Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91

– Скажите, пожалуйста, что это место занято, – попросил я железнодорожника.

– Э-э, я уж не могу. Тут, кто займет, тот и владеет, значит! – ответил он.

Не желая потерять место, я быстро оповестил обо всем мамашу, и она повернула домой, между тем как я сам вернулся к месту, где увидел, что его без меня никто не захватил. Ура! Я владел сей хижиной!

Не снимая пальто и шапки, я бухнулся на сидение и погрузился в черную резкую тень от боковой полки. Чемоданишко я положил себе на колени. Нужно сказать, что устроился я весьма удобно. Я был очень рад, что успел занять это место, так как оно было уединено, спокойно и находилось против помещения проводника; а это было уже небольшое преимущество в смысле интереса, ибо проводники – народ боевой, шумливый и разговорчивый. Я сидел и спокойно глядел, как мимо меня проносились толпы нагруженных людей, кричащих, изрыгающих проклятия, кляня друг друга и ругаясь. То было сборище превосходнейших экспонатов с «выставки» проклятий, которая, к счастью, конечно, не существует. Всюду слышался глухой смех, разговоры и указания тех, кто устраивался на местах своих вместе с багажом. В вагоне оказалось столько дымящих, что скоро все было от меня немного скрыто призрачной голубоватой пеленой.

На левое сидение, передо мной, уселся какой-то дядька в кожаном пальто и кепке, титанического телосложения. Другой встал возле него, и они начали болтать, поминутно смеясь и тревожа свои трубки с табаком.

Я с невозмутимым спокойствием созерцал всю эту картину, зная, что меня ничего из их дела не касается, и ждал только одного – скорого отправления поезда.

– Сколько до отхода-то? – спросил стоящий великан.

– Десять минут, – ответил сидящий, глядя на ручные часы.

Я принял его ответ к сведению. Между тем, суматоха несколько улеглась, хотя в дымном воздухе, под мрачными лучами лампы, все еще гудел многоголосый шум. Смотря на отражение служебной двери в темном окне, я ждал, сидя совершенно неподвижно и еще даже не изменив своего первоначального положения.

Вдруг что-то с лязгом дернуло, и послышался слабый стук, сопровождавшийся медленным, равномерным качанием.

– Тронулись, – проговорил сидящий силач.

Стук становился чаще, и вскоре вагон развил достаточную скорость. Проводник вошел к себе вместе со служащим, моим бывшим собеседником, и дверь закрылась.

Я неподвижном сидел в моем темном уголке и думал, что лучше этого места нет во всем вагоне.

Мысли сменяли друг друга в моей голове. Трудно даже сказать, о чем я думал. Я даже не верил, что еду в Ленинград, до такой степени привык лишь только мечтать о нем. Мне казалось, что вагон едет, да только куда-то, во что-то неизвестное, только не в город, к которому я так долго стремился. Люди, окружавшие меня, ехали в Ленинград – это я знал твердо, но я ехал не туда; цель моя казалась мне другим, чем-то божественным, неземным. В моем сознании просто не укладывались мысли о том, что, вот, дескать, завтра я уже увижу ленинградские улицы, Неву, Исаакиевский собор; увижу близких мне по родству и по чувству Раю, Моню и Трубадур. «Да, все люди эти, что в этом вагоне, едут в Ленинград, – думал я, – а я еду… я еду во что-то неведомое!..» Но только какое-то странное, новое, торжественное чувство говорило мне, что все это – реальность. Честное слово! Я был, как во сне, в каком-то забытьи. «Прощай, Москва, – думал я, глядя на темное окно. – Прощай, надоедливая школа, парты, классная доска! Ну вас, к черту! Теперь я свободная птица! Я независим от вас!»

Я даже чувствовал в себе какую-то пронизывающую, но слабую дрожь, которая приготовляла меня к нечто великому. Я никак не мог от нее отделаться, но я, собственно говоря, и не гнал ее от себя.

Вскоре стоящий геркулес куда-то исчез, и веселая беседа моих соседей прекратилась.

Наконец-то настал момент, когда я могу приступить к исполнению своей мечты – начать «Аиду», думал я.

Для начала в моей голове прозвучал один лишь марш, потом я его повторил, но для третьего раза у меня уже не хватило духу. Чтобы свыкнуться с обстановкой, я провел оба марша из «Трубадура» и на этом остановился. Равномерный стук колес был прекрасной подмогой для ясного и правильного звучания моих воображаемых певцов и оркестра. Начало оперы я все еще оттягивал, так хотел посмаковать блаженный момент и не решался все еще приступить к вступлению к «Аиде».

Неожиданно стоящий колосс исчез, и его место занял какой-то рядовой член подсолнечного мира, с простоватым лицом и в самой заурядной одежде. Не будучи дураком, он разложил на столике свои запасы. И его челюсти приступили к своим функциям. При виде этого я тоже вспомнил о своих продовольственных складах и тоже, не считая себя идиотом, решил приступить к своей трапезе. Есть я не хотел, но я знал, что чем скорее я отделаюсь от ненужной мне провизии, тем лучше и легче я могу продвигаться и жить дальше.

Я открыл чемоданчик, кое-что там разворошил и достал какую-то часть моей провизии. Кое-как поглотив ее, я успокоился.

Вскоре мы проехали Клин, где стояли изрядное число минут, так что меня даже тоска взяла; но потом все исчезло, так как колеса вагона вновь заработали.

Я решил запечатлеть этот момент на бумаге, и достал из бокового кармана пальто данную мамой открытку. Я подвинулся немного вбок, чтобы лучи света падали на мой чемоданчик, лежавший на коленях, и, достав карандаш, я принялся оповещать на открытке своих московских домочадцев, что только сейчас, дескать, отъехали от Клина, что я дышу нормально, и что я сейчас, понятно, в дороге. И что окончу письмо на ленинградском вокзале, где и напишу о том, как произошел процесс высаживания. Открытка лежала на чемодане, и движение поезда мешало мне писать по-человечески, так что на бумаге мне удавалось ставить лишь лежачие или кривые буквы.

Сверху спал край пальто храпевшего на верхней полке моего так называемого «небесного» соседа, и черная тень упала на мой чемодан. Я сунул открытку в боковой карман и снова принял прежнюю позу в глубине моего темного и скромного уголка. Правда, я поставил потом чемодан сбоку от себя к стене и, облокотившись на него правой рукой, но это не ухудшило моего положения.

Мой сосед снова принялся уплетать, а я, вытащив из чемодана пакет с белым зефиром, устроил у себя на груди из пальто нору и вставил в оную оный пакет; после чего я поминутно запускал в него свою левую лапу.

Счастливее меня не было на свете! Жуя данные сладости, я мчался к Ленинграду, покидал то, что мне в Москве уже осточертело, приближался к тем людям, увидеть которых я так стремился, ждал близкого свидания с ленинградскими достопримечательностями – разве это не удовлетворение моей грешной натуры?

В вагоне уже успело все успокоиться; говор стих, суматоха приказала всем долго жить, и воздух был лишь насыщен одними голубыми клубами дыма.

«Начну», – подумал я. И в моей голове возник театральный зал, ряды кресел, занавес… Свет погас, и «Аида» началась. Вереницей проходили музыкальные темы… Это был целый театр, с которым не скучно было бы даже в обществе меланхоликов. К концу I-го действия я уже знал, что с начала оперы прошло уже около одного часа с пятью минутами.

В вагоне многие спали, а служебная дверь открывалась лишь на редких станциях. Мой сосед уже спал, я тоже не был далек от него, и, прислонившись к стене и чемоданчику, я решил вздремнуть до второго действия оперы.

Я забылся очень быстро. Голова моя затуманилась, и я помню, как я очнулся ночью лишь тогда, когда вагон однажды вздрогнул, а служащий кому-то сказал, что это Бологое. Проводник взял фонарь и ушел на площадку. Я чувствовал такую усталость, что, не дождавшись отправления, снова вступил в мир грез. Кто-то сказал, что уже очень поздно, ему поддакнули, где-то хлопнула дверь, кто-то спал со свистом… так шло время. Я заснул.

Проснувшись, я увидел, что еще было темно, и вид внутренностей вагона остался неизменным. Кругом еще спали. Первые лучи зимней зари я заметил на снежных узорах на стекле. Постепенно светало! Вместе с этим светом в меня вливалось какое-то новое чувство. До этого момента в вагоне существовали мгла, тени, бледные огни ламп, и я уже привык к ним, но теперь сквозь замороженные белеющие окна пробивались светлые дневные лучи, которые были здесь еще новыми, напоминающими мне снова о том, что я еду в долгожданный Ленинград.

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91