Полётов - Небоходов Алексей

– Простите, – мягко перебила она с уравновешенным достоинством, будто готовилась к этому моменту заранее. – Не хотела провоцировать вас на исповедь. Просто интересно, как именно рождаются такие тексты, как «Бесконечный день». Скажите, разве этот роман не о невозможности настоящего выбора? О человеке, который застрял между двумя вариантами жизни – и не может определиться ни с одной?

Марина не спешила с ответом и словно нарочно дала этим словам повиснуть в воздухе, чтобы Леонид почувствовал их вес. Он впервые за вечер перестал злиться. Обычно вопросы о «Бесконечном дне» его раздражали: слишком много уже сказано критиками, слишком часто журналисты цеплялись к банальным деталям, искали в романе автобиографию, политическую аллегорию, даже обвиняли в скрытом эпатаже. Но никто ещё не описывал его книгу таким образом – без расстановки флажков и ловких интеллектуальных уловок, без псевдонаучных терминов и дешёвых сенсаций. Было в этом вопросе что-то неожиданно честное, и Леонид не сразу нашёлся, что ответить.

– Вы её читали? – спросил он, чтобы выиграть время.

Вопрос прозвучал не как упрёк или проверка, а скорее как признание собственной неуверенности, что кто-то способен разобраться в его текстах по-настоящему.

Марина кивнула.

– Дважды. Первый раз – на втором курсе, когда она только вышла, второй – пару недель назад, когда узнала, что приеду к вам. Первый раз я ничего не поняла, если честно. Второй раз…

Она замолчала, подбирая слова, и вдруг, чуть смутившись, добавила:

– Во второй раз книга показалась мне страшной.

Леонида кольнуло это признание. Он ожидал услышать всё, что угодно – что роман «глубокий», «провокационный», даже «безнадёжный», – но не «страшный». Этот эпитет был слишком личным, почти интимным, и именно поэтому задел сильнее прочих. Леонид вспомнил, как писал «Бесконечный день» – в состоянии полусна, когда дни сливались и время то ускорялось, то тянулось мучительно медленно. Как мучительно сомневался, стоит ли вообще отправлять рукопись в издательство, а потом неделями не отвечал на звонки редактора, боясь, что всё испортит обычное человеческое общение и его голос предаст его – иронией, усталостью, или, не дай Бог, надеждой.

– Не думаю, что она страшная, – медленно произнёс Леонид, хотя понимал, что собеседница права. – Скорее честная. Там нет ни хэппи-энда, ни катарсиса, ни даже однозначного финала. Только ожидание, что когда-нибудь это всё закончится.

Марина слушала его очень внимательно – так слушают только люди, которые умеют не перебивать. Смотрела не в глаза, а чуть вбок, как будто запоминала его ответы на уровне интонаций, а не только смысла.

– Мне показалось, что главный герой – не столько ваш автопортрет, сколько собирательный образ человека, который боится собственного будущего. Он ведь не выбирает, потому что в каждой версии себя он всё равно одинок. Даже если остаётся с той, которую любит, даже если уходит к другой. В этом и есть страх, – осторожно добавила журналистка. – Оказаться в любом случае ненужным.

На кухне тикали часы, и тиканье подчёркивало паузу, которой Леонид не спешил заполнять.

– Когда я писал этот роман, – наконец сказал Полётов, – я сам ещё не понимал, от чего бегу. Тогда казалось, что можно сбежать, если спрятаться как можно дальше: в горы, в книги, в самого себя. Но всегда остаётся что-то, что догоняет. Иногда это просто память, иногда – кто-то вроде вас, кто вдруг спрашивает ровно то, о чём старался не думать.

Он хотел улыбнуться, но получилось слишком криво.

– Я не психотерапевт, – сказала Марина, и в её голосе прозвучала лёгкая самоирония. – Просто, когда читаешь такие книги, кажется, будто у автора есть ответы, которых у тебя самого никогда не будет. Наверное, это обман.

Леонид мог бы сказать, что у писателей нет никаких ответов, что все эти книги – способ скрыться за чужими историями, чтобы не разбираться в собственной. Мог бы, но не стал. Впервые за долгое время он ощутил не раздражение, а почти уважение – к собеседнице, к её умению не топтаться по чужим больным мозолям, к её вдумчивости. Может, это и есть талант журналиста, подумал Полётов, – заставить человека заговорить, даже если тот всю жизнь тренировался не произносить ни слова лишнего.

Леонид замер, не скрывая удивления. «Бесконечный день» был его первым романом, написанным здесь, в горах. Главный герой каждое утро просыпался в двух разных реальностях одновременно: в одной он остался с женщиной, которую любил, в другой – ушёл к той, с которой должен был быть. С каждым днём границы между мирами истончались, воспоминания путались, а герой всё отчаяннее искал способ выбрать один из миров навсегда. Критики называли роман «философской головоломкой», но никто не увидел в нём то, что разглядела эта женщина – историю о мучительной невозможности выбора.

– Вы внимательный читатель, – сказал Полётов наконец, чувствуя, как его голос звучит мягче, чем хотелось бы.

Марина улыбнулась, и на её лице промелькнуло что-то, похожее на облегчение. Словно она прошла некий тест, преодолела первый барьер.

– Я перечитала все ваши книги перед поездкой сюда, – призналась журналистка. – Дважды. И знаете, что меня поразило? Во всех трёх романах главный герой что-то ищет. В первом – способ изменить прошлое, во втором – утраченную рукопись, в третьем – исчезнувшую женщину. Но на самом деле, как мне кажется, все они ищут одно и то же. Прощение. Или, может быть, понимание.

Марина говорила тихо, почти интимно, словно они были старыми друзьями, обсуждающими общие воспоминания. Леонид почувствовал странное смятение – эта женщина видела в его книгах то, что он сам старательно прятал между строк. И теперь она смотрела на него, словно ожидая подтверждения своей догадки.

– Я думаю, вы слишком много додумываете, – сказал Полётов, отводя взгляд. – Литература – это прежде всего вымысел. Не стоит искать в ней автобиографические элементы.

Марина не стала спорить – просто кивнула, принимая его слова как ещё одну деталь в общей картине, которую пыталась сложить.

– Может быть, вы правы, – сказала она после паузы. – Но всё же я не могу не задаться вопросом: почему человек, достигший такого успеха, выбирает полное одиночество? Что должно случиться, чтобы предпочесть жизнь без людей?

Она смотрела на него не с жалостью, не с осуждением, а с искренним любопытством, словно он был редким экспонатом в музее, который она пыталась понять.

– Мой выбор, – сказал Леонид, чувствуя, как каждое слово даётся ему с трудом, – продиктован не какими-то драматическими событиями, а простым пониманием: я лучше работаю в тишине. Всё остальное – ваши домыслы.

Марина продолжала смотреть на него, и в её взгляде Полётов вдруг увидел то, чего боялся больше всего – понимание. Не симпатию, не жалость, а именно понимание, словно она разглядела в нём что-то, чего он сам старался не замечать.

– Спасибо за честность, – сказала журналистка наконец. – Я ценю это.

Леонид не нашёлся с ответом. Он чувствовал себя странно обнажённым перед этой женщиной, которая каким-то образом проникала сквозь его защиту, не прилагая к этому видимых усилий.

Писатель ощутил странную усталость, будто долгий разговор с Мариной забрал у него силы. Её взгляд – слишком понимающий, слишком проницательный – вызывал у Полётова смесь раздражения и какого-то забытого любопытства. Он поставил пустую чашку на столик и внезапно принял решение, которое в любой другой день показалось бы ему абсурдным.

– Чай не лучший напиток для таких разговоров, – сказал Леонид, отводя взгляд.

Марина слегка удивилась, но не стала возражать. Он молча встал и прошёл к низкому буфету у стены – туда, где хранилась коллекция домашнего самогона. Каменные стены гостиной отражали лунный свет, просачивавшийся через высокие окна, и комната казалась холоднее, чем на самом деле.

Полётов открыл буфетную дверцу, достал пузатую бутылку с прозрачной жидкостью без этикетки. На стекле поблёскивали крохотные пузырьки: признак домашнего производства. На подносе рядом лежали два толстостенных гранёных стакана, которые он привёз из Москвы много лет назад.