Спиридон, удерживая труп одной рукой, второй принялся перепиливать веревку.
— Держу, укладывайте!
Труп генерала осторожно спустили вниз и уложили на пол.
До сих пор не могу понять, почему мертвые весят больше, чем живые, а если лежат, то кажутся выше ростом?
Вот теперь на сцену вышел господин армейский лекарь. Виноват — отставной лекарь, а нынче частнопрактикующий отставной статский советник. Федышинский, усевшись на корточки перед телом, ткнул указательным пальцем в синевато-красное пятно над странгуляционной бороздой.
— И что вы видите, господин кандидат права? — поинтересовался Федышинский.
— Все то же, что и вы, господин патологоанатом, — в тон ему отозвался я. — Как вы когда-то меня учили — оное пятно свидетельствует о сильном сдавливании, а также кровоизлиянии и разрыве кровеносных сосудов.
— Мелких сосудов, — уточнил доктор
— Мелких, — покладисто согласился я и добавил: — Таких мелких, что их только в микроскоп наблюдать.
— Опять умничаете? — отчего-то набычился наш эскулап, но на сей раз я соглашаться не стал, а спросил:
— Удушение?
— Ну, господин коллежский асессор, а ведь я вас когда-то учил…
Так вот и хочется воскликнуть — в университете учат-учат, приедешь на труп — и тут учат.
— Виноват, асфиксия.
— Так сами посмотрите, господин кандидат права.Губки у старика синие, пена с кровью, язычок вывалился. Нравится?
Распухший язык, вывалившийся сквозь беззубый рот, мне не слишком нравился. Но еще больше не нравился Федышинский, которому было все равно, рядом с кем ему излагать прописные истины.
— Самоубийство! У нас тут классический случай! — воскликнул Федышинский. — Асфиксия, как следствие воздействия самозатягивающейся петли. С точностью до ста процентов могу сказать, что имели место и судороги, и потеря сознание. А еще… — понюхал воздух доктор, — Непроизвольное мочеиспускание. Не верите — штаны потрогайте, они мокрые.
— Ага, классический случай, — рассеянно кивнул я, а потом пошел измерять стул, с которого, вроде бы, самоубивец и сделал свой последний шаг. Так я и думал.
— А вот теперь скажите, Михаил Терентьевич, — повернулся я к доктору. — Если это самоубийство, то как генерал умудрился повеситься?
— И что вам опять не нравится? — пробурчал Федышинский.
— Во-первых, как он умудрился продеть веревку, если стремянки в кабинете не было? Слишком высоко. Думно давиться — смог бы найти опору для веревки и пониже. Бывает, что и на дверных ручках вешаются. А он как-то продел, потом завязал узел, а у веревки еще и сажень свободная… Во-вторых, высота стула — 40 сантиметров, — сказал я, спохватился, — это в метрической системе, а в нашей — девять вершков будет. Не хватает два с лишним вершка. Он как — встал на цыпочки, чтобы влезть в петлю? Не встать так. Значит, подпрыгнул, но это еще смешнее. Значит, какой вывод напрашивается?
— М-да… — хмыкнул доктор. — Вывод простой — имитация самоубийства. Увы, но приходится признать, что вы опять правы.
— Вот видите, и кандидаты иной раз правы бывают, — грустно кивнул я. — Исходя из того, что я вам сказал, каково ваше мнение? Что здесь произошло?
Федышинский осмотрел комнату, потом высказал собственное предположение:
— Кто-то накинул петлю на шею старого генерала, подтянул тело вверх, закрепил веревку, потом опрокинул стул. Получилась очень правдоподобная картина. Верно?
— Доктор, вы сможете установить — каким образом наступила смерть? То есть, я хотел сказать — что стало причиной смерти? Совсем недавно вы обнаружили в желудке утопленницы седативные вещества…
— Какие вещества?
Что, я опять попал впросак? Нет здесь такого термина?
— Седативные — это успокаивающие, — пояснил я. — Успокаивающие вещества, препараты. Вроде той же валерианы.
Склонившись к лицу покойного, Михаил Терентьевич понюхал:
— Пока не ощущаю никаких запахов. Если бы спиртное, или успокаивающее — запах бы остался. Помнится, у той же утопленницы — Катерины, если не ошибаюсь, от губ попахивало валерианой. Это меня сразу насторожило.
Что-то я не помню, чтобы в прошлый раз доктор унюхал запахи, ну да ладно. В прошлый раз он тоже брыкался, уверял, что утопленница сама утопилась. В принципе, в какой-то мере он был прав.
Я подошел к трупу, посмотрел на генерала. Сложно сказать — сколько ему лет. Шестьдесят, а то и все семьдесят. Но дряхлым Григорий Алексеевич Калиновский не выглядел. Худощавый, но из той породы, про которых говорят — жилистый. Следов борьбы — раскиданной мебели, битой посуды я не увидел. Да тут и посуды-то не было.
Посмотрел на руки покойного генерала. Ссадин не вижу.
— Слабо верится, что покойный не оказывал сопротивления, — заметил я. — Может, его вначале убили, а уже потом повесили?
— Нет, — покачал головой доктор. — Здесь я вам уверенно говорю — смерть наступила в петле. Если только…
Федышинский призадумался, потом покачал головой.
— Нет, пока не могу сказать. Нужно проводить вскрытие. И желудок посмотрю, и все прочее. По мере возможности, даже попытаюсь понять — не использовался ли какой-нибудь яд. Но для этого нужно время.
Глава 5
Сколь веревочка не вейся
В ожидании, пока прибудет телега, чтобы отвезти покойника в морг, стал заниматься составлением главного документа — Акта осмотра места преступления. Схемку бы еще…
Только посетовал (мысленно), что Абрютин задерживается, попросил бы его составить чертеж, как явился и сам исправник, да еще и с приставом. Обычно полицейское начальство вместе на место преступления не приходит, но тут и случай особый. Безвременная смерть генерала — насильственная ли, самоубийство ли, очень плохо. Один-единственный отставной генерал, проживающий в городе вдруг взял, да и помер. Непорядок.
Поздоровавшись, его высокоблагородие заметил:
— Следователь составляет бумаги, вид озадаченный, доктор сердит. Стало быть — убийство. Не зря пришел. Но у меня касательно самоубийства сразу сомнения были. Генерал, и повесился? Даже прапорщик в петлю не полезет.
Браво, Василий Яковлевич, сразу вник в суть дела. Но он исправник, к тому же, офицер, ему положено.
— Чертеж, господин следователь, снова мне составлять? — с иронией поинтересовался Абрютин.
— Не могу настаивать, сам попробую, но у вас гораздо лучше получается, — развел я руками. Вернее — отвел в сторону руку, в которой сжимал ручку.
Показал Абрютину свой набросок. Василий дружбу со мной ценит, поэтому он крякнул и похвалил:
— Определенно, вы делаете успехи!
Разумеется, Федышинскому тоже понадобилось сунуть нос в мой чертежик и вставить свои шесть копеек.
— Ке-ке-ке… Спасибо скажите, что он писать научился, иначе бы, вам за него все документы пришлось составлять.
Я предпочел пропустить мимо ушей реплику доктора. Иной раз отставной армейский лекарь мне Аньку напоминал, а с моей названной сестренкой спорить бессмысленно. Лучше промолчать, целее будешь. И троллей кормить не стоит. Но здесь лекарь прав — присяжные посмотрят мой набросок, схватятся за животики и подсудимого оправдают. Это, если подсудимый у нас будет.
— Хорошему человеку не грех и помочь, — заметил исправник, принимая у меня лист бумаги и карандаш и, принимаясь набрасывать схему кабинета.
— Постоянно пребываю в восхищении, наблюдая, как вы работаете, — умильно заметил я. — И как это вы умудряетесь составлять план на глазок? Да еще чтобы и на чертеже разборчиво.
На самом-то деле знаю, как Абрютин это умудряется — учеба в военном училище, армейский опыт, но лишний раз похвалить начальника уезда перед подчиненными невредно. Иначе несолидно, что целый надворный советник исполняет обязанности полицейского художника.
Зато сейчас господин исправник хмыкнул и с еще большим усердием налег на работу.
