Братик (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— У меня есть фряжского вина бочонок. Перепьются. А не хватит, так мёд есть стоялый. Не думай о них.

— А монах и литвин? — продолжал сгущать атмосферу синий.

— А ты? Ты и измождённый монах? Ты и книжник литвин? Ну, этот ладно. Литвин с воями в гриднице будет вино заморское хлебать в три горла.

— Будет? — пожевал губами человек у двери.

— Киря? Ты бы отказался от сладкого фряжского вина? Будет. Тебе остаётся оглушить монася, придушить подушкой юродивого княжёнка, который из-за глухоты ничего не услышит и поднять шум, чтобы народ собрался. Ну и обвинить в убиении князя Галицкого монася, который, насколько я знаю, чуть не три десятка лет в ссылке был с епископом Смоленским Варсонофием. Отомстил за дядю и за свои годы в казематах.

— А ежели…

— Всё! — рявкнул на Кирю князь Трубецкой, — Сегодня. Словно не с татем и душегубцем говорю, а с монасем.

— Я и…

— Точно, забываю игумен Кирилл, надо же как судьбами людскими бог играет… Твоей-то диавол. Всё, Киря, брось трястись. Сегодня надо всё сделать, второго бочонка фряжского вина у меня нет.

Иван Иванович Трубецкой махнул рукой, отсылая бывшего игумена Кирилла и сел на лавку, обхватив плечи руками. Думу думал.

Новости до Калуги с Москвы не быстро добираются, если специальных гонцов не посылать. С купцами в основном да с богомольцами. Рекою же ещё дальше. Это пока по Оке, да там ещё. Далече. Тем не менее, на этот раз весть о том, что к нему пожалует князь Углицкий Юрий Васильевич добралась раньше, чем тот Кремль покинул. Дворецкий Великого князя весточку с гонцом и прислал, что, мол, едет, и хочет наследство под себя в зад вертать. А его князя Трубецкого под зад коленом. Есть у тебя пара деревенек с них и кормись.

Ещё писал князь Иван Кубенской, что шатко теперь в Думе боярской и вообще на Москве положение Шуйских. Андрея псари палками забили. Иван брат его к полку отослан. Один князь Иван из старшей ветви остался, так он один, и не молод уже. А брат его Василий богу душу отдал. Глинские рвутся к власти. Почуяли силу в молодом Великом князе. Лют говорят растёт. Но если в гневе, то себя блюсти не может. А брата любит. А особливо после того, как тот заговорил, так души в нём не чает. И ежели что с ним случится, то дров может наломать. Не хотел отпускать из Москвы. Митрополит Макарий настоял и уговорил. И вот ежели, что с юродивым князем случится, то разругается Иван с Макарием, и можно будет отогнать, пользуясь этим, Глинских от трона. Анну вообще можно в волшбе обвинить. Она и похожа на ведьму в своих чёрных одеждах и носом крючковатым.

Заканчивал князь Кубенской, что мол, гляди, Иван Иванович, не упусти возможность, раз бог её тебе даёт. Избавиться нужно раз и навсегда от семени прелюбодея, при живой жене на литвинке — девке гулящей женившегося.

Событие двадцать первое

Артемий Васильевич лежал в чересчур жарко натопленной комнате, обливался потом и жалел себя. И это было, уж точно не впервые, за три месяца и сколько-то дней. Так он своего второго дня рождения и не вычислил. Не пойдёшь к брату старшему и не спросишь, а какой, мол, брате, тогда день был, когда я «мама» научился говорить. Во! Нужно, если типография появится у него, то первым не «Часослов» печатать и уж точно не перевод стихов Коперника, а православный календарь. Ну и католический, на продажу в другие веси.

Как там у Высоцкого? А день, какой был день тогда? Ах, да среда. Ничего похожего на календари на стене Юрий Васильевич в Кремле ни видел. И у Макария даже не было. А на православном календаре нужно будет указать все посты и разными красками отметить, когда строгий пост, а когда рыбу есть можно. А ещё пасхальную неделю… Её ведь как-то там высчитывают, накладывая лунный календарь на обычный. Формула есть, которую монахи сейчас в секрете от народа хранят.

Нет, сто процентов, что такие календари должны покупаться.

Жалел себя Боровой частенько. Время должно быть нужно, чтобы сродниться с этим телом и этим временем. Смешно, нужно время, чтобы привыкнуть ко времени. Страдал ли он от глухоты? Конечно страдал. Ещё как страдал. Но тут уж ничего не изменишь. Нужно принять и жить.

Но гораздо больше он страдал от других вещей. От постов, от каш, от отсутствия кофе и чая. Еще мучала неудобная одежда. Ещё клопы. Их полно было в его хоромах. Просто тьмы и тьмы. Утром вечно искусанные ноги чесались. Нет! Нужно срочно уезжать из Москвы вот сюда. Стоить новый терем и завести сюда все тряпки с перинами только предварительно несколько раз прожарив в бане. Сам ничем подобным Артемий Васильевич не занимался, но в книгах читал, что тряпки в бане прожаривали, как и матрасы с подушками. Там в пере ещё и клещи какие-то есть. Наверно при температуре в сто градусов и они должны погибнуть.

А интернета с Википедией как не хватало. Телевизора. Да, начнёшь перечислять и пальцев на руках и ногах не хватит, даже если использовать пальцы чуть постанывающего во сне монаха Михаила. Слава богу хоть не храпящего. Пересветов не сказать, чтобы трубно совсем, но храпел. И если Юрий ночью просыпался, то назад уснуть было не просто. Нужно было собраться с духом и растолкать Ивана Семёновича, чтобы он на бог лёг. Это ведь идти к нему по холодному полу приходилось. Босиком. Во! Мать их этих хроноаборигенов, не могут тапки выдумать. Храп он понятно не слышал. Хоть в чём-то плюс от глухоты есть. Зато чувствовал вибрацию от деревянной лавки по полу к его кровати передающуюся. Бетховен палочку брал в зубы и на рояль, вибрации «слушал». Юрий же, родившийся глухим, к этому во много раз чувствительней был.

Сегодня нет Пересветова, вон вторая лавка пустует, а снизу ароматы винные долетают. Его конвой гуляет. Выставил им по случаю окончания дороги князь Трубецкой бочонок вина. Литров на семьдесят должно быть, приличный такой. Ну, на двадцать с лишним рыл и не так уж много. Сейчас же креплённых вин ещё делать не умеют. Лучшие вина — это десять градусов на семь — восемь сахара. Сегодня хоть и пост, но дворянам из его свиты выпить можно. Они как бы в дороге ещё, и на них пост не распространяется. Завтра всё. Завтра ни-ни. Одна репа да каша на постном масле. А, ну пироги ещё с грибами. А что, нужно будет завтра заказать себе пирог с капустой, решил Юрий. Глаза, как кончил себя жалеть, стали сами закрываться.

Юрий почти уснул, когда от двери резко так сквозняком потянуло, и винный запах насыщенней стал. Видимо сквозняком её приоткрыло. Вот, нужно будет завтра попенять дворне, должен же тут найтись человек, который отвечает за нормальное закрывание дверей. Как-то там чтобы дверь сама не открывалась верхняя петля должна быть чуть ближе к косяку… Или наоборот. Что-то такое объяснял ему бригадир плотников, восстанавливающий купеческий терем в который его музей переехал. Петюня? Каламбур почти. Петли навешивал Петюня…

Боровой приоткрыл глаз. Не так чтобы любопытно, но интересно же в каком градусе опьянения пришёл Пересветов с фряжского вина.

Вошедший в опочивальню высокий широкоплечий мужик был совсем не Иван Семёнович. Выше, не сильно высокого литвина, на голову почти. Бугай настоящий. Здоровяк входил в дверь, неправильно повешенную, боком, в одной руке, в левой, у него была свеча с дрожащим, от сквозняка и движений человека, пламенем, а второй руки не было видно, он её корпусом прикрывал.

Опять Ляпунов караул что ли решил в его спальне учинить. Весь воздух в небольшом помещении они вчетвером выдышат, и опять утром у него голова болеть будет, недовольно отметил Артемий Васильевич. И тут произошло странное. Мужчина поставил свечу на лавку рядом со спящим братом Михаилом, и тут стало видно, что в правой руке у посетившего их здоровяка дубинка деревянная, на биту из будущего похожая. Этот амбал примерился, схватил за грудки монаха и рывком усадил его на лавке, и тут же замахнулся дубинкой, чтобы огреть брата Михаила по головушке седой.

— А-а-а! — заорал Юрий Васильевич. Ну, наверное, заорал, себя-то не услышишь, — Караул! Помогите! — может какие звуки и не очень чётко вышли, всегда проглатывал пока части слов мальчишка, когда волноваться начинал или торопился, Иван — брат, за голову тогда хватался и метался по горнице. Но, чего-то ведь закричал и там внизу могли услышать.