Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
Приехали к дедушке в деревню Городец Сенненского района. Семья у него была большая, мы поселились в летней кухне. Нас стали звать «дачниками», так это за нами до конца войны и осталось. Я не помню, чтобы мы играли, во всяком случае, летних игр так у нас точно не было. Подрастал маленький брат, он был на наших руках, потому что мама копала, сажала, шила. Оставит нас одних: надо вымыть ложки, тарелки, полы, дотопить печку, насобирать веток на завтра, запастись водой, полное ведро мы не могли поднять, носили по полведра. С вечера мама назначала: ты – старшая по кухне, а ты – старшая по брату. И каждая уже за свое дело отвечала.
Как бы ни было голодно, но у нас появилась кошка, за ней – собака. Это были члены семьи, мы все делили с ними поровну. В другой раз не хватает на кошку и собаку, так тайком каждая из нас старалась припрятать им кусочек. И когда кошка погибла от осколка, это была такая потеря, что, казалось, перенести ее невозможно. Плакали два дня. Хоронили с выносом, со слезами. Поставили крестик, посадили цветы, поливали.
Я и сейчас, как вспомню наши слезы, как мы переплакали, не могу завести кошку. Дочь, когда была маленькая, просила купить собачку, а я не смогла.
А потом что-то с нами случилось... Мы перестали бояться смерти...
Наехали большие немецкие машины, выгнали всех из хат. Выстроили и считают: «Айн, цвай, драй...» Мама девятая, а десятого на расстрел. Нашего соседа... Мама держала на руках братика, так он у нее из рук и упал.
Я запоминала запахи... Когда вижу сейчас в кино фашистов, слышу солдатский запах... Кожи, хорошего сукна, пота...
О смерти не говорили... В нашей семье старались как можно меньше говорить о смерти. Был такой уговор. Она была всюду...
Сестра в тот день дежурила по брату, а я полола на огороде. В картошке нагнусь, меня не видно, знаете, в детстве все кажется большим и высоким. Когда заметила самолет, он уже кружился надо мной, я увидела совершенно отчетливо летчика. Его молодое лицо. Коротенькая автоматная очередь – бах-бах! Самолет второй раз разворачивается... Он не стремился меня убить, он развлекался. Уже тогда, детским умом я это поняла. А на мне даже косыночки нет, нечем прикрыться...
Ну, что это? Как объяснить? Интересно: жив ли этот летчик? И что он вспоминает и как рассказывает? Какими словами?
Я говорю... В войне меня интересует необъяснимое... Я не перестаю о ней думать...
Проходила та минута, когда решалось: погибнешь от пули или умрешь от страха, и наступала нейтральная полоса – одну беду пронесло, а о другой пока люди не знают – и было много смеха. Начинали поддевать, подшучивать друг над другом: кто и где прятался, как бежали, как пуля летела, да не попала. Я это хорошо помню. Даже мы, дети, соберемся и посмеиваемся друг над другом – кто испугался, а кто нет. Смеялись и плакали одновременно.
Я вспоминаю о войне, чтобы понять... А иначе – зачем?
У нас было две курицы. Когда им говорили: «Немцы – тихо!» – они молчали. Они сидели тихо-тихо вместе с нами под кроватью, ни одна не кокнет. Сколько я потом ни видела в цирке ручных кур, они меня не удивляли. А наши ко всему исправно неслись под кроватью в ящике – два яйца в день. Мы чувствовали себя такими богатыми!
Все-таки какую-то елку на Новый год мы ставили. Конечно, это мама помнила, что у нас детство. Из книжек вырезали яркие картинки, делали шарики из бумаги: один бочок белый, другой – черный, гирлянды из старых ниток. И в этот день особенно все улыбались друг другу, вместо подарков (их не было) мы оставляли под елкой записочки.
В своих записочках я писала маме: «Мамулечка, я тебя очень люблю. Очень! Очень!» Дарили друг другу слова.
Годы прошли... Я столько книг прочитала... А поняла о войне не намного больше, чем тогда, когда была ребенком. Об этом хотела рассказать...
«Играть на улице не с кем...»
Валя Никитенко – 4 года.
Сейчас – инженер
– В детской памяти запечатлевается все, как в альбоме. Отдельными снимками...
Мама просит:
– Бежим-бежим... Топаем-топаем... – У нее руки заняты. А я капризничаю:
– У меня ножки болят.
Трехлетний братик толкает меня:
– Безым (букву «ж» он не выговаривал), а то немцы догонят. – И «безым» рядом молча.
От бомб я прячу голову и куклу, а кукла уже без руки и без ног. Плачу, чтобы мама ее перевязала...
Кто-то принес маме листовку... Я уже знаю, что это такое... Это такое большое письмо из Москвы, хорошее письмо. Они с бабушкой говорят, и я понимаю, что дядя наш в партизанах. По соседству у нас жила семья полицая. И, знаете, как дети: выйдут, и каждый хвастается своим папой. Их мальчик говорит:
– У моего папы автомат...
Я тоже хочу похвастаться:
– А нам дядя принес листовку...
Это услышала мать полицая, она пришла к маме предупредить: смертельная беда нашей семье, если ее сын услышит мои слова или кто-нибудь из детей передаст.
Мама позвала меня с улицы и просит:
– Доченька, не будешь больше рассказывать?
– Буду!
– Нельзя рассказывать.
– Ему можно, а мне нет?
Тогда она достала прутик из веника, а стегать меня ей жалко. Поставила в угол:
– Не будешь? А то маму убьют.
– Прилетит на самолете наш дядя из леса и спасет тебя.
Так и уснула в углу...
Горит наш дом, меня выносят на руках сонную. Пальто и ботиночки сгорели. Я хожу в мамином пиджаке, он до самой земли.
Живем в земляночке. Вылезаю из землянки и слышу запах пшенной каши, заправленной салом. До сих пор для меня вкуснее еды нет, чем пшенная каша, заправленная салом. Кто-то кричит: «Наши пришли». На огороде у тети Василисы – так говорит мама, а дети тетю Василису зовут «бабой Васей», – стоит походная солдатская кухня. В котелках нам раздают кашу, помню точно, что в котелках. Как мы ели, не знаю, ложек не было...
Мне дают кружку молока, а я уже забыла о нем за войну. Молоко налили в чашку, она у меня упала и разбилась. И я плачу, все думают, что я плачу из-за разбитой чашки, а я плакала, что разлила молоко. Оно такое вкусное, и я боюсь, что мне его больше не дадут.
После войны начались болезни. Болели все, все дети. Болели больше, чем в войну. Непонятно, правда?
Эпидемия дифтерита... Дети умирают. Я убежала из-под замка хоронить соседских мальчиков-близнецов, с которыми дружила. Стою у гробиков в мамином пиджаке и с босыми ногами. Мама вытаскивает меня оттуда за руку. Ждет с бабушкой, что и я заразилась дифтеритом. Нет, я только кашляю.
В деревне совсем не осталось детей. Играть на улице не с кем...
«Она открыла окно... И отдала листочки ветру...»
Зоя Мажарова – 12 лет.
Сейчас – почтовый работник
– Всю войну я видела ангела... Он появился не сразу...
Первый раз он появился... Пришел ко мне во сне, когда нас везли в Германию. В вагоне... А там ни звездочки не было видно, ни кусочка неба. А он пришел. Мой ангел...
А вы меня не боитесь? Моих слов... Я то голоса слышу... То ангела вижу... Начну рассказывать, не каждый хочет долго слушать. Боятся меня. На праздники в гости редко зовут. За праздничный стол. Даже свои соседи. Я рассказываю и рассказываю... Может, что старая стала? Начну и не могу остановиться...
В войну... Я начну с самого начала... Первый год я жила с мамой и папой. Жала и пахала. Косила и молотила. Всё сдавали немцам: зерно, картошку, горох. Они приезжали осенью на лошадях. Ходили по дворам и собирали – как это? Забыла уже это слово – оброк. Наши полицаи тоже с ними ходили, они все были нам знакомые. Из соседней деревни. Так мы жили. Можно сказать, привыкли. Гитлер, говорили нам, уже под Москвой. Под Сталинградом.
Ночью приходили партизаны... А они рассказывали все по-другому: Сталин ни за что не отдаст Москву. И Сталинград не отдаст...
А мы жили... Жали и пахали... Вечером в выходной день и на праздники были у нас танцы. Танцевали на улице. Была гармонь.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
