Красные стрелы - Шутов Степан Федорович

Все соглашаются с этим. Возникает вопрос, какую роту выделить для операции.

— Думаю, что следует послать роту Староверова, — предлагает комиссар бригады. — Я говорил с комбатом Кокаревым, он очень хвалит лейтенанта. Мне Староверов тоже симпатичен. Честный, скромный. Как-то спрашиваю у него: «Почему в партию не вступаете?»— «Не достоин еще, — отвечает. — Надо сначала в бою себя показать».

Я хоть в бригаде и новый, лейтенанта Староверова уже знаю. Его зовут «счастливчиком». И не без основания. Войну он начал от границы. За десять месяцев участвовал во многих боях, попадал в сложные переплеты, горел в четырех танках, и каждый раз все для него кончалось благополучно. Ни одного ранения, ни одной контузии!

Комбригу предложение комиссара тоже нравится.

— Итак, решено, посылаем роту Староверова, — заявляет он. — А пока начштаба будет приказ оформлять, ты, Степан Федорович, дуй-ка в первый батальон, помоги там Староверову подготовиться. Пусть хорошо разведает путь…

Первым батальоном командует капитан Кокорев, опытный, боевой танкист. Вместе направляемся в роту к Староверову.

Лейтенант с интересом выслушал задачу. Потом говорит:

— Не беспокойтесь, товарищ майор, через мост проскочим и такую веселую жизнь фрицам устроим!..

— Только без лихачества, — предупредил я его. — Все надо тщательно подготовить.

Ночью опять приезжаю к Староверову. Рота готова к выступлению, но командира нет. Говорят: лейтенант со своим механиком-водителем отправился к мосту.

Скоро он вернулся, докладывает:

— Мост не заминирован, сам проверял.

Я считал, что командиру роты без нужды рисковать не следует. Хотел выговорить Староверову, да удержался. Спросил только, не заметили ли его немцы, что-то часто они осветительные ракеты над мостом зажигают.

Лейтенант заверил, что на этот счет моя тревога напрасна.

В условленное время наши артиллеристы накрыли огнем пристрелявшие мост орудия противника. И тут же танки Староверова тронулись.

На освещенной ракетами дамбе мне видно все как днем. К сожалению, полностью подавить вражескую огневую систему нам не удалось. Первая машина командира роты с ходу проскочила. Но вторую — старшины Степанченко — немцы обстреляли. Мост вспыхнул, загорелся и танк. Я уже думал, что операция сорвется: ведь растеряйся экипаж Степанченко, оставь машину на мосту, и она загородила бы путь другим. Но, рискуя жизнью, танкисты отвели ее на противоположный берег ручья.

По горящему мосту на помощь командиру роты прорываются еще несколько танков, а за ними батальон стрелков.

После танкисты Староверова рассказывали, как они налетели на автоколонну противника и расколошматили ее. Командир роты был, как всегда, немногословен. А подчиненные его поведали, что он один принял бой против трех вражеских танков и уничтожил их. Его машина тоже пострадала, а он и на этот раз даже царапины не получил.

На следующий день сводка Совинформбюро сообщала: «На фронте ничего существенного не произошло».

Саперы быстро соорудили прочный настил вместо сгоревшего, и наша бригада перешла на западный берег ручья. К утру мы освободили несколько населенных пунктов. Все они были сильно разрушены. Больше всего пострадала деревня Рубашевка. Немцы сожгли ее дотла, а жителей уничтожили.

Нам удалось выяснить судьбу Рубашевки. Вблизи нее партизаны взорвали склад горючего и перебили охрану. После этого в деревню прибыл карательный отряд. Жителей согнали в овраг, расстреляли, а потом облили бензином и подожгли. Это произошло перед прорывом Староверова.

Мы с комиссаром пошли к оврагу. Взорам нашим предстали груды обугленных трупов! Тут были старики, женщины, дети.

— Обязательно нужно танкистам это показать, — заметил комиссар. — Злее драться будут.

Уже собрались уходить, когда вдруг заметили, в кустах что-то шевелится. Присмотрелись — человек.

— Это свой, — сказал комиссар. — Принял нас за немцев и боится выходить. Товарищ, не бойтесь, — крикнул он.

Зашевелились кусты. Из них выбралась старушка, маленькая, сгорбленная.

— Наши! Слава тебе господи, — всплеснула руками, и слезы заблестели на ее глазах.

Подходим к тому месту, где она стоит. Глядим сверху вниз и глазам своим не верим: в кустах, видим, лежит немецкий солдат с забинтованной головой. Странное дело.

Спускаемся в овраг. Успокаиваем старушку.

— Мамаша, а это что за человек? — спрашиваю я, кивая на немца. Тот уже поднялся и стоит перед нами с разбитым лицом.

Старушка вышла вперед, раскинула руки, как мать, заступающаяся за сына, и отрицательно покачала головой:

— Не трогайте его. Он супротив своих пошел и тоже пострадал.

«Истинно русский характер, — подумал я о старушке. — На глазах у нее расстреляли родных и знакомых, сама только чудом осталась в живых, а за немца заступается!»

Наш врач осмотрел женщину и немца. У старушки он обнаружил тяжелые ожоги, у солдата — легкое ранение. Перед отправкой их в медсанбат переводчик успел задать немцу несколько вопросов и выяснить трагедию Рубашевки.

Эсэсовцы прибыли в Рубашевку на четырех машинах под брезентовыми тентами, пятая привезла бочки с бензином. Командовавший карателями оберет приказал собрать народ к оврагу.

— Привести всех, — предупредил он. — Того, кто не сможет идти, пусть несут.

Согнали более двухсот человек, не пожалели даже больных, женщин с грудными малышами. Оберст обратился с речью, требуя, чтобы ему выдали партизан.

Толпа молчала.

— Даю минуту на размышление, — предупредил он и стал следить за секундной стрелкой часов.

Прошла минута. Толпа молчала.

— Туда всех! — оберет махнул рукой в сторону оврага.

Автоматчики согнали обреченных людей в кучу и открыли огонь.

Шофер Август Мильраут видел это и не мог понять, почему потребовалось убивать стариков и детей. Задумавшись, он не слышал, как к нему подбежал обер-фельдфебель Бергман и потребовал подвезти бочки с бензином поближе к оврагу.

— Шевелись быстрее! — заревел он, выходя из себя. — Да проснись же ты наконец.

Шофер поднял глаза.

— Ты, Ганс, скотина, — процедил сквозь зубы. — Я не поеду!

— Что-о?! — Бергман задохнулся от злобы. — Еще одно слово, и я убью тебя.

— Не поеду!

Бергман ударил шофера кулаком в подбородок, выволок из кабины и сам повел машину. А когда в овраге все было кончено, он вспомнил об Августе и доложил оберсту. Тот подошел к сидевшему на земле шоферу. Мильраут встал, подтянулся.

— Социалист? — оберст смерил Августа презрительным взглядом.

— Беспартийный.

— Все равно. — Оберст криво улыбнулся, доставая из кобуры пистолет. — Русских жалеешь? — и выстрелил.

Рассказ немца дополнила старушка. По счастливой случайности пули автоматчиков миновали ее, и во время суматохи она укрылась в кустах. Отсюда видела, как эсэсовцы раскачали Мильраута и сбросили в овраг на кучу трупов. Когда немцы отправились жечь деревню, старая женщина выбралась посмотреть, не спасся ли кто, как и она. Живым оказался только немец. Старушка поняла, что он пострадал за жалость к людям, и решила помочь ему.

В первой половине августа, стремясь ослабить активность советских войск на ржевском направлении, противник перешел в наступление против левого крыла Западного фронта на участке Козельск — Сухиничи. И опять главной ударной силой у него были танковые соединения. Наибольший успех немцы имели в районе Алешкино, где им удалось переправиться через реку Жиздру.

Получаю приказ: 167-й танковой бригаде контратаковать прорвавшуюся колонну противника во фланг. В приказе указывается направление, время, поддерживающие артчасти.

Я командую бригадой совсем недавно. Плохо знаю людей. Выручает начальник штаба Дмитрий Васильевич Хромов, боевой, опытный командир, хороший товарищ.

В нем мне особенно нравится прямота, смелые суждения. Он может любому сказать в глаза все, что о нем думает. В работе деловит, энергичен. А внешность его обманчива: бесцветные глаза на маловыразительном веснушчатом лице, острый приподнятый нос, толстые, мясистые губы.