Бунт (СИ) - Старый Денис

— Выдюжу, брате! Ты токмо за крестником своим присмотри, — сказал Иван Данилович, снимая кафтан.

Он не о своём здоровье подумал, желая всё-таки перевязать рану. Он так размышлял: негоже являться в Кремль, пред светлые очи царственных особ, истекая кровью.

Так что понадобилось ещё немного времени, чтобы перевязать рану. А ещё Иван отправил одного из ближайших к нему стрельцов в мастерскую. Есть там пара добрых пистолетов, выполненных на продажу за дорого. Невместно идти к царственным особам, не имея при этом подарков.

Но, когда уже приготовления к выходу были завершены, Стрельчин-отец передумал. Он понял, что расстеряется при взоре какого из бояр. Так что решил все же дождаться пробуждения сына, который спал на телеге.

Глава 5

Москва, Стрелецкая слобода

11 мая 1682 года

Я уже, было дело, ожидал, что очнусь опять где-нибудь в неожиданном мне месте и в новом времени. Однако, прислушавшись, понял, что я всё ещё там, на собрании стрельцов. И что споры не утихают. Лежу в телеге, рядом кто-то есть. Ощущал на себе острый, пристальный взгляд. Но пока глаза не открывал. Чувствовал себя, вроде бы, и неплохо, хотя говорить о чудесном излечении не приходится.

Открываю глаза…

— Прошка! — констатирую я.

«Любитель подзатыльников» нависал надо мною и дышал прямо мне в лицо. Это он так рассматривал, следил, не очнулся ли? Ответственный.

Медленно, прислушиваясь к своему организму, я поднялся и вылез из телеги. И меня практически сразу же заметили. Толпа замолчала.

Уф! Как там делается зубная паста? Ну или порошок? Такое амбре ударялось в меня от каждого выдоха молодого стрельца, что хоть задумывайся об боевом удушающем газе на основе дыхания Прошки. Да и не только. Я же видел баню, можно сказать, что общественную, в стрелецкой усадьбе. Почему бы не мыться Прошке?

— Излечился? — непоседливый молодой стрелец Прошка, оставив меня, направился к стрельцам. — Товарищи, братцы, излячилси пророк наш!

— Да видим жа и сами! — выкрикнули из толпы.

Чья-то рука, какого-то стрельца постарше, взметнулась, чтобы отвесить очередной тумак Прохору, но тот ловко увернулся, поднырнул за спину своего «воспитателя» и уже оттуда выкрикнул:

— Науку сию принимаю токмо от дядьки Никанора да от сотника Ивана Даниловича. Иным не сметь биться!

Несмотря на всё напряжение, я улыбнулся. Уж так комично выглядел Прошка, что заставил засмеяться всех. Надеюсь, что смех всё-таки больше объединяет, чем приносит разногласий.

— Как ты, сыне? — поинтересовался отец.

— Хорошо, батюшка. Уже лучше, — отвечал я.

— То добре. Ты скажи! Товарищи ждали тебя! — сказал сотник Иван Данилович Стрельчин.

— Так что, товарищи-стрельцы? Защитим царственную семью? — выкрикнул я, когда смех пошёл на убыль, и действительно уже многие ждали моих слов.

— Ты, Егор, всё верно говоришь! А токмо тебе прощение будет, за смерти полковника и полуголовы. А нам что с того? Есть уже те крикуны, кто злато обещает стрельцам, — все-таки нашелся скептик, который решил ещё поспорить.

Нет тут развлекательной индустрии. Все людям не терпится поговорить. Не наговорятся. И разговоры те чаще — о выгоде. Деньги — кажется, главная проблема этих людей. Нет, я не идеалист, который считает, что можно и впроголодь, лишь бы служить Отечеству, хотя разные ситуации бывают. Но и кроме денег должна быть вера в то, что ты делаешь, стремление служить. Тот самый патриотизм.

Может быть, всё-таки прав был Пётр Алексеевич в той реальности, когда изжил стрелецкое войско. Сложно человеку думать о службе, верности, долге, когда больше он печётся о своей мошне. Стрельцам задерживают выплаты, а они более усердно работают на своих предприятиях в мастерских, торгуют в лавках. С того, прежде всего, и кормятся. Отрываются от службы. Так что нужно пообещать стрельцам и то, чего они ждут, наверное, больше остального.

— А как бы выплаты были? Пущай на днях и выплачивают нам всё. И соляной выход, и серебром, и тканиной! Хоть бы и завтра. Нужно челобитную подать. А там уже как царь решит, — выкрикнул я. — То и стребовать нужно.

— Правильно! Пущай завтра! — раздались крики. — Да хоть бы и опосля завтра, но было по наряду все.

Финансовый вопрос в деле пропаганды заходит куда как лучше, чем любые суждения о правде и верности долгу. К сожалению… Нет, точно нужно менять в нашем Отечестве что-то. Если Пётр смог это сделать в иной реальности, то я буду стоять за него и в этой. Хотя вопросов… очень много, в том числе и с такими фигурами, как Софья Алексеевна или Василий Васильевич Голицын.

Да и к самому Петру, если уж быть откровенным, вопросов хватает.

Ошибок и он наделал много. Тот же Питер… Вот же… А я Петербург люблю… Но о том еще явно не время думать. Тут бы выжить да позволить не погибнуть Петру Алексеевичу. Ведь в иной истории он по тоненькому прошел, может, и кивком головы поздоровался с мимо пробегающей Смертью. Мало ли сейчас у кого из стрельцов палец на заряженном пистолете на спусковом крючке дрогнет. Правда, конструкция эта теперь ещё очень жесткая, требующая усилий при нажатии, но все может быть.

— Так чего ж мы, товарищи, на бумаге не изложим и не напишем о бедах своих? — говорю я, понимая, что барьер сомнений у большинства стрельцов уже пройден.

Как работать с толпой и что такое вообще толпа — я знал, учили. Особенно это стало актуальным с распадом Советского Союза, когда словно бы и забыли всю ту науку, как нужно работать с народными массами, что была развита большевиками на заре становления СССР.

— Руки мой, дядька, не подпущу к ране иначе! — настаивал я, когда мы уже перешли под крышу, и Никодим вызвался перевязать мне рану и наложить какую-то мазь.

— Да чистыя они, руки моя! — недоумевал стрелец.

— И уксусом протри еще! — продолжал я настаивать.

— Так, а дале писать что, Егор Иванович, подсоби с челобитной! — сказал полковой дьяк, писарь.

Подсобить ему с челобитной? А еще кто-то, только серьезно и без шуток, кроме меня, сегодня ему диктовал? Подсобить. Нужно говорить: «Как там дальше? А то сами ничего придумать не можем.»

— Пяшите челобитную… Пойду уксус шукати! — обиженно сказал тогда Никанор, оставляя меня на лавке без рубахи.

Неприлично. Тут даже и мужская нагота не демонстрируется на всеобщее обозрение. Я понял это потому, как мужики воротят взгляд от меня, раздетого. Ну не кровь же и рана их смущает? Ладно, женщина, понятно с ней. Но мужик мужика стесняется? Подумал бы невесть что, но за такие мысли и зарубить могут. Толерантности в этом времени нет. Или вот такая деталь, нужду справить в ведро в углу — нормально, это не стесняет.

Тело у меня тщедушное. Слабенькое. В прошлой жизни в молодости я был спортивным, поджарым, не чета нынешнему. Даст Бог, ну или какие силы, что даровали мне уже какую жизнь — исправлю положение. А то кости, обтянутые кожей, а не мужик.

— Верныя престолу и Отечеству стрельцы, помолясь за здоровье государя нашего Петра Алексеевича… — продолжил я диктовать.

Писарь — молодец. Хотя он и не писарь, а дьяк. Мне так удобно называть, а то дьяк в моем понимании — священнослужитель. А этот и есть писарь. И добрый, я ему диктую, а он еще и переводит мои странные слова на свой, современный канцелярский язык. Но все равно суть текста идет от меня. Другие могут, конечно, постоять рядом и поржать, но образования не хватает связать пару строк. Или еще чего не хватает. Может, осознания самой возможности обратиться на самый верх за правдой?

Словно только кричать в окружении толпы все и умеют. А вот ответить за себя лично, то нет… Тут «хатаскрайники», только не я, пусть кто-то иной! Собрались стрелецкие старшины, что в большой комнате с большим же столом, не протолкнуться. Стоят… Смотрят… Слушают.

— Согласныя вы, старшины, с тем, что написано? — спрашивал я, наблюдая над тем, как сверхэкономно, лишь капельку, растирает уксус на ладонях Никанор.