Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

– И меры сразу, – раздался ещё один голос, наглый и принадлежавший явно человеку блатному, – примем. На месте. Масть определим и в жизнь большую отправим.

Компашка Матвеича снова заржала.

– Тебя величают как? – послышался тот же голос. – А⁈ Чё молчишь‑то, когда люди спрашивают? Это признак неуважения.

– Да ладно, я всё понял. Прошу прощения за беспокойство.

– Ты погди‑погоди, прощения он просит. Тебя за язык‑то не тянул никто, сам пришёл. Звать как?

– Алексей…

– Да ладно, Болт, харэ, – сказал веское слово Кукуша, – пусть идёт себе.

Говор у Болта был глумливый и вкрадчивый. Вроде, как он прикалывался, а вроде был готов в глотку впиться.

– Куда идёт‑на⁈ – заголосил этот Болт. – Лексей, в натуре! Погремуха какая, Алёша? Как к тебе люди обращаются? А? Ты кто такой есть, Алёша⁈ Ты чё там мутишь, на Якунинке своей? Слыхал я, там бомжатник есть чушканский, не о нём ли речь?

– Чё за бомжатник?

– Бродяг всех туда гребут, – захохотал Болт, а Матвеич подхватил и ещё кто‑то тоже.

Попал Алёша, как кур в ощип.

– Бродяг, в натуре!!! – ржал народ. – Насмешил, Болт!

– Ты чё, малой, сказал⁈ Я тебе клоун что ли смешить? А? Клоун? Я не слышу? Давай, объясняй, в натуре, чем я тебя так насмешил.

– Хорош, Болт, ты его остроумием насмешил и интеллектом, – вступился за кого‑то там Кукуша. – Так, братва, давайте, не создавайте мне шухер тут. Идите, парьтесь. Я подтянусь скоро.

Кое‑как он выпроводил корешей, а издалека всё ещё доносился голос Болта:

– А где этот Алёша? Где Алёша, в натуре?

– Не туда разговор пошёл… – покачал головой Кукуша, заглядывая ко мне в подсобку и вытирая голову платком.

– Я уж понял, – кивнул я. – Свалил этот Алёша? Надо было малость с ним поболтать, не давить сразу.

– Да чё‑то закусил. Рожа наглая, пришёл, блин, частный детектив, в натуре.

– Ну, ладно, делать нечего.

– Кенты ещё невовремя подтянулись…

– Он сейчас пойдёт другие варианты пробивать, – покачал я головой. – Но если там, какие‑то божьи одуванчики, например, окажутся, то он на нас будет думать. Вернее, на тебя и Болта. Жаль, что мы не знаем, как его найти, Алёшу этого…

– Да ладно, придумаем, – махнул он рукой. – Чё, надо идти париться с Матвеичем.

– Пусть там оглядятся, парку хапнут, успокоятся малость.

– Точно, согласен.

Пока ждали, я позвонил в полицию и сообщил о найденном оружии и золоте. И предупредил, что данные и фотографии уже пошли по инфоканалам. Чтоб ни у кого не возникло соблазна, чего‑нибудь себе прихватить.

Через некоторое время мы поднялись в кабинет. Там стояла весёлая суета. Народ балагурил, дул пиво. Из парной неслись удовлетворённые звуки. Кукуша постучал и мы зашли внутрь. Худосочный, низкорослый, костлявый чувак с жидкими прилипшими ко лбу волосами пил пиво из большой кружки.

Он перевёл взгляд на нас и смотрел, не мигая, круглыми, узко посаженными глазами. Но пока не допил, от кружки не оторвался. Закончив, вытер губы тыльной стороной ладони, поставил кружку и гаркнул:

– А где этот Алёша⁈ А? Я не понял, где этот Алёша⁈ Щас мы порешаем! Всё сделаем по красоте! В натуре!

– Свалил, – усмехнулся Кукуша.

Болт был тощий, как доходяга. По пояс он был замотан в простыню, а всё тело у него было буквально синим от татуировок. Были там и звёзды, и кресты, и девицы в распутных позах. Вообще всё, на любую букву, как в букваре.

– Ну, давайте тогда, пацаны, парок нормальный. Рыбка, тут на столе и так, туда‑сюда. Водяра тоже, если есть потребность. Не стойте. А это кто с тобой?

– Племяш мой, – угрюмо ответил Кукуша. – Серёга.

– А‑а‑а, – с пониманием протянул Болт. – Это хорошо, Серый, молоток, что к дядьке тянешься. Так‑то он пацанчик чёткий, да, Славик? Чёткий ты пацанчик? Всегда был.

– Мы разделись. Матвеич и ещё один молчаливый и смурной и довольно молодой мужик выходил из парилки, а мы, как раз, заходили. Кабинет в принципе был организован сносно. Не роскошно, но нормально. Главное, было чисто. За тридцать лет тут и плитку поменяли, и сантехнику и вообще, очень приличненько всё сделали.

– А, – кивнул мне Матвеич. – Здорово.

Я поздоровался. Мы с Кукушей посидели в парной. Он, надо сказать, чувствовал себя на жаре не так уж и хорошо. Высидел минуты три и поднялся.

– Ты сиди‑сиди, а я пойду. Не климатит мне.

– Да я тоже тогда.

– Не надо, посиди, а то начнутся сейчас подколки.

– Мне пофиг как‑то, – пожал я плечами.

– Да попарься ты нормально, раз уж залез.

– Ну, ладно, если нужно для дела, – хмыкнул я.

– Кукуша вышел, и тут же ему на смену завалился Болт.

– Ну чё? – осклабился он, разглядывая меня. – Не замёрз, Серый?

– Нет пока.

– Я плесну тогда. Знаешь, анекдот про Винни‑пуха?

– Винни, плеснуть кипяточку?

– Значит, знаешь, – разочарованно ответил он и зачерпнув ковшом из шайки плюхнул на камни. Вода взорвалась, превращаясь в раскалённый пар. Взлетела наверх, и поплыла раскалённым туманом под тёмной вагонкой потолка.

– Эааух! – выдал неопределённый клич Болт и взял в руки веник, запаренный в тазу.

– Ну‑ка, дай дедушка ляжет, – ухмыльнулся он. – Парить умеешь?

Я пожал плечами и забрал у него веник.

– Ложись, если такой бесстрашный, – усмехнулся я.

– Чё? Это типа прикол или чё, я не понял?

Он конкретно напрягся, демонстрируя желание и способность мгновенно переходить в состояние недовольства, грозящего обернуться неуправляемой яростью.

– Да почему, – пожал я плечами. – Просто предупреждаю, не каждый выдержит, как я парю.

Ну, во всяком случае, раньше так было. А уж как себя покажет Серёжа Краснов, посмотрим.

– Это чё значит? – прищурился он. – Типа ты такой крутой что ли?

– Ну, типа.

– А ты, я смотрю, тоже весь синий, – кивнул он на мою руку, переводя разговор. – Где так?

– Менты, – пожал я плечами и начал помахивать веником над головой. – Ложись, если не страшно.

– Вот сучонок, а, – под нос пробубнил Болт и залез на полок.

Пар, разгоняемый веником, заметался, обжигая высохшую и никак не желавшую потеть, кожу. По спине пробежал озноб, и я шлёпнул берёзовыми листьями по спине Болту.

– А‑а‑а‑а! – гортанно заорал он. – Хорошо пошла! Давай, потихонечку сначала.

– Ну уж нет, тут темп задаю я.

– Чё? А‑а‑а! А‑а‑а!

В общем, я выдержал. Ну как выдержал. На молодости только. Был бы, как этот Болт, уже бы скорую вызывали. В общем, уработал я его так, что он с полока сползти не мог.

– Хватит! – завыл он. – Хватит! А‑а‑а!

– Всё, считай, сдался, – сказал я, бросая веник в шайку.

Дошёл до душевой кабинки и опрокинул на себя кадушку с ледяной водой.

– А‑а‑а‑а! – заорал я, как Болт.

Кайф! Вот это был кайф. Я набросил на себя простыню и поплёлся в комнату, где Кукуша, Матвеич и длинный угрюмый кент сидели за столом и тянули пиво.

– Наливай пивас, – кивнул мне Матвеич.

– Благодарю, я квас.

– Ну, смотри коли захочешь, присоединяйся.

– Ух! – приковылял Болт. – Чуть до смерти не запарил племяш твой! Киллера привёл, в натуре!

– Ты орал так, что уже мысли разные, знаешь, – заржал Матвеич.

– Так, я не понял, чё за тема! – рявкнул Болт, взял кружку с пивом и сделал несколько крупных глотков.

– А где этот Алёша? – затянул он уже знакомую песню, напившись. – Надо его было сюда притащить всё‑таки. Падай, Серый. Я тебе так скажу, бросай всё и двигай работать в баню, это прям твоё, стопудово.

– Ага, – согласился я. – Я с детства ж мечтал в бане работать.

– Шутки шутками, – расплылся в улыбке он, – а хорошего банщика днём с огнём.

– Ладно, братцы, – кивнул Матвеич. – Перетрём делишки наши мелкие.

– Смотри‑ка, – удивился Болт, – и малолетке право голоса дадут?

– Угомонись, – махнул ему Матвеич, и того это зацепило.

Видно было, как он дёрнулся наверняка при случае вернёт, даже и на миг не задумается.

– В общем, Славик, – прохрипел Матвеич, – как‑то ты не торопишься платить добром за добро. На стройке этой тогда, сколько я пацанов положил желторотых? На ботаника твоего наезжали. Всё по чести сделали, не за бабки, от души, от сердца, от понятий наших древних и дорогих. А отдачи ноль. Завтраки, обеды, ужины, а дела‑то и нет никакого. Люди расстраиваются. Но это бы ладно, но они же и выводы делают. Мы‑то нет, конечно, и даже пресекаем в меру сил, когда слышим, а пацаны меж собой толкуют, мол, Славик‑то слово крепкое своё не держит, обесценился Славик. В тираж пошёл, как бакс фальшивый. И веры, говорят, ему нет больше и вообще, раз такое дело, пусть рассчитывается.