Аналогичный мир - 3 (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна

— Эркин, — позвала его Женя.

— Да, иду, — сразу откликнулся он и встал.

Алиса уже лежала в постели. Он, как обычно, наклонился и коснулся плотно сжатыми губами её щёчки. Алиса вздохнула, не открывая глаз.

— Э-эрик. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, маленькая.

Эркин выпрямился, оглядел комнату. Тишина и спокойствие. И… да, здесь спокойно, Алиса защищена, вот, ей ничего не грозит. Вот что это такое. И защищена им. Эркин внезапно понял, вернее, ощутил это. Что он — главная, да и единственная защита Алисы. Он — отец. Вот что такое отец. И потому никогда и не знал этого, потому что у самого не было. Вот только… Зибо… Зибо же защищал его. Как мог. Он же, как здесь говорят, ни уха, ни рыла в дворовой работе не знал. И Зибо ни разу не подставил его. Всему научил. Так научил, что и сам, уже в одиночку, смог работать. И в горячку он орал, о нары бился, так Зибо ни разу не попрекнул его. А он… с Зибо не расплатился и Андрея…

Эркин тряхнул головой, осторожно поправил свесившийся угол одеяла и бесшумно вышел из спальни Алисы, плотно закрыв за собой дверь.

На кухне его уже ждала Женя за накрытым для второй «разговорной» чашки столом.

— Спит?

Эркин с улыбкой кивнул и сел за стол. Но его улыбка не обманула Женю. Правда, он особо и не старался.

— Что с тобой, Эркин?

Женина ладонь легла на его сжатый кулак, и Эркин, нагнувшись, потёрся лбом о её пальцы и, не поднимая головы, глухо ответил:

— Я об Андрее думаю. Всё равно я виноват. Моя вина, Женя.

— Эркин, не мучай себя. Ты же ничего не мог сделать.

— Мог, — упрямо повторил Эркин. — Женя, пойми.

Свободной рукой Женя погладила его по голове. Он снова потёрся лицом о её руку и выпрямился.

— Женя, я ведь и по нему ударил. Он из-за меня теперь один. Понимаешь?

Женя кивнула.

— Понимаю. Ты о Бурлакове, да? Но нет, Эркин, ну, нельзя так изводить себя.

Он прерывисто вздохнул, как всхлипнул. Женя давно уже не слышала от него этого звука. Она порывисто встала и обняла его. Эркин моча обхватил её, уткнувшись лицом в её халатик. Он молчал, но Женя чувствовала, что он сдерживает себя, не давая прорваться каким-то, видимо, казавшимся ему очень страшным словам. И она тоже молча гладила его по голове и плечам.

Эркин разжал руки и снизу вверх посмотрел в лицо Жени.

— Женя… спасибо.

Она, по-прежнему молча, кивнула. И Эркин улыбнулся, натужно, через силу, улыбнулся. И встал.

— Уже поздно, да? Пора спать.

Он старался говорить как обычно. И Женя поддержала его. Да, пора спать. Завтра им обоим на работу с утра. Что бы ни случилось, надо жить. Просто жить. Как это было вчера и будет завтра.

И когда они легли спать, Эркин осторожно мягко обнял Женю.

— Женя… ты… ты не сердись на меня, ладно? Мне просто… — он запнулся.

— Надо выговориться, ведь так? — пришла ему на помощь Женя.

— Да, Женя…

А дальнейшее, что ему не с кем выговориться, как не стало Андрея, он сказать не мог. Не Жене же о питомниках, о торгах, о всей этой рабской грязи слушать. Не знает она этого, и пусть не знает. Он сам зачастую не может понять, что с ним, а уж сказать… Рука Жени на его груди, её дыхание на его щеке. Он — муж и отец. Защитник и добытчик. Он должен быть сильным, ради них. Женя и Алиса доверились ему.

— Прости меня, Женя, — беззвучно шевельнул он губами, засыпая.

Показалось ему, что Женя погладила его, или нет, уже неважно.

Ничего нет хуже одинокого больничного вечера. Симон Торренс вечерами даже жалел, что не захотел в двухместную палату. Было бы, по крайней мере, с кем-то поговорить. Да и дешевле бы обошлось. Но… но любой сосед вызвал бы и целый ряд осложнений. Прежде всего ненужными неизбежными вопросами. Да и в конце концов, одиночество — удел любого человека. Встретить любящего и любимого — свою пару, свою половинку — слишком большая удача. Встретить, узнать и удержать. Слишком много. Три сразу всегда неисполнимо. От чего-то надо отказаться. И от чего же он откажется?

Симон усмехнулся. Да, он встретил. Даже дважды. Узнал. Особенно во вторую встречу. И… и не удержал. Чёртов мальчишка. Надо же такому случиться?! Влюбиться, да нет, к чёрту, полюбить спальника! Классический треугольник. Он любит парня, а парень по уши втрескался в этого чёртова доктора. А доктор… доктор — не гей, любовь парня ему не нужна, вряд ли тот даже понимает происходящее. А парень тем более. И значит, к доктору должен идти он сам. Идти, и объяснять, и просить. Неохота. Да и опасно. Гея только гей и поймёт. Серьёзного ничего не будет, разумеется, но… но одна необходимость говорить об этом — уже неприятна.

Симон встал и подошёл к окну. Нога совсем не болит. Обещали через три дня снять гипс, и тогда ещё неделя — и выписка. Он вернётся домой, в пустой и холодный дом. Вряд ли Малыш ждёт его возвращения, если за всё время ни разу не удосужился навестить его здесь. Малыш себе цену знает и наверняка уже пристроился самым удачным образом. Парнишка дьявольски смазлив и оборотист. Смешно, ещё месяц назад от одной мысли, что Малыш с кем-то другим, с ума бы сошёл от ревности, а сейчас… сейчас даже доволен. После парня — здесь его называют Андре — на Малыша можно и очень хочется наплевать. Честно и искренне. Как на любую продажную, что сама себя на торги выставляет… С Андре всё по-другому. Что же нам делать, Андре? Смешно, но русские всем парням разрешили называться именами, ходить не в форме. Хотя… Русские официально отменили рабство, так что им приходится держать марку. И сообразили сделать из спальников санитаров и массажистов. Здорово придумано!

Ну что ж. Решил — делай. А то доктор уйдёт, и всё отложится ещё на день. И ещё… А там и выписка. И придётся уйти, так и не… К чёрту!

Симон решительно оттолкнулся от окна и вышел из палаты. Вечернее время перед ужином, прогулки по Цветочному проспекту, беседы в зале отдыха…

Лечебный корпус был пуст и тих, даже лампы горят через одну. Вот и нужный кабинет. Вдруг Симон понял, что надеется на то, что доктора уже нет и тогда разговор отложится сам собой. И, злясь на самого себя, он решительно, может, даже излишне резко постучал.

— Войдите, — удивлённо откликнулся красивый мужской голос.

Это русское слово Симон уже знал. Он толкнул дверь и вошёл.

Высокий плотный мужчина в белом халате смотрел на него удивлённо, но вполне доброжелательно.

— Добрый вечер, доктор. Извините за поздний визит, но я прошу вас уделить мне немного времени.

— Добрый вечер, — ответил по-английски Жариков, одновременно щёлкая переключателем на коробке селектора. — Конечно, проходите и садитесь.

Симон сел на стул с другой стороны стола, напротив доктора, прислонив к стулу костыли. Ну, вступление сделано, теперь к делу.

— Доктор, я пришёл к вам, как мужчина к мужчине.

Такого вступления Жариков не ждал, и это, видимо, отразилось на его лице, потому что сидящий напротив мужчина — да, правильно, третья хирургия, Торренс — невесело улыбнулся.

— Вы удивлены, доктор, не так ли? И всё же… если сразу по сути дела… Видите ли, вы, разумеется, знаете о классическом любовном треугольнике. Так вот, мы с вами — две вершины этого треугольника.

Жариков медленно кивнул. Действительно неожиданно, но вполне вероятно.

— А третья вершина?

— Третья вершина, — Симон снова и по-прежнему невесело улыбнулся, — это Андре. Чёрный мальчишка. Спальник. Здесь его используют, в основном, как санитара и массажиста.

Жариков кивком показал, что понимает, о ком идёт речь.

— Да, доктор, — Симон открыто смотрел ему в глаза, — я из тех, кого называют гомосексуалистами, или геями, ну, это мы сами так себя зовём. Да, я — гей. И я люблю Андре. Андре… тоже гей.

— Вы уверены? — мягко спросил Жариков.

Симон даже рассмеялся.

— Что Андре гей? Ну, конечно. Он… словом, это длинная история, но когда-то мы любили друг друга. Потом, как раз в заваруху, пришлось расстаться, я даже думал, что он погиб, и вот. Встретились. И… доктор, Андре любит вас. Но вам-то его любовь ни к чему. Вы же — не гей, это видно.