Земля обетованная - Обама Барак

Я сказал своей команде, что мы должны управлять кораблем и поддерживать высокие стандарты. Если повезет, Закон о восстановлении не только поможет предотвратить депрессию. Он также может помочь восстановить веру общества в честное, ответственное правительство.

К Новому году большая часть нашей первоначальной работы была завершена. Вооруженные нашим предложением и зная, что мы не можем позволить себе работать по обычному графику, Джо Байден и я отправились в Капитолий 5 января — за две недели до моей инаугурации — чтобы встретиться с лидером большинства в Сенате Гарри Ридом, лидером республиканцев в Сенате Митчем Макконнеллом, спикером Палаты представителей Нэнси Пелоси, лидером республиканцев в Палате представителей Джоном Бонером и другими ключевыми лидерами только что сформированного 111-го Конгресса, чья поддержка нам была необходима для принятия законопроекта.

Из четырех ключевых лидеров я лучше всего знал Гарри, но за несколько лет работы в Сенате мне довелось пообщаться и с Макконнеллом. Невысокий, совиный, с ровным кентуккийским акцентом, Макконнелл казался маловероятным лидером республиканцев. Он не проявлял никаких способностей к сюсюканью, хлопанью в спину или зажигательному ораторскому искусству. Насколько можно судить, у него не было близких друзей даже в своей фракции; не было у него и твердых убеждений, кроме почти религиозного неприятия любой версии реформы финансирования избирательных кампаний. Джо рассказал мне об одной стычке, которая произошла с ним на заседании Сената после того, как лидер республиканцев заблокировал законопроект, автором которого был Джо; когда Джо попытался объяснить достоинства законопроекта, Макконнелл поднял руку, как гаишник, и сказал: "У вас, должно быть, ошибочное впечатление, что меня это волнует". Но то, чего Макконнеллу не хватало в харизме или интересе к политике, он с лихвой компенсировал дисциплиной, проницательностью и бесстыдством — и все это он использовал в единоличном и беспристрастном стремлении к власти.

Гарри терпеть его не мог.

Бонер был совсем другим человеком, приветливым, с серьезным голосом, сыном бармена из пригорода Цинциннати. С его курением и вечным загаром, любовью к гольфу и хорошему мерло, он казался мне знакомым, вырезанным из той же ткани, что и многие республиканцы, которых я узнал, будучи законодателем штата в Спрингфилде — обычные парни, не отклоняющиеся от линии партии или лоббистов, которые поддерживали их у власти, но которые также не считали политику кровавым спортом и могли даже работать с вами, если это не стоило им слишком дорого в политическом плане. К сожалению, эти же человеческие качества обеспечили Бонеру непрочный контроль над своей фракцией; пережив унижение, когда его лишили руководящего поста в результате недостаточной преданности Ньюту Гингричу в конце 1990-х годов, он редко отступал от тезисов, которые готовили для него его сотрудники, по крайней мере, не на публике. В отличие от отношений между Гарри и Макконнеллом, между спикером Нэнси Пелоси и Бонером не было настоящей вражды, только взаимное разочарование — со стороны Нэнси из-за ненадежности Бонера как партнера по переговорам и его частой неспособности обеспечить голосование; со стороны Бонера из-за того, что Нэнси обычно обходила его.

Бонер был не первым, кого спикер обошла с фланга. На первый взгляд, Нэнси, в своих дизайнерских костюмах, туфлях и с идеально уложенными волосами, выглядела как богатая либералка из Сан-Франциско. Хотя она могла болтать без умолку, в то время она не была особенно хороша на телевидении, имея тенденцию произносить ноздри демократов с практичной серьезностью, которая напоминала речь после ужина на благотворительном вечере.

Но политики (обычно мужчины) недооценивали Нэнси на свой страх и риск, ведь ее восхождение к власти не было случайностью. Она выросла на Востоке, итало-американская дочь мэра Балтимора, с ранних лет обученная методам работы этнических боссов и грузчиков, не боявшаяся играть в жесткую политику во имя достижения цели. Переехав с мужем Полом на Западное побережье и оставшись дома, чтобы растить пятерых детей, пока он строил успешный бизнес, Нэнси в конце концов применила свое раннее политическое образование на практике, уверенно продвигаясь по карьерной лестнице в Демократической партии Калифорнии и Конгрессе, чтобы стать первой женщиной-спикером в истории Америки. Ей было все равно, что республиканцы сделали ее своей любимой рапирой; ее также не пугало периодическое ворчание ее коллег-демократов. Дело в том, что никто не был более жестким или более искусным законодательным стратегом, и она держала свою фракцию в узде с помощью сочетания внимательности, умения собирать средства и готовности подрезать под коленки любого, кто не выполнил взятые на себя обязательства.

Гарри, Митч, Нэнси и Джон. Мы иногда называли их "Четыре вершины". На протяжении почти всех следующих восьми лет динамика отношений между этими людьми будет играть ключевую роль в формировании моего президентства. Я привык к ритуальному характеру наших совместных встреч, к тому, как они входили в зал по одному, каждый из них предлагал рукопожатие и приглушенное признание ("Господин президент… господин вице-президент… Вице-президент…"); как, когда мы все рассаживались, Джо и я, а иногда и Нэнси, пытались легкомысленно пошутить, считая себя счастливчиками, если получали от остальных троих скупую улыбку, в то время как мои сотрудники приводили пул прессы для обязательной фотосессии; как после того, как пресса была выдворена и мы перешли к делу, эти четверо старались не показывать свои карты и не брать на себя твердых обязательств, их комментарии часто посыпались тонко завуалированной критикой в адрес своих коллег, которых объединяло лишь общее желание быть где-нибудь в другом месте.

Возможно, потому что это была наша первая встреча после выборов, возможно, потому что к нам присоединились их соответствующие кнуты и заместители, а возможно, из-за серьезности того, что стояло перед нами, "Четыре вершины" были на высоте, когда мы собрались в тот день в начале января в роскошном зале LBJ, расположенном рядом с залом заседаний Сената, вместе с другими лидерами Конгресса. Они с заученным вниманием слушали, как я приводил доводы в пользу Закона о восстановлении. Я упомянул, что моя команда уже обратилась к их сотрудникам с просьбой внести свой вклад в актуальное законодательство и что мы приветствуем любые предложения по повышению эффективности пакета стимулирующих мер. Я отметил, что также надеюсь встретиться с каждым из их фракций сразу после инаугурации, чтобы ответить на дополнительные вопросы. Но, учитывая быстро ухудшающуюся ситуацию, я сказал, что скорость имеет первостепенное значение: Нам нужен законопроект на моем столе не через сто дней, а через тридцать. В заключение я сказал собравшимся, что история будет судить всех нас по тому, что мы сделали в этот момент, и что я надеюсь, что мы сможем добиться такого двухпартийного сотрудничества, которое восстановит доверие встревоженной и уязвимой общественности.

Учитывая, что я просил лидеров Конгресса сделать то, что обычно занимает год законодательного процесса, в течение одного месяца, реакция в зале была относительно сдержанной. Мой давний друг Дик Дурбин, сенатский кнут, спросил об увеличении доли стимулирующих долларов, предназначенных для инфраструктуры. Джим Клайберн, представитель большинства в Палате представителей, предложил наглядный урок истории о том, как Новый курс обошел стороной черные общины, и спросил, как мы собираемся предотвратить то же самое в таких местах, как его родной штат Южная Каролина. Виргинец Эрик Кантор, второй по рангу республиканец в Палате представителей и один из консервативных "младотурков", который, как известно, претендует на место Бонера, похвалил некоторые предложения по снижению налогов, которые мы включили в пакет, но спросил, не будет ли большее, постоянное снижение налогов работать лучше, чем расходы на то, что он считает неудачными либеральными программами, такими как продовольственные талоны.