Глава V
КАК КРЕСТЬЯН ДЕЛАЛИ ОТСТАЛЫМИ. 1900—1914
К 1914 г. массовое кооперативное движение втянуло в свою орбиту уже более четверти всех крестьянских хозяйств Российской империи. Для современников, а потом и историков именно с данного времени это движение стало массовым и, следовательно, значительным; многие авторы сразу увидели в нем новую форму социальной организации, отрицающую собой экономический застой старого режима и развивающуюся в обход сословной системы [347]. Однако в некоторых отношениях кооперативное движение отражало ту самую сословность, которую кооперативы должны были отвергать как принцип социальной организации, а также иные признаки, типичные для старого режима. Новая социологическая классификация населения — по роду занятий и социально-экономическим функциям, а не по признакам принадлежности к сословию — оказалась вполне совместимой с сословной обособленностью, которая всегда была связана с кастовостью, за последней стояло намерение отделить различные слои сельского населения друг от друга посредством властного вмешательства, так и основополагающей дихотомией образованного и развитого управленца и трудящегося крестьянина. Связанные с этим обещания основать новую власть на рациональности и науке дополнительно укрепили и без того еще жизнеспособную политическую культуру самодержавия. Для этого была использована презумпция неправоспособности управляемого населения, так как сопутствующее ей утверждение о том, что крестьяне неразумны и нерациональны, исключало их из числа тех групп, которые в принципе могли участвовать в создании нового общества.
Такая позиция складывалась из умозаключений, начинавшихся и заканчивавшихся «отсталостью» — в ней видели одновременно причину и следствие всех крестьянских бед. Именно отсталость породила тип кооперативного активиста, ею было легко объяснить, почему крестьяне не способны воспринимать предложенные им здравые идеи, и она же делала обязательными постоянный внешний надзор и руководство со стороны властей. Эти причины также объясняли и предопределяли практическое развитие кооперативного движения на местном уровне. Десятилетиями в теоретических исследованиях, учебных и политических правительственных программах утверждалось, что сельские учреждения нерациональны и находятся в процессе разложения; соответственно и профессионалы относились к сельским обществам как хаотичным и иррациональным, игнорируя тот очевидный факт, что деревня имела свою внутреннюю логику развития. Утвердившись в мысли, что социально-экономическое расслоение есть объективная реальность, профессионалы появлялись на селе, ожидая найти там четко определенные и противостоящие друг другу классы — ведь вездесущие ссылки на эксплуатацию человека человеком давно нацелили их на поиск эксплуататоров и эксплуатируемых где только возможно. Сельские сословные власти считались защитниками крестьянской обособленности, явно заинтересованными в том, чтобы удерживать мужиков в рамках устаревшей социальной структуры, и изолирующими их от компетентного влияния новоявленных лидеров-профессионалов. Изобиловавшие в официальной и специальной литературе обещания избавить деревню от подобных деятелей (а то и целых «классов») непосредственно отражались на работе профессионалов, которые активно пытались убрать все неугодные им факторы из жизни новых кооперативных общностей. Если само «трудовое крестьянство» было не в состоянии распознать своих врагов, не принимало разделения на нужные классы, а иногда и сопротивлялось местным агентам и активистам, это объясняли крестьянской «темнотой» и зависимостью от их «врагов». В результате понятие «отсталость» описывало полный круг и превращалось в самодостаточную идеологему.
Вследствие отсутствия норм, в соответствии с которыми можно было бы выстраивать свою деятельность и оправдывать свое поведение, у рядовых членов почти не оставалось механизмов, обеспечивающих последовательную деятельность кооперативов. Залог недвижимости — наиболее очевидный механизм дисципли-нирования деловой активности и упрочения экономических связей в начале XX в. — был исключен в контексте более широкого дискурса, согласно которому крестьяне, получившие власть над другими крестьянами, представали безнадежно инфантильными и склонными к разрушению и подавлению. Система, которая была призвана сменить этот порядок, игнорировала собственность и богатство. Предполагалось, что она будет моральной и этической и позволит профессионалу проникать в деревню и вскрывать удручающее положение, как выразился один из них, «всего хозяйства» «со всеми его достоинствами и недостатками, умственными и нравственными», внося туда новые отношения, «основанные на взаимном доверии, в основу которого кладется не имущество, а личность» [348]. Проблема состояла в том, что кооперативы — учреждения в основном экономические по функции — лишались возможности категоризировать и исследовать индивидуальное хозяйство в экономическом отношении. Чтобы сладить с этими новыми учреждениями, их члены применяли принципы и общественные формы, давно знакомые крестьянам, но неприемлемые для профессионалов: сословность, мир, родственные связи, опеку «по знакомству» и явную коррупцию [349]. Местные агенты-профессионалы и творцы политики ссылались на это для подтверждения крестьянской «отсталости»; они старались обойти, ослабить и окончательно дискредитировать альтернативные новым порядкам обычаи, поскольку видели в них симптомы конкурирующих и нерациональных общностей, а то и альтернативных властных структур. В конечном счете выходило, что слаженную работу учреждений могли обеспечить только специалисты, располагающие административной и полицейской властью и действующие при помощи тех или иных интерпретаций права — хотя порою они сами между собой расходились в этих трактовках. Если эти деятели становились носителями произвола, то в основном потому, что их власть и влияние были изъяты из более широкой идеологии или из той системы, в которой члены кооперативов сами могли участвовать в качестве легитимных действующих лиц.
Ничего удивительного, что появлявшиеся на свет учреждения оказались недостаточно экономически и социально прочными для организации новой общности. Их отличали частые банкротства, редкий созыв собраний, отсутствие связи между правлениями и рядовым составом и безучастное отношение членов к делам товарищества. Неудивительно также, что новоявленные кооператоры были склонны поступать в соответствии с тем образом непоследовательности, хаоса и иррациональности, который осуждался многими группами образованного общества, что делало «отсталость» не только самодостаточным, но и самореализующимся фактором. В условиях, когда крестьянам постоянно твердили, что они слишком безответственны, чтобы отвечать за свои поступки, и слишком невежественны, чтобы понять цели создания новых учреждений, члены кооперативов быстро становились весьма непонятливыми. Они имели возможность опереться на массу стереотипов и прикрыться целым набором тропов о крестьянской темноте, бедности, забитости и рабстве; с помощью всего этого можно было избежать выполнения законных обязательств члена кооператива. В этом смысле общее противопоставление «прогресс — отсталость» не только сокращало возможности для понимания крестьянского населения некрестьянами, но и сужало круг тех действий, которыми крестьяне-кооператоры реально могли воспользоваться. Данная дихотомия была весьма эффективна, так как снабжала сельское население всегда готовыми к употреблению правилами поведения для создания нужного представления о себе и своих соседях в головах приезжающих в деревню профессионалов [350].
1. «Живые цифры»: статистика и ее социальное значение
Статистические данные по аграрным кооперативам впечатляют, но эти цифры и комментарии к ним уходят корнями в более широкий культурный и политический контекст. Как выразился в одном статистическом исследовании агроном В. Вельский: «Скажут — мертвые цифры; бледные, будничные факты. Нет — не мертвые цифры. Цифры — символы жизни. Это “живые цифры”. Это — жизнь, это — люди, это их борьба за общественные идеалы» [351]. В общем контексте жизни России начала XX в. исследователи использовали статистику кооперативного движения для подкрепления двух, по-видимому, противоположных утверждений. С одной стороны, практически все кооперативы бедны, а потому нежизнеспособны без посторонней помощи и внешнего управления; с другой — они обладают финансовой стабильностью и являются весьма многообещающими учреждениями, но только при надлежащем руководстве и соответствующей помощи. Связующим звеном между этими двумя точками зрения служили те авторы, которые старались доказать свою собственную огромную значимость для выживания всего кооперативного движения.
