Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

— Лишь догадываюсь. — Грейс находила удивительным то, что она ведет подобный разговор с Альби, а не с одной из дочерей, которых нередко уговаривала поделиться своими страхами и тревогами. — Но ты молод. Всему свое время. Может, у тебя его уйдет больше именно из-за твоего происхождения. И я хочу, чтобы ты знал, что меня это совершенно не расстроит.

— Спасибо, мама, — сказал он, опустив глаза и с улыбкой глядя на мороженое. Грейс даже не заметила, когда его принесли.

Осмелевшая от доверительного общения с Альби, Грейс решила при следующей встрече с Каролиной в Париже поднять тему Жюно. После старательной подготовки, включившей в себя покупку новой осенней одежды и поздний обед в выбранном дочерью бистро, она сказала:

— Девочка моя милая, ты замечательно выглядишь. Как дела в школе?

— Мама, я уже устала тебе повторять, что это не школа, а университет.

— А я все забываю, — засмеялась над своей постоянной ошибкой Грейс, приказав себе не бранить Каролину за тон — в точности похожий на тот, которым, как она недавно заметила, Ренье выговаривал ей самой. — В Америке говорят «школа». А в университете я никогда не училась.

— Да уж знаю, — буркнула Каролина, и Грейс снова с трудом проглотила готовые сорваться с губ слова: «Это ты к чему?»

— Но, конечно, в Академии все было ужасно серьезно, — будто защищаясь, проговорила она.

Официант принес заказ: морской язык в кляре для Грейс и лангет со специями для Каролины. Еще они взяли на двоих тушеный шпинат и жареную картошку. От тарелок поднимался пар, запахи смешивались в густой, какой-то винный аромат — насыщенный и резкий одновременно, свойственный лишь французской кухне.

Каролина закатила глаза, беря нож с вилкой и пробуя шпинат с куском лангета.

«Не обращай внимания», — велела себе Грейс и бодро попросила:

— Расскажи мне о Филиппе. Чем вы занимаетесь вместе? Не только ведь по вечеринкам ходите, как можно подумать благодаря газетам. — «Тем самым гнусным газетам, которые все мы так ненавидим. Помни, девочка моя, мы на твоей стороне».

Прежде чем ответить, Каролина проглотила один кусок и откусила новый.

— Он любит поесть, — сказала она наконец. — Так что мы много ходим по ресторанам. И по магазинам. — А потом добавила, поведя плечами: — Он купил мне вот эту блузку.

Блузка не понравилась Грейс с первого взгляда, но она ничего не сказала, чтобы не распыляться на ерунду и поговорить о более важных вещах. Хотя блузка и была с длинными рукавами, но настолько прозрачная, что все в ресторане могли видеть кружевной белый лифчик дочери. Грейс хотела бы, чтобы наряд дополняла какая-нибудь кофточка, однако улыбнулась:

— Очень симпатично.

— Но, если честно, тебе не нравится, — со знанием дела заявила Каролина.

— Нравится! К тому же что я там понимаю в современной моде? Ты давным-давно сменила меня в списке самых нарядных дам, — проговорила Грейс, что было правдой.

Этот список порой утешал ее, служа мощным напоминанием, что, оставшись в Голливуде, к нынешнему своему возрасту она уж наверняка сидела бы без работы.

Задобренная комплиментом матери, Каролина проговорила:

— У Филиппа отличный вкус. Все советуются с ним, как одеваться, что купить.

— Это действительно полезное качество, — сказала Грейс самое приятное из того, что пришло ей на ум. Может быть, этот Филипп в чем-то похож на Олега? Проведя такую параллель, она вдруг с тошнотворной ясностью осознала, что Каролина и Филипп — любовники. — Но хотя бы в кино вы ходите? — спросила она, надеясь найти в отношениях дочери что-то невинное и молодежное. — Гуляете по Тюильри? Бываете в Лувре?

Каролина пожала плечами:

— Для этого у меня есть подружки. Филипп слишком занят. А когда освобождается, то хочет развлекаться.

Грейс уже съела половину своей порции, не замечая вкуса, а сейчас положила вилку и нож со словами:

— Лишь бы только ты была счастлива, моя милая.

— Я счастлива, — серьезно ответила дочь и сделала большой глоток красного вина.

Мать поверила ей. Каролина действительно счастлива. И что в этом плохого? В жизни Грейс тоже когда-то были любовники и душевные страдания. Будут они и у Каролины. Внезапно показалось, что серьезное предупреждение, которое она собиралась сделать дочери относительно Жюно, неактуально. И, возможно, даже нецелесообразно.

Пристально глядя на Каролину, Грейс произнесла:

— Если что-нибудь случится, я всегда рядом. Ты же знаешь, да?

— Мам, да со мной все нормально, — слегка поеживаясь от неловкости, отозвалась Каролина.

Но Грейс не сомневалась, что дочь услышала и поняла ее, а это самое лучшее, чего можно было добиться.

Глава 38

1978 год

«Не уподобляйся своей матери», — это стало для Грейс подобием мантры с тех пор, как Каролина обручилась с Жюно. И хотя когда-то Маргарет Мейер Келли огорчалась совсем по иным причинам, чем теперь Грейс, последняя могла понять присущее матерям желание растерзать всех и вся, что может помешать счастью ребенка. Ее собственная мать осталась довольна выбором дочери, но недовольна, что ее оттеснили на обочину, пренебрегли ее мечтой о свадьбе коронованной особы в Филадельфии, которой Маргарет потом могла бы тыкать в физиономии всем окрестным дамам, задирающим нос перед женой выскочки-бизнесмена Джона Б. Келли. Грейс же, напротив, волновало лишь счастье дочери. Никто, кроме самой Каролины, не считал Филиппа Жюно подходящей партией для нее. В лучшем случае этот брак был обречен.

Но Грейс помнила, как одиноко ей было во время собственной помолвки, как она не смела прийти к матери ни с чем, кроме протокольных вопросов насчет нарядов и цветов, и не хотела, чтобы Каролина испытала то же самое.

Когда дочь сообщила о помолвке родителям, ее лицо сияло от юношеского волнения и влюбленности. Она усадила родителей в гостиной, где они когда-то играли в «Монополию» и «Улику» [32], и сказала:

— Я знаю, вы считаете, что Филипп не очень мне подходит, но я его люблю. На самом деле. Он заставляет меня смеяться и смотреть на весь мир как на вызов. Этого я как раз и хочу — любви, веселья и всегда придумывать что-то новое.

Грейс почувствовала, как ее сердце буквально сочится искренней любовью к дочери, а потом вдруг поняла, что чувствовала то же самое сразу после рождения каждого из детей, словно ее тело произвело на свет то, что станет одновременно и изнашивать ее, и защищать. Ее бросило в жар и страстно захотелось коснуться дочери, но Каролина не была уже больше младенцем, которого можно держать на руках. Она стала длинноногой взрослой женщиной, которая с почти чопорным видом сидела напротив родителей, надеясь на их одобрение.

На этот раз Грейс в виде исключения первой проявила энтузиазм, успев подумать, что Ренье, видимо, не на шутку обеспокоен этим заявлением (хотя они оба и осознавали его неизбежность), раз не постарался, как обычно, успеть похвалить своего ребенка раньше, чем жена. Поднявшись с дивана, она заключила в объятия Каролину, которая тоже поднялась и крепко обняла ее в ответ.

— Девочка моя милая, поздравляю тебя, — шепнула она, ощутив щекой гладкие мягкие волосы дочери и почувствовав лавандовый аромат ее мыла.

Когда они разжали объятия, в глазах Каролины стояли слезы.

— Спасибо, мама, — проговорила она.

Почувствовать любовь дочери и единение с ней — это стоило предстоящего взрыва негативных эмоций Ренье. А что взрыв неотвратим, стало ясно, когда муж застыл на диване. Но потом он тоже встал, почти механически подошел к Каролине и обнял ее:

— Если ты действительно этого хочешь…

Позднее он свирепствовал в супружеской спальне:

— Как ты могла повести себя так, будто все нормально?

— А как я могла повести себя иначе?!

Грейс поразилась горячности собственного тона. Она вдруг обнаружила, что ей безразлично мнение Ренье о том, как именно она выкажет материнскую любовь во время этого тяжелого испытания. Это было здорово и освобождало. «Мне все равно, что у тебя на уме», — думала она. Неужели у них всегда до этого доходило?