему подарок, и он будет страсть как гордиться своим сыном, а если Герцог будет доволен Эдди, то Джейн придется полюбить меня. Но я не расскажу ей о своем плане. Она может сказать «нет». Если я ничего не скажу Джейн, то и не сделаю ничего такого, что она велит мне не делать, не нарушу ни одного из ее правил… Как бы.
Следующим утром, после того как Герцог уезжает на работу, я дожидаюсь момента, когда Джейн уйдет в комнату, которую называет своим будуаром, делать прическу – что занимает очень долгое время, – и веду Эдди к каретному сараю. Ему нравится мой план, он разглядывает тележку и внимательно слушает все, что я ему говорю, кивая в ответ. Я вижу, что он понимает, а еще вижу, как он взволнован. Но при этом очень серьезен. Он хочет сделать так, чтобы Герцог им гордился.
На улице солнечно и тепло, совсем как в тот день, когда Герцог учил меня: голубое небо с пушистыми белыми облачками, только без ветра. Отличный день для новичка. Я выставляю «Дерзание» на верхнюю точку аллеи, носом к подножию холма, потом забираюсь внутрь и подбираю ноги, как делал Герцог, и Эдди садится между ними, как тогда садилась я. Кладу его руку на рулевую рукоять, накрывая своей, потом левой рукой отпускаю тормоз.
Мы катимся вперед, поначалу медленно, потом набираем скорость, и я руковожу Эдди, точь-в-точь как Герцог руководил мной, шепча:
– Спокойно, парень, у тебя получается. Спокойно.
Тележка с грохотом катится по гравию, и светлые, как кукурузные нити, волосы Эдди отдувает назад, пока мы мчимся по холму мимо лошадей и через Изгиб под большим тополем, потом по Прямой и входим в Вираж, вновь набирая скорость, и теперь направляемся прямо к Змею у Кривого ручья, на котором «Дерзание» всегда так забавно подпрыгивает.
– Спокойно, – говорю я. – Спокойно…
* * *
У меня неприятности.
Сижу одна в зале. Большие часы-ходики тикают в передней, и я слышу приглушенные голоса встревоженных взрослых, доносящиеся со второго этажа.
Надеюсь, с Эдди все будет хорошо.
У нас все шло отлично, пока мы не добрались до Змея. Я предупредила Эдди, что нас немножечко подбросит, но, надо думать, нас подбросило сильнее, чем ожидал Эдди, потому что он заорал, а потом дернул за рулевую рукоять, и поэтому мы врезались в каменный мостик, и тележка опрокинулась набок, и мы оба вылетели из нее. Я-то только ободрала колени и локти, но вот Эдди лежал ничком на мостике с вытянутыми вдоль тела руками. И не шевелился. Он что, ранен? Он… Эту мысль я додумать до конца не могла. Я потрогала его за плечо, но он по-прежнему не шевелился.
