В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна

30 июля 1937 года был подписан секретный приказ НКВД № 00447, которым объявлялась «кулацкая операция». В рамках этого мероприятия арестовывали крестьян, священников, бывших дворян, а также людей, так или иначе заподозренных в связях с белым движением или оппозиционными политическими партиями. Эсеры записывались приказом во враждебные элементы едва ли не в первую очередь, причем со значительной вероятностью попасть в так называемую «первую категорию» лиц, к которым должен быть применен расстрел. Почти параллельно с этим проводились «национальные» операции — по заранее составленным спискам арестовывали немцев, поляков, латышей и многих других иностранцев и граждан СССР. С арестами нескольких крупных военачальников начались чистки в армии. Тысячи ЧСИР — «членов семей изменников Родины» — попали в лагеря по обвинению в связях с врагами народа.

День 30 июля считается днем начала Большого террора — периода политических репрессий, во время которого в 1937–1938 годах в СССР было арестовано не менее 1,7 миллиона человек: «врагов народа», «контрреволюционеров», «вредителей», а также их родных и близких. Более 700 тысяч из них были казнены. Следствие по делам зачастую велось с активным применением пыток — физическим насилием, угрозами семьям обвиняемых, «пыткой сном» (запрет спать днем и постоянные ночные допросы), — и доля «признавшихся» была близка к 100 процентам. Признательные показания оставались важнейшим аргументом в пользу виновности человека — так же, как и показания уже арестованных или расстрелянных знакомых и коллег. Что касается доносов, то многие из них писались под колоссальным психологическим давлением — уже на стадии следствия люди оговаривали своих близких. Очень часто перед ними стоял выбор между возможностью (чаще всего иллюзорной) личного выживания и необходимостью подписать бумагу против другого человека.

Приказом наркома внутренних дел Н. Ежова «Об оперативной работе по социалистам-революционерам» от 13 ноября 1936 года начальники управлений НКВД краев, областей и республик подробно информировались об «активизации» подрывной деятельности бывших эсеров (как правых, так и левых), направленной на воссоздание их партии, и организацию широкого повстанческого движения.

Ежов поставил задачу выявления всех эсеровских групп и одиночек-террористов. Особое внимание следовало уделить ссыльным эсерам как наиболее опасным организаторам антисоветских акций. Нарком откровенно рекомендовал внедрять в эсеровскую среду опытных агентов с целью опорочить ссыльных.

Начались аресты бывших эсеров по всей стране.

9 февраля 1937 года в разгар арестов, появился еще один циркуляр НКВД об усилении оперативной работы по «эсеровской линии». Его появлению предшествовало подробное спецсообщение Ежова на имя Сталина от 1 февраля. Нарком докладывал, что «в результате агентурной и следственной работы удалось вскрыть и приступить к ликвидации широко разветвленного подполья, руководимого ссыльными членами ЦК партии левых и правых эсеров». Ежов утверждал, что «для руководства нелегальной работой в областях были созданы областные (или краевые) бюро эсеров преимущественно из видных в прошлом деятелей эсеровской партии» и перечислял руководителей «нелегальных эсеровских организаций», в числе которых были Камков Б.Д., Спиридонова М.А., Майоров И.А., Самохвалов М.Д., Каховская И.К. и Измаилович А.А.

В ночь с 7 на 8 февраля 1937 года левоэсеровскую «четверку» и всех других уфимских ссыльных арестовали. Им было предъявлено обвинение в создании «эсеровской террористической и диверсионно-вредительской организации, ставившей задачу объединения всех антисоветских сил для борьбы с Советской властью путем вредительства и индивидуального террора в отношении руководителей партии и правительства». Сфабрикованное дело исключительную роль отводило, прежде всего, Марии Спиридоновой.

Началось следствие, ошеломляющее, неслыханное и неправдоподобное, и длилось оно одиннадцать месяцев.

Не чувствуя за собой никакой вины, открытая и прямая женщина, профессиональная революционерка, полжизни проведшая в тюрьмах и ссылках, обращаясь к руководству коммунистической партии, надеялась объяснить случившееся недоразумение, раскрыть «товарищам» глаза на их ошибку. Она писала из уфимской тюрьмы: «Если бы сейчас я за собой знала подпольную борьбу против Соввласти, я бы говорила о ней с былой дерзостью… Поэтому сейчас-то я так унижена и смертельно оскорблена предъявляемыми обвинениями, что я давно разоружилась и борьбы не вела». Ее удивляло и возмущало грубое обращение с арестованными молодых следователей.

Еще питавшая иллюзии относительно соблюдения прав и справедливости Мария написала жалобу на действия работников следствия первому секретарю Башкирского обкома партии Я.Б. Быкину. Тот отправился за объяснениями в местное управление НКВД, где ему приказали не лезть не в свое дело. Разъяснения были настолько доходчивы, что выступая на вечернем заседании 25 февраля 1937 года Быкин, в частности, сказал: «С тех пор, как Спиридонова была прислана к нам в ссылку, с первого момента, это, кажется, с 1931 года (т. Ягода точно помнит), и до последних дней она все время работала, и не как сумасшедшая, а как злейший политический враг, и в дальнейшем доказано будет, что она вела и ведет подпольную контрреволюционную работу вместе с Бухариным и его людьми… и, как другие ссыльные, имела возможность блокироваться с Троцким и Бухариным против нас… До Уфы и в Уфе Спиридонова группируется вместе с другими членами ЦК эсеров, вместе едут группой. Этим мы дали им возможность, чтобы они все время работали, все время имели в действии свое бюро ЦК эсеров, блокировались и объединялись со всеми другими врагами рабочего класса для того, чтобы активно бороться против нашей партии, против Соввласти».

Несмотря на свое угодничество, Я.Б. Быкин чуть позже был обвинен во вражеской деятельности и приговорен к высшей мере наказания.

Неожиданное развитие получили история с люстрами в доме правительства Башкирии. Антон Маковский вынужден был дать ложные показания, послужившие первым камнем в фундаменте возводимой постройки обвинения. Его шантажировали издевательством над ребенком. По требованию следователя Маковский подписал, по-видимому, заранее составленный текст протокола. В нем фигурировали руководящая «четверка» «контрреволюционной» организации и имена других ссыльных. «По личному поручению Спиридоновой я, Маковский, подготовлял и должен был осуществить террористический акт против председателя Башсовнаркома Булашева». Для этого электрик якобы предложил заменить легкий светильник люстрой. «Люстра в 5–6 килограмм, подвешенная вместо люцета, через некоторое время своей тяжестью обязательно выдернет крюк, упадет прямо на голову Булашева, который силой удара и весом люстры должен быть обязательно убит». Вечером 4 февраля люстра действительно сорвалась, но удержалась на проводе. «В данном случае Булашеву помог только случай».

Имелись и другие, столь же «ужасные» обвинения.

И. Каховская рассказывала: в 1935 году в Уфе неожиданно появился «некий гражданин из Архангельской ссылки», который «сказал, что является другом Б.Д. Камкова, прислан в Уфу заканчивать трехлетний срок ссылки, так как архангельский климат ему вреден. Он заявился к нам и сказал, что хотел познакомиться со Спиридоновой. Одновременно пришла открытка от Камкова, где тот сообщал, что направлен в Уфу очень подозрительный человек, с которым архангельские ссыльные не хотели иметь дела; что если он к нам явится, то и нам он не советует вести с ним знакомство. Этот человек посетил нас раза три, не застав Спиридоновой, которая избегала встречи с ним, и исчез. Мы приписали его визиты простому любопытству: он, очевидно, хотел „посмотреть“ на известную Спиридонову. Впоследствии он давал о нас какие-то порочащие показания».

Этим «подозрительным человеком» был Симон Самойлович Виталии, в 1920 году член Полтавского губкома левых эсеров, в рассматриваемое время — скорее всего, секретный сотрудник ОГПУ, надзиравший в роли ссыльного в Архангельске за Борисом Камковым. Во время следствия Виталии показал, будто бы привез Спиридоновой в Уфу письмо от Камкова, в котором шла речь об активизации партийной работы. Сама Спиридонова заявила в этой связи: «Виталии лжет, показывая, что привез мне письмо».