Исследователь детективной литературы А. Владимирович в книге «Восточный экспресс» указывает на то, что роман фактически разрушает схему классического детектива, которой поначалу следует писательница (и читатель за нею): в развязке все главные герои оказываются преступниками[200]. Тут, полагаю, следует уточнить: не просто все подозреваемые, но все, включая жертву и сыщика.
Причем главным преступником становится именно сыщик.
В классическом детективе главный герой может сочувствовать убийце и негативно относиться к жертве. С этим мы сталкиваемся сплошь и рядом. Но, несмотря ни на что, возмездие неизбежно: преступник обязательно наказывается. Пусть наказание не связано с официальными органами правосудия, пусть наказание совершается только в этической сфере — в конце концов, это беллетристика, а не судебный очерк! — но преступник должен быть изобличен и наказан.
В данном же случае ситуация уникальна: Эркюль Пуаро, вершитель справедливости, высший судья (по законам детективного жанра), не просто сочувствует преступникам — он принимает их сторону, он помогает убийцам избежать наказания. Мало того: он превращает в преступников, в соучастников преступления еще и мистера Бака и доктора Константина, связав их круговой порукой недонесения.
Собственно, он-то, великий сыщик Эркюль Пуаро, и оказывается единственным истинным преступником. Ибо с самого начала, с первого появления своего в вагоне «Восточного экспресса», Пуаро делает грядущее убийство неизбежным, а убийц — безнаказанными. Вспомните: ведь Рэтчетт-Кассетти, будущая жертва (он, конеч-
но, преступник, но преступление совершено в прошлом, за рамками повествования, и Пуаро не знает об этом), чувствуя идущую по пятам за ним смерть, обращается к Пуаро с просьбой о защите! И Пуаро — отказывает ему, тем самым делая грядущую трагедию неотвратимой:
«– Весьма сожалею, месье, — сказал он наконец, — но я никак не могу принять ваше предложение…
<...>
— Чем же вас не устраивает мое предложение?
Пуаро встал:
— Не хотелось бы переходить на личности, но мне не нравитесь вы, мистер Рэтчетт…»[201]
В этом романе, с его жуткой, потусторонней атмосферой, именно Эркюль Пуаро окончательно убивает пронзенного двенадцатью ударами ритуального кинжала Рэтчетта-Кассетти. Убивает своей последней фразой — и последней фразой романа. Фразой, которая превращает ложную версию, фикцию — в единственно верную: «Я изложил вам разгадку этого убийства и имею честь откланяться».
Именно отсюда, от этой роли, неожиданной для героя детективного произведения, тянется нить к заключительному роману эпопеи о маленьком бельгийце, к роману «Занавес». В «Занавесе», который Агата Кристи написала заранее, но завещала опубликовать только после своей смерти, Пуаро, не имея возможности привлечь преступника к ответственности обычным методом, убивает его собственными руками. Став убийцей уже не только символически, фигурально, как в «Восточном экспрессе», но и реально, выстрелив в упор, убив преступника, сыщик не может более существовать. Поэтому «Занавес» завершается смертью героя. И первый шаг к этой смерти, к этой трагедии он делает именно в «Восточном экспрессе», не просто покрыв ритуальное (по внутреннему смыслу и внешним признакам) убийство, но и приняв в нем решающее, роковое участие…
Эта неудовлетворенность ролью сыщика, (вернее, «неправильность» этой роли), возможно, подвигла авторов последних двух экранизаций романа, с Пуаро-Суше и Пуаро-Браной, к придумыванию отсутствующего в книге пролога: с турецким самосудом над женщиной, который наблюдает Пуаро-Суше, и с эффектной сценой в Иерусалиме, у Стены Плача, где Пуаро-Брана, посреди огромной толпы, обвиняет британского полицейского в попытке разжечь межрелигиозную резню в городе трех религий. В первом случае присутствие героя как бы легитимирует побивание камнями несчастной изменницы и узаконивает в зрительском восприятии шариатский самосуд; во втором он фактически сам же провоцирует самосуд, не только обличив британского чиновника, но еще и подставив удачно свою трость пытающемуся скрыться преступнику и сбив его с ног — так, что преступник оказывается в полной власти фанатично настроенной, разгоряченной толпы. И вряд ли коварному полицейскому удастся дожить до официального суда. Интересно, что и в первом случае, в Стамбуле, и во втором, в Иерусалиме, Пуаро как бы предваряет новый самосуд — в вагоне-святилище…
* * *
Но если бы вдруг довелось экранизировать знаменитый роман мне, я бы ввел в фильм не пролог, а, напротив, эпилог. Мне представилось вдруг, что вот Эркюль Пуаро совершил то, что совершил. Произнес свою знаменитую фразу: «Я изложил вам разгадку этого убийства и имею честь откланяться». Собирается уйти в полной тишине.
Останавливается.
Оборачивается.
Вагон пуст.
Нет присяжных-судей-палачей-жрецов, нет доктора Константина, нет мистера Бака. Нет убитого.
Никого.
Он — детектив, человек, он — тот, кто живет на границе мира мертвых и мира живых, словом, Эркюль Пуаро — один. Живой сыщик с мертвым взглядом.
И перед ним — пустой поезд, заполненный ненужной роскошью, передвижная египетская гробница, гробница Тутанхамона, погребальная ладья, «Восточный экспресс», постепенно заносимый снегом, медленно плывущим с Запада…
Спрашиваете, думала ли об этом «королева детектива»?
Наверняка нет.
Конечно, нет.
Безусловно, нет.
Кто знает, о чем она думала, когда писала всё это. О грязной посуде, как она сама говорила? О бананах, как отвечал на подобный вопрос Джон Леннон?
«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…»
Когда б мы знали, из какого сора вырастают детективные шедевры…
V. КРИМИНАЛЬНАЯ ЗООЛОГИЯ
Чувство необъяснимого ужаса впервые в жизни я испытал при чтении рассказа Артура Конана Дойла «Пестрая лента». Была у нас в семье замечательная традиция: мама читала вслух мне и бабушке (сам я уже читать умел, но слушать, на ночь глядя, любил гораздо больше). Так вот, в один прекрасный день мама принесла только что вышедшую книгу «Записки о Шерлоке Холмсе» (с предисловием Корнея Чуковского!) и прочла нам этот знаменитый рассказ.
До сих пор помню то ощущение, ни разу мною не испытанное ранее. Пытаясь много лет спустя вспомнить и понять, что именно меня напугало, я постепенно пришел к выводу: во всяком случае, не преступление и не чудовищные планы преступного доктора, разрушенные великим сыщиком. Более всего меня напугали животные, фигурировавшие на страницах рассказа. Не только и даже не столько змея-убийца, сколько павиан, гиена и леопард, свободно разгуливавшие по двору. Источником ужаса, как я сейчас понимаю, стала атмосфера, окружавшая фигуру главного героя, Шерлока Холмса… Впрочем, сам Артур Конан Дойл в рассказе «Камень Мазарини» пишет о «пропасти отчуждения и одиночества, окружавшей таинственную фигуру великого сыщика»[202].
Понимаю, что восприятие пятилетнего ребенка не может служить достаточным основанием для каких-либо выводов относительно природы персонажей целого жанра. Так что будем считать сказанное выше всего лишь лирическим отступлением — и вступлением, если угодно, к рассказу о таких необычных, но часто встречающихся в детективах действующих лицах, как представители животного царства. Причем, по возможности, я хочу избежать описания тех вариантов, в которых животные выступают бессознательными орудиями человеческих замыслов.
Обращали ли вы внимание на тот факт, что в первом детективном произведении мировой литературы — в «Убийствах на улице Морг» — убийца не человек? То есть, разумеется, вы знаете об этом, но задумывались ли вы над тем, что именно в первом детективном рассказе, задавшем, так сказать, последующий канон жанра, преступление — не деяние человека?
В этой главе я хочу исправить едва не допущенную мною несправедливость и поговорить немного об Эдгаре По и его герое, частном сыщике Огюсте Дюпене, французском аристократе, блестяще раскрывающем самые загадочные преступления и посрамляющем при этом парижского префекта полиции.
