Братик (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— Ну, как? — видя, что Иван Пересветов дочитал страницу, спросил его Юрий Васильевич.

Литвин ткнул пальцем в листок и потом другой палец задрал вверх. При этом он что-то говорил, но читать по губам Боровой пока так и не научился. У брата только, если тот по слогам произносит слова, более — менее, а так в разговоре у всех подряд, так точно ещё нет.

— Как у нас, правда? — Юрий достал коробку из морёного дуба, в которой на бархате синем лежал тот самый кавалерийский пистоль, изготовленный в Аугсбурге, о чём указывало сверху на стволе клеймо оружейной гильдии Аугсбурга — так называемая «еловая шишка», про который было написано на странице в руках Пересветова.

Этот пистоль ему Иван Семёнович и подарил. С этим литвином побывавшем и в Молдавии и Валахии и в Сербии и даже в Оттоманской Порте последний месяц прилип к брату Великого князя Ивана Васильевича. Вместе он составляли прожекты по обустройству России. Приказы новые придумывали, в том числе Стрелецкий и Пушкарский. Думали о том, как пресечь татьбу и грабёж в городах и на дорогах.

Артемий Васильевич про губные избы помнил, более того в Москве уже пару изб таких появилось. Милицией, в том смысле, что это вооружённые граждане, служащих губных изб в России вполне можно было назвать. Они представляли собой органы местного управления по борьбе с особо опасными преступлениями такими как разбой, татьба, убийство. Все служащие губной избы были выборными. Возглавлял ее губной староста из дворян, которые в силу возраста или увечий не мог нести полковую службу. Старосте помогали выбиравшиеся из крестьян или жителей города целовальники, которые брали на себя большую часть оперативной работы и даже могли участвовать в принятии судебных решений. Целовальники они, потому что, принимая присягу, целовали крест. Кроме целовальников в губной избе были сторожа, охранявшие административное помещение и тюрьму, палач, а также иногда бирюч, зачитывавший населению царские указы.

Артемий Васильевич предложил в дополнении к этому создавать в крупных городах школы милиции. Набирать в них из крестьянских детей и детей горожан крепких пацанов лет четырнадцати и два года учить владеть саблей, пистолем, луком и арбалетом. А ещё заниматься общефизической подготовкой, чтобы и догнать лихих людишек могли и справиться потом с ними в рукопашной схватке. А на теоретических занятиях учить законам, что будут приняты вскорости в стране. Пора Судебник Ивана третьего расширить и углубить.

Сейчас в том самом описанном возке и с тем самым авангардом и арьергардом из десяти служивых дворян они ехали в Калугу, спеша добраться на санях до неё, пока снег ещё не растаял.

Событие восемнадцатое

Город! Город ведь это — город. Улицы, высокие дома, каменные храмы, памятники каким-нибудь великим землякам или пусть даже Ульянова по прозвищу Ленин, а ещё школы, в которые шумными стайками идут дети, магазины, в автоматические двери которых ныряет народ с пустыми руками и выходит с полными руками. И обязательно старушки, сидящие на лавочке у подъезда. Куда без них⁈

Город — это город. А тут? Тут была ограда. Ну, пусть три — четыре гектара внутри. Словно стена огромного дома шести — семи — восьмистенка. И четыре деревянные башни. Весь город на трёх гектарах. Столица области. Даже не хочется представлять, а как же выглядит Малоярославец или Медынь и Мещовск, другие его города. Там что — один гектар весь город⁈

До этого Единственное! место, где был провалившись в прошлое, Боровой, это внутри Московского Кремля. И там всё же и храмы каменные были и дома не менее каменные, та же Грановитая палата и стены с башнями из красного кирпича. Город. И даже улицы и тротуары, пусть и мощёные не камнем, а деревом. Но ведь дороги и тротуары.

Калуга же была деревней… ай, селом, раз церковь деревянная имелась. С деревянным же небольшим детинцем и обиталищем воеводы одновременно и тремя улицами, расходящимися мерседесовской звездой и громкой, грохочущей кузницей в конце одной из улиц. Магазинов не было. Недалеко от церкви был торг, стояли столы с навесами, которые сейчас лавками называют. И там толпился народ. Ржали кони, мычали телята, визжали свиньи и брехали собака. Жизнь била ключом. Даже не верилось, что в городе, площадью пусть даже четыре гектара, может проживать столько народу. Или они специально все собрались на торгу послушать вступление к композиции группы Пинк Флойд «Энималс» (Pink Floyd — Animals).

Длинной вереницей, втискиваясь в узкие улочки, всадники авангарда, разбрызгивая в сторону толпу, домчали до детинца и один из них, спешившись затарабанил в ворота, которые почти сразу открылись. В воротах стояли два воя в эдаких дедовских шеломах островерхих и кольчугах с саблями на поясе и бердышами в руках. Бердыши хищно поблескивали замысловатой формой лезвий. Вои были приземисты и широки в костях. Возможно, иностранцы, приезжающие на Русь, видя вот таких колоритных персонажей и придумали гномов. А чего — огромная борода, широченные плечи под кольчугой, топор замысловатый в руках. Именно так гномов и рисуют. Щита круглого с умбоном не хватает.

Тьфу, хватает. Вон они у ворот стоят прислоненные к забору. Тут простой забор не стена.

— Прибыли! — Артемий Васильевич, опережая литвина учёного, выскочил из возка на грязный, начинающий таять, ноздреватый снег, кое-где с проплешинами уже.

Что-то кричали, переругиваясь друг с другом, дворяне, его сопровождающие, и стражники на воротах. Потом шум чуть смолк, на крыльцо вышел из терема мужчина в накинутой на плечи шубе. Явно — главный здесь. Главковерх. Ему доложил старший княжеского конвоя боярский сын Ляпунов, и указал на князя Углицкого и учёного литвина. Отвесив лёгкий поклон, воевода начал чего-то говорить, рот раскрывался, но видимо ему подсказали, что князь-то тетеря глухая, и он как-то по-детски виновато улыбнулся, хлопнул себя пятернёй по лбу и отошёл в сторону, приглашая княжёнка пройти внутрь терема.

Про этого человека Иван, который брат старший, ему краткую справку написал. Иван Иванович Трубецкой, двоюродный брат сбежавшего в Литву князя Богдана Александровича Трубецкого из младшей ветви Трубецких. А ещё из подпевал князей Шуйских. Женат на Авдотье — дочери Ивана Михайловича Воротынского, который скончался в Белозерской темнице. Отправлен был туда за сговор с воеводами, что подались в Литву. Был заключен в темницу Кирилло-Белозерского монастыря.

В общем, брат предателя и женат на дочери предателя и в партии Шуйских. Враг, на котором клейма негде ставить. Поставлен сюда Шуйскими на кормление несмотря на то, что земли и города эти Юрию Васильевичу по завещанию его отца Василия третьего принадлежат.

В тереме, в большой горнице, было два человека. Воин в алом кафтане с огромной чуть ли не монгольской саблей, а может и в самом деле монгольской, и священник. Пересветов поинтересовался кто это, и написал на бумажке, через которую они общались, что это Благочинный — протоиерей Сергий. Товарищ сей является настоятелем храма Троицы Живоначальной в Калуге.

Боровой, отправляясь в это путешествие, уговорил митрополита написать для благочинного Сергия письмо, в котором объяснить, что на общие богослужения князя Углицкого Юрию Васильевича тягать не надо, бо тот слаб здоровьем и может сомлеть, службы для него проводить в домовой церкви или часовне, если есть, отдельно с малым количеством людей.

Время как раз двигалось к вечерней молитве, и протоирей видимо пригласил всех присутствующих на неё, вот тут Артемий Васильевич ему письмо от митрополита и сунул. Письмо оказалось длинным, видимо, кроме того, и другое разное Макарий Сергию прописал, так как читал тот долго. Боровой сел на лавку в гриднице и откинулся на стену, думал на секунду глаза прикрыть и вырубился. Очнулся или проснулся от того, что его Пересветов за плечо трясёт.

— Помыться бы и повечерять? — попросил утомлённый четырёхдневной дорогой Юрий.

Народ совещание устроил. Ну, как в России да без совещания.