— Я…
— Подожди, не перебивай, я ещё не закончил. Мы с тобой похожи, как братья. Думаешь, я не заметил? Сразу заметил. У меня был старший брат, между прочим. Тоже умер, как и мамка с батей… Вот. Заберёшь мои документы и станешь Николаем Ивановичем Святом. Младшим лейтенантом Рабоче-крестьянской Красной Армии. Лётчиком. Комсомольцем. Это тебя сильно выручит, в случае чего. Легенда та же — контузия. Ты очнулся в разбитом «ишачке», на земле уже, в лесу. Поначалу вообще ничего не помнил, даже имени своего. Потом, что-то вспомнил, что-то нет. Смекаешь?
— Я не умею управлять истребителем этого времени, тем более драться в воздухе! Я — пехота!
— Ты же говорил, что ты лётчик-космонавт?
— Ну да. Я прошёл общую лётную подготовку, летал на учебных самолётах, но…
— Взлететь и сесть сможешь?
— Э… наверное, смогу, — вынужден был признать Максим. — Если предварительно управление изучу.
— На И-16 всё просто. Смотри. Опускаешь элероны, разгоняешься до ста пятидесяти-ста шестидесяти километров в час — за скоростью по приборам следишь — тянешь ручку на себя и взлетаешь. Угол подъёма — шестьдесят градусов. Как скорость до двухсот семидесяти кэмэ в час дошла, — по приборам смотришь! — так ручку от себя плавно и переходишь в горизонталь. Ну, или уходишь в разворот, — он показал ладонью. — С креном пятнадцать-двадцать градусов в нужную сторону. Вот так. Понял? Просто всё. Садиться тоже. Снижаешься по глиссаде, выпускаешь элероны аккуратненько, гасишь скорость и садишься. Разберёшься, если на учебных летал. Суть одна и та же.
«Тем более, у меня есть КИР, который всё знает, — подумал Максим. — Подскажет, если что».
— Да, наверное, разберусь, если придётся, — сказал он. — Но ты давай живи. Понял? Приказываю, как старший по званию.
— Есть жить, товарищ старший лейтенант, — улыбнулся Николай и облизал ложку, с помощью которой прикончил ужин. — Ну что, чайку?
Младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Николай Иванович Свят умер шестнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года, под утро.
Тревогу поднял КИР.
Максим проснулся мгновенно, бросился к Николаю. Тот уже не дышал. Лежал с закрытыми глазами и лёгкой улыбкой на лице и, казалось, спал.
Но не спал.
— Когда это случилось? — отрывисто бросил Максим.
— Три минуты назад.
— Мозг еще жив… Что можно сделать? Ну⁈
— Ничего.
— Так не бывает! Он должен жить!
— Максим, пуля сдвинулась, прошла сквозь сердечную стенку в правый желудочек, и сердце остановилось. Всё, его обратно не завести. Никак. Оно разрушено.
Максим сел на кровать к Николаю, взял его за руку. Рука была ещё тёплой, но Максим чувствовал, как тепло уходит, и тело начинает понемногу остывать.
— Эх, Коля, друг, — побормотал он. — Как же так. Мы же договаривались…
Захотелось плакать.
Он знал, каково это — терять товарищей на войне. Но смерть этого советского, лётчика, о существовании которого ещё не так давно Максим даже не подозревал, зацепила его почему-то особенно сильно.
Хотя на самом деле понятно, почему: он просто убедил себя, что младшему лейтенанту невероятно повезло, и он будет жить. Даже с пулей в сердце.
Вышло иначе.
— Получается, он жил ровно столько, чтобы узнать, что жил не зря, — пробормотал он, вытирая набежавшие слёзы.
— Коньяка налить? — спросил КИР, и в его голосе Максиму почудилось участие. — Пятьдесят грамм. Самое время.
Могилу Максим выкопал в приметном месте, на пригорке, под высокой красивой сосной.
Завернул тело в плотную искусственную непромокаемую ткань, служащую обивкой для жилого отсека и рубки, некоторый запас которой имелся на корабле.
Опустил в могилу.
Зарыл.
Прочёл молитву.
Замаскировал могилу сосновыми иголками и сухими ветками так, чтобы постороннему не бросалось в глаза, что здесь что-то копали.
Сказал КИРу отметить координаты, запомнил место сам и вернулся на корабль.
Пора было решать, что делать дальше.
Он примерил на себя форму Николая. Даже сапоги надел, предварительно узнав у КИРа, как наматывать портянки. Сапоги подошли идеально. А вот лётный шлем оказался чуть маловат. Ну да ничего, ему в нём не летать.
Встал перед зеркалом, в которое превращалась часть стены в жилом отсеке, когда это было нужно.
Из зеркала на него смотрел младший лейтенант Красной армии. Лётчик. Бравый вид, мужественное лицо, пистолет ТТ в кобуре на боку. В карманах гимнастёрки — командирское удостоверение и комсомольский билет. С фотографиями, по которым даже придирчивый и профессиональный взгляд контрразведчика из особого отдела не заметит ничего подозрительного. Он на фото, никаких сомнений. Свят Николай Иванович. Имя-фамилию помню. Отчество тоже. Но этого мало. Ох, мало…
— Младший лейтенант Свят по вашему приказанию явился! — чётко отрапортовал он зеркалу, отдавая честь своему отражению.
Уж что-то, а здесь он вряд ли проколется — «под козырёк» в русской и советской армии одинаково брали и берут, начиная с артиллерийского поручика Льва Толстого, участника Крымской войны тысяча восемьсот пятьдесят шестого года.
— КИР, — позвал он.
— Здесь.
— Нужно провести репетицию допроса. Я буду выдавать себя за лётчика-истребителя, младшего лейтенанта Николая Ивановича Свята, который частично потерял память. Ты — советский особист, контрразведчик из лета тысяча девятьсот сорок первого года. Скажем, начальник Особого отдела дивизии. Кем они были по званию?
— Большой разброс. Он капитана до подполковника. Но допрос вряд ли будет вести сам начальник. Поручит кому-то из подчинённых.
— Тоже верно. У нас-то особых отделов не было, не сообразил сразу… Хорошо, значит подчинённый. Кто?
— Старшие следователи и следователи Особого отдела НКВД, к примеру, в стрелковых дивизиях имели звания от младшего лейтенанта до капитана.
— Вот, будешь капитаном. Этим самым старшим следователем. Твоя задача — проверить меня и убедиться, что я тот, за кого себя выдаю. Но не только. Что я не шпион, что меня не перевербовали немцы. Сможешь?
— Не уверен, что получится адекватно. У меня мало информации по методам допроса, которые применяли в НКВД.
— Постарайся сделать максимально адекватно. Начали.
— Имя, фамилия? — обычно бодрый и приятный голос КИРа стал тусклым и равнодушным.
— Николай, — ответил Максим. Николай Свят. Иванович, — добавил он.
— Я не спрашивал отчества. Год рождения?
— Одна тысяча девятьсот двадцатый.
— Место рождения?
— Не помню.
— Не помните, где родились?
— Так точно, товарищ капитан, не помню. Я вообще мало что помню о себе…
Инсценировка допроса продолжалась чуть меньше пятнадцати минут. Выяснилось, что шансы быть расстрелянным своими же у Максима велики.
— Слишком много провалов в памяти, и они весьма удобные, если можно так выразиться. Удобные для того, кто хочет выдать себя за другого, — пояснил КИР.
— Ну да, — согласился Максим. — Тут помню, тут не помню. Прямо как в старом советском фильме «Джентльмены удачи».
— Именно. Только мы не в кино. Сейчас, в самом начале войны, немцы засылают в тыл советских войск диверсионно-разведывательные группы пачками. И все они выдают себя за красноармейцев. Хаос, паника, Красная армия отступает… И тут ты такой объявляешься, в форме и с документами. Живой, здоровый, только память местами потерял. Вся информация, которой я обладаю, говорит о том, что вряд ли тебя отправят на медицинское освидетельствование. Скорее всего, поставят к стенке. Особенно после того, как твои сослуживцы тебя не опознают со стопроцентной гарантией.
— Почему не опознают? Похож ведь! Один в один практически. К тому же эти дни я внимательно наблюдал за Николаем. Словечки его запоминал любимые, вот это вот «ясно-понятно», как он нижнюю губу трёт в задумчивости. Даже походку. О чуть косолапит, вот так… — Максим показал.
— Да, это поможет, — сказал КИР. — Но ты забыл про обертона. Голос. Ваши голоса тоже похожи, баритоны, но всё же немного разные. Тот, кто очень хорошо знал настоящего Николая, может заметить эту разницу.
