Врач из будущего. Подвиг
Глава 1
Основа
«Я знаю, никакой моей вины…» — но вина ли это?
Или страшная тяжесть ответственности за каждую жизнь, которую не удалось отстоять.
Пролог.
К 1938 году он уже не был испуганным попаданцем в чужом времени. Он был Львом Борисовым, мужем Кати, отцом маленького Андрея, руководителем лаборатории СНПЛ-1 и обладателем страшного знания: до Великой войны оставались считанные годы.
Его миссия сменилась с выживания на опережение. Каждый день был гонкой с апокалипсисом. Он создал не просто лабораторию, а прообраз целого НИИ, разбив команду на отделы: антибиотики под началом Ермольевой, синтетическая химия во главе с гениальным Мишей Баженовым, витаминология, фармакология…
Они работали над тем, чего у страны не было: сульфаниламиды, чтобы опередить немцев, 12-канальные ЭКГ для полевых госпиталей, антигистаминные препараты, кровезаменители и многое другое.
Но одних идей было мало. Нужны были ресурсы, масштаб, политическая воля. Он пробивал финансирование в Москве, доказывая, что его разработки вопрос обороноспособности. Он строил «Ковчег» — гигантский научный институт в тыловом Куйбышеве, куда можно будет эвакуировать всё: лабораторию, людей, надежду.
Война стучала в дверь не только сводками. Иностранные агенты пытались похитить Мишу, на него самого было совершено покушение. Система, в лице майора Громова, из надзирателя превратилась в союзника и друга, выдавая ему оружие и усиливая охрану. Чтобы спасти умирающего Булгакова, Лев пошел на сделку с совестью, использовав в качестве донора для первой в СССР трансплантации почки приговоренного к высшей мере. Это была первая кровавая трещина в идеализме его миссии. Цена прогресса оказалась в моральном компромиссе.
Он прошел боевое крещение на Халхин-Голе, увидев своими глазами, как его теория сталкивается с практикой окопной грязи и хаоса. Он вернулся оттуда другим, не кабинетным стратегом, а бойцом этой войны, знающим ее вкус. Вернулся, чтобы с удвоенной энергией строить свой «Ковчег», привлекая в него лучших умов страны: Юдина, Бакулева, Сухареву и многих других.
К июню 1941 года всё было готово. «Ковчег» стоял в Куйбышеве, научный городок с лабораториями, жильем и своей энергостанцией. Команда была эвакуирована. Конвейеры были настроены на выпуск миллионов шприцев, жгутов, капельниц. Антибиотики производились промышленными объёмами.
22 июня, слушая по радио голос Молотова, Лев не испытывал шока. Лишь холодное подтверждение: пора. Его линия фронта пролегала не в окопах, а здесь, в операционных и лабораториях. Его оружием были скальпель и пробирка. Его бойцами — врачи и ученые.
Он смотрел на горящие окна «Ковчега» — его нерушимой крепости, они успели подготовиться. Теперь предстояло выстоять.
Глава 1.
Тишина в квартире была густой, звенящей и искаженной. В ней не было покоя, а была отсутствие одного конкретного звука — раскатистого смеха Лешки, который обычно воодушевлял их по утрам. Первые и последние дни Лешки в стенах Ковчега он привык проводить за завтраком с четой Борисовых. Теперь эта идиллия была баррикадой, отделявшей их настоящие, тревожные будни от призрака прошлого, который уехал в сторону нарастающего гула войны.
Лев стоял у окна, глядя на просыпающийся городок «Ковчега». Внизу, на аккуратных мощёных дорожках, уже кипела жизнь: санитары катили пустые носилки к главному входу, медсёстры несли стерилизационные биксы, а с восточной стороны, со стороны железнодорожной ветки, уже был слышен отдалённый гудок. Первый санитарный эшелон. Он сжал в руке гладкий, отполированный камень — тот самый, что Андрюша вручил ему на пикнике в их последний мирный день. Камень был холодным.
— Папа, а дядя Леша сейчас тоже завтракает?
Лев обернулся. Андрей сидел за большим обеденным столом, аккуратно орудуя ложкой с кашей. Его большие, ясные глаза, так похожие на Катины, смотрели на отца с безжалостной детской прямотой.
Катя, стоявшая у буфета, замерла с чайником в руке. Взгляд её встретился с взглядом Льва. В нём не было паники, только усталая, тяжёлая грусть, которую они научились делить пополам, не произнося ни слова.
— Наверное, сынок, — тихо сказал Лев, подходя к столу и садясь напротив. — Только, наверное, не кашу, а армейскую перловку.
— Она вкусная?
— Не очень, — честно ответил Лев. — Но дядя Леша сильный, он всё съест, что быть сильным.
Он поймал на себе взгляд жены, они оба думали об одном. Не о перловке, а о том, что знали об Белостокском выступе. О том, что означала эта зловещая тишина из той части фронта, где, по последним сводкам, шли тяжелейшие бои в окружении врага. Лешка был там уже больше недели. Писем не было по понятным причинам.
— Тебе пора, — тихо сказала Катя, ставя перед ним чашку с чаем. — Сегодня общая планерка на шестнадцатом. И Юдин ждёт тебя в операционной.
Лев кивнул, делая глоток. Чай был горьким, как полынь. Он встал, поцеловал сына в макушку, на секунду прикоснулся ладонью к Катиной щеке. Прикосновение было ответом: «Я с тобой, держись». Он вышел из квартиры, и дверь закрылась за ним, оставив внутри ту самую звенящую тишину, которую он уносил с собой, как рану.
Что бы отогнать наваждение, Лев быстрым шагом поднялся по запасной лестницы в свой кабинет на 16 этаже. Отдышавшись, он собрал все мысли в кучу, и уверенно зашагал в сторону лифтов.
Спускаясь на лифте с тринадцатого на первый этаж, Лев физически ощущал, как меняется воздух. Стерильная прохлада административных этажей сменялась густой, насыщенной атмосферой клиники. Запах хлорки перебивался сладковатым душком гноя, крови и пота — неотъемлемым ароматом войны, который уже успел въесться в стены нового здания.
Двери лифта открылись, и его встретил ровный, мощный гул. Это не был хаос, а скорее работа гигантского, сложного механизма, который он сам и спроектировал.
Приемное отделение «Ковчега» больше напоминало хорошо организованный вокзал в час пик. Санитары в белых халатах несли носилки по размеченным на полу цветным линиям — красной для срочных, зелёной для ходячих, жёлтой для детей и гражданских. Медсёстры с заведёнными за спину планшетами чётко фиксировали данные, сверяясь с временными жетонами, которые вешали на шею каждому поступившему. Система триажа, которую Лев и Катя внедряли ещё в Ленинграде, здесь, в Куйбышеве, была отточена до автоматизма.
В центре этого вихря, у огромной грифельной доски с текущей раскладкой по отделениям, стояла Катя. В её позе, в твёрдом, звучном голосе, не было и тени той уставшей женщины, которую он оставил полчаса назад на кухне.
— Следующего! Рядовой, осколочное ранение бедра, жгут наложен два часа назад. Пусть на зелёную, но срочно к рентгенологу на подтверждение, возможна трещина в бедренной. Санитар, несите!
Лев постоял минуту, наблюдая. Он видел, как молодой врач, Петров, один из новичков, принял мальчика лет семи с матерью. У ребёнка был явный аппендицит: он лежал, поджав ноги, лицо залито потом. Мать, испуганная, плакала. Петров посмотрел на них, потом на очередного поступающего раненого с окровавленной повязкой на животе, и лицо его скривилось от внутренней муки.
— Товарищ врач, — тихо, но чётко сказал Лев, подходя. — Ваше решение?
Петров вздрогнул.
— Товарищ директор… Ребёнка… но у него явно не перфорация, можно подождать. А вот красноармеец…
— Смерти нет? — перебил Лев, глядя ему в глаза.
— Н…нет.
— Тогда ваш долг — сохранить обе жизни, а не выбирать, кому умирать. Ваша задача — эффективно распределить ресурс. Ребёнка по жёлтой линии в общую хирургию на шестой этаж, предупредите, что случай срочный. Раненого по красной, в абдоминальное на четвёртый. Иначе вы потеряете и того, и другого из-за задержки. Поняли?
Голос Льва был не гневным, но жестким. В нём звучала тяжесть принятия сотен таких решений. Петров, побледнев, кивнул и бросился отдавать распоряжения.
