Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

— Государь, — мой голос звучал спокойно. — Есть путь, который позволит и дороги построить, и в кабалу не попасть, и верных твоих слуг не обидеть.

Петр с недовольством выслушал меня.

Я изложил идею «Общей Компанейской Казны». Все нужные рычаги были нажаты: Брюс опасался за безопасность, Демидов и Морозовы — за свои кошельки, а Меншиков просто оказался слишком жаден. Оставалось лишь предложить решение, от которого Государь, загнанный в угол их совместными усилиями, уже не сможет отказаться.

Петр слушал, и на его лице отражалась целая буря эмоций. Он смотрел на меня, на растерянного Меншикова, на невозмутимого Брюса.

Когда я закончил, он долго молчал, барабаня пальцами по столу. Затем поднял на меня тяжелый, полный одновременно и ярости, и восхищения взгляд.

— Быть по-твоему, хитрец! — пророкотал он так, что, казалось, задрожали стекла. — Банку быть!

Я внутренне выдохнул. Победа. Я очень боялся потерять доверие Государя. И надеялся, что он правильно поймет мои «хитрости». Так и получилось. Но я ходил по краю, это да…

— Но… — добавил он, и от этого «но» меня аж перекосило.

Петр обвел взглядом всех присутствующих и перевел его на сына. Я мельком взглянул на царевича. Он сидел, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и на его лице была странная смесь страха и жадного любопытства. Он не понимал, что ему дают, но чувствовал, что это нечто огромное.

— … Председателем правления сей Компанейской Казны, дабы блюсти в ней интерес государев, назначаю… царевича Алексея Петровича.

Я остолбенел. Меншиков разинул рот. Это был гениальный в своем коварстве ход. Петр отобрал у меня мое детище, самый мощный инструмент, и отдал его в руки моего самого проблемного ученика. Он связывал меня, Демидова и Морозовых по рукам и ногам, заставляя нас подчиняться тому, кого мы должны были контролировать.

Я добился своего, но цена этой победы оказалась не просто высокой.

Политические баталии и педагогические драмы отнимали дни, однако ночи принадлежали нам. Нам — это мне и Андрею Нартову. В небольшой, строго охраняемой мастерской, спрятанной в самом сердце Адмиралтейства, мы священнодействовали над подарком Морозовых. Персидский механизм, который я мысленно окрестил «Звездной машиной», лежал на бархате под ярким светом сальных свечей, и мы, как два хирурга, препарировали чужой, утерянный гений.

Я был в настоящей инженерной эйфории. Каждая шестеренка этого древнего вычислителя служила подтверждением знаний из другого тысячелетия. Глядя на конические передачи и редукторы, мой мозг мгновенно достраивал недостающие детали. На листах бумаги рождались чертежи «Бурлака». Я проектировал его «правильно», как был устроен любой автомобиль моего времени: одна мощная паровая машина, сложный редуктор, коробка передач и, венец творения, — дифференциал.

— Это единственно верный инженерный путь! — горячился я, показывая Нартову эскизы. — Мы должны сделать сразу как надо, а не изобретать костыли!

Одержимый идеей создать технически безупречный механизм, я был готов перепрыгнуть через столетия.

Нартов внимательно смотрел на мои чертежи. Его молчание сначала меня подстегивало, а потом начало раздражать. Он не спорил, зато в его глазах я видел растущий ужас. Наконец, он не выдержал.

— Петр Алексеич, это… это прекрасно. На бумаге, — тихо произнес он, осторожно коснувшись пальцем узла дифференциала. — Но кто выточит нам вот эти шестерни с такой точностью? Чтобы они выдержали чудовищную мощь «Титана» и не рассыпались в пыль? Наш лучший станок не даст такого допуска.

— Мы улучшим станок! — отмахнулся я. — Придумаем новые методы закалки!

— Допустим, — не стал спорить Андрей. Он указал на другой узел. — А этот… редуктор? По вашим же расчетам, он будет весить как малая чугунная пушка. Он сожрет половину мощности двигателя на одно лишь трение. Это все… слишком сложно. Слишком хрупко.

Он поднял на меня глаза.

— Ваше благородие, — произнес он фразу, ставшей для меня холодным душем. — Вы пытаетесь запрячь в одну телегу дюжину коней через одну сложнейшую, хрустальную упряжь. А что, если просто дать каждой паре коней своего возницу?

Я замер. Фраза Нартова гениальна. Я смотрел на свой чертеж и вдруг увидел его глазами практика XVIII века. Громоздкий, ненадежный, неремонтопригодный монстр. Моя главная ошибка — «проклятие знания». Я пытался слепо скопировать технологию XXI века, забыв про производственную базу века XVIII.

— Погоди… — выдохнул я. — Ты хочешь сказать… к черту всю эту передачу?

— А зачем она, если можно проще? — осторожно ответил Андрей. — Ведь можно же наверняка проще. Легче. Надежнее. И поворачивать можно, меняя подачу пара. Как на лодке с двумя веслами.

Я нарисовал по котлу на каждое колесо. В наступившей тишине родился новый концепт. Элегантный в своей первобытной простоте. «Бритва Нартова» отсекла все лишнее.

Но времени на постройку полноценного шасси не было. Аврал по производству «Степных таранов» не оставлял ни ресурсов, ни людей.

— Нам не нужно, чтобы оно ехало, — сказал я Нартову следующей ночью. — Нам нужно доказать, что оно может ехать. Доказать, что наш новый двигатель даст нужную тягу, а котел не взорвется. Мы построим испытательный стенд.

Наша работа превратилась в настоящую партизанщину. По ночам мы «заимствовали» из цехов медь, железо и инструменты, предназначенные для государева дела. Люди Меншикова, разумеется, заметили эту подозрительную возню и исправно доносили своему патрону, что «бригадир Смирнов тешится своими игрушками, переводя казенный материал» (ага, где вы были когда Алексей в брак все переводил?). Тем не менее я действовал на свой страх и риск.

Мы собрали на массивной чугунной раме одну V-образную паровую машину и примитивный, собранный на скорую руку прототип водотрубного котла. К валу двигателя прикрепили тяжелый маховик и ленточный тормоз, чтобы измерить крутящий момент.

Финальная сцена разыгралась в темном, уединенном сарае в дальнем углу Адмиралтейства. Мы были готовы к испытаниям. Когда я развел огонь под котлом, давление на манометре нашей же кустарной работы поползло вверх — гораздо быстрее, чем в старых моделях.

— Держит! — выдохнул Нартов, не отрывая взгляда от дрожащей стрелки. — Петр Алексеич, он держит!

Медленно, боясь дышать, я открыл подачу пара.

Машина ожила. Она ревела и дрожала, закрепленная на станине, пытаясь вырваться из стальных оков. Маховик раскручивался все быстрее, превращаясь в размытый диск. Я плавно затянул тормоз. Деревянная колодка задымилась, запахло паленым. Показания примитивного динамометра, прикрепленного к тормозной ленте, поползли вправо и замерли на отметке, от которой у меня перехватило дыхание. Тяга, которую развивал этот компактный агрегат, почти вдвое превосходила мощь нашего старого, громоздкого «Титана».

В этот момент дверь сарая со скрипом распахнулась. На пороге, освещенный тусклым светом ночного фонаря, стоял царевич Алексей. Его, видимо, привело сюда любопытство или он просто искал меня, чтобы задать очередной вопрос по своему участку. Он замер. Алексей увидел ревущий, сотрясающийся механизм, окутанный клубами пара, пышущий жаром и первобытной мощью.

— Что… что это такое, барон? — чуть не заикаясь, спросил он, не решаясь войти.

Я перекрыл пар. Механизм, тяжело вздохнув, затих. В наступившей тишине был слышен лишь свист остаточного давления. Я устало вытер со лба пот.

— Это, ваше высочество, — ответил я, чувствуя, как по всему телу разливается пьянящее тепло победы, — сердце для машины, которая потащит наши пушки. И нам нужно будет сделать для него тело.

Глава 5

В воздухе мастерской еще не успел осесть дым от сальных свечей, однако рокот ревущего механизма, вибрировал до сих пор. Осунувшийся, но с горящими глазами, Андрей Нартов уже что-то прикидывал на листе бумаги, бормоча под нос расчеты. Я же наблюдал за третьим участником нашего тайного действа. Прислонившись к стене, царевич Алексей смотрел на остывающий прототип. Маска скучающего безразличия треснула и под ней проступило чистое, детское изумление.