Нашествие (СИ) - Старый Денис

— Ратмир, четвёртый день нынче, — нагнала меня во время очередного перехода Ведана.

— И что? — не понял я, чего от меня хочет ведьма.

— Да ты безбожник, что ли? — воскликнула женщина, возмущённо взмахнув руками. — Четвёртый день — день Перуна. Али нам воинская удача от громовержца не потребна?

Я пожал плечами. Если людям нужен культ, то и ладно. Может, хоть кто улыбнется, и тогда уныние немного спадет. Нужно горевать о потерях, но еще важнее жить. А без радости, без детского смеха нет жизни. Пусть перекладывают свои страхи на богов, освобождаются от уныния и смиряются с новой жизнью.

— Ну, делай, что должно, — сказал я.

— Видишь тот великий холм? — показала вдаль женщина. — Там дуб вековой. Самое перуново место, надо повязать ленту.

Я смотрел туда, куда указывала Ведана. Признаться, увидел только холм, далеко это было. Моё зрение было лучше, чем в иной жизни, но никакого дуба я пока что не видел. А старая Ведана видела. Хотя это ещё, конечно, не доказывало, что женщина — колдунья. Нечего мне отходить от материализма. Но… ведь я тут, в тринадцатом веке. И как рационально это объяснить?

Между тем, если для собственного спокойствия им так важно завязать цветастую ленточку на высоком дереве, то почему я должен этому противиться? Даже если старик Макар будет против, как пассивный борец с язычеством.

На самом деле я заметил, что эти люди в своих молитвах поминают и Господа Бога, и иных разных божков. И мог только этому кивнуть. Когда человеку плохо, он хочет возложить надежды на какие-то сверхсилы. Если это помогает не впадать в истерику, не паниковать и действовать слаженно и решительно, то пусть хоть во что верят, лишь бы на пользу шло.

И ведь всё равно: каждый крестик носит, каждый крестится, но теперь почти все полезли на тот самый холм вешать свою ленточку во славу Перуна-громовержца.

— В лес уйти надо! — моё любование, как каждая из девушек, несмотря на сложный переход, карабкается вверх по склону холма, чтобы повесить свою ленту, прервал ратник Мал Лихун.

У него было какое-то своё имя, которое не соответствовало статусу ратника. Мал — малый, не приличествует ратнику малым быть. Поэтому все его звали по прозвищу. С каждым днём всё вернее он становился моей левой рукой и помощником во многих делах. Мстивой же нынче — правая рука и заместитель.

Это тот самый лучник, что помогал мне в бою против кипчаков при освобождении пленников. Оказался весьма грамотным и профессиональным лучником. Не могучий, но еще тот «Леголас». Хотя… и он и Мстивой спрашивали, почему я не беру лук. Мол, был одним из лучших стрелков в дружине князя. Как-нибудь я бы потренировался, может руки «вспомнят», как и что нужно делать.

— Командуй! — сказал я Лихуну.

Уже скоро все наши сани стали пробираться через кусты, между деревьями, максимально, насколько это было возможно, прячась в лесной чаще. Конечно, глубоко в лес заходить не получалось. Да и не нужно это. Главное — спрятаться.

После ветками мы стали заметать следы от полозьев. Хотя наши следы были не единственными, видели мы и другие в округе. И всё же решили затаиться и перестраховаться.

Степняки словно боялись леса и близко к нему не подходили. Максимум, что использовали, — это редкие пролески, чтобы починить какую-нибудь телегу или развести костры.

Мы уже трижды встречались с отрядами степняков. Один раз я даже чуть было не решился напасть. Отряд был небольшой, человек пятнадцать монголов или каких иных народов, входивших в состав воинства Бату-хана.

Но одёрнул себя. Нельзя раскрыть, куда именно уходим. Тем более, ведь у нас довольно богатый скарб с собой. Только меха, которые мы везли, могли бы вызвать охоту со стороны завоевателей. А если степные вояки узнают, что у нас ещё немалое количество серебра и даже есть золото, дорогие ткани, включая несколько отрезов шёлка, нам несдобровать.

Так что сперва нужно прийти на место, определиться, где именно встанем, чтобы безопасно развивать своё поселение. А уже потом будем думать, кого и как громить и что вообще делать относительно внешнего периметра нашего маленького мира.

С такими мыслями я последним заходили в лес, убеждаясь, что все сани уже спрятаны. Уже скоро, не прошло и часа, люди рязанские завидели караван. Лошади, люди — тут даже два верблюда было. Но не это главное…

Сердце сжималось, когда я видел, как ведут русских людей, привязанных к длинным жердям десять-двенадцать человек. Кто-то спотыкался, иные падали, и по их спинам и головам тут же прилетали удары плетью. Да, все были в тёплой одежде. Некоторые даже в недешёвых меховых шубах.

Причём я заметил, что большинство тех, кто шёл в добротных шубах, — молодые девушки. Видно, их берегут как значимый товар, или выделяют из общей толпы, чтобы девицы вели себя покладистее во время остановок каравана. Забота? Как раз нет. Какая же грязь!

Сами же бандиты, сопровождающие пленников, были монголами. По крайней мере, об этом мне говорили их низкорослые лошадки, на которых всадники выглядели даже несколько смешно. Вот только смеяться почему-то не хотелось.

А ещё, если половцы имели чуть раскосые глаза, то эти разбойники казались вовсе лишёнными глаз — настолько узкими они были. Многие были в меховых шапках с меховыми же «ушами». Этим головные уборы издалека были похожи на шапки-ушанки. Обувь меховая, мехом наружу, как унты. Но… мне показалось, что некоторые были в валенках.

Воины эти не были защищены какими-то сверхсовременными доспехами или экипированы с головы до ног. У некоторых были булавы вместо сабель, у иных — не самые длинные копья.

Вооружение половцев, и уж тем более русичей, было куда как грознее. И сабля, по всему видать, как у того десятника или сотника, который сейчас остановился и всматривается в лес, заточена только с одной стороны.

А монголы громят и хорезмийцев, и китайцев, и русичей с половцами, и всё почему? Потому что у них порядок и жесткая дисциплина. Потому что они на подъёме и создают централизованное государство. И потому что те, кого они бьют, либо совершают фатальные ошибки, либо просто-напросто не могут объединить свои силы.

Монгол, с виду главный в этой ватаге, вальяжно слез с коня, узкими глазами пытаясь рассмотреть, что происходит в лесу.

— Всем приготовиться, — приказал я, хотя и готовиться было некому.

Нет, я молил бога, чтобы нам не пришлось вступать в бой. Не меньше чем полусотня монголов противостояла бы нам. И по всему видно, что они организованы и дисциплинированы и не допустят тех ошибок, которые позволили нам громить кипчаков под Рязанью. И что могут четыре воина?

Но насколько мы успели уйти в лес, насколько ветками прикрыли полозья саней, настолько теперь имели шанс выжить. Между тем, если придётся, будем сражаться и умирать.

Небольшая остановка, вызванная подозрительностью командира отрядов монголов, пошла на пользу его пленникам. Многие повалились прямо на снег, вытянув ноги. То есть даже холод не пугал их так, как лютая усталость.

Я прятал глаза. Понимал, что, скорее всего, меня не видно, так как я ещё и накрылся светло-серой тканью. Но я воин. И даже в прошлой жизни, вот только сейчас вспомнил об этом, при всех этих новейших средствах связи, контроля, беспилотниках и прочим, что одновременно и облегчает, и усложняет боевую работу, у меня развилась чувствительность. Чужой взгляд я бы почувствовал.

Между тем монгол приказал своим людям двигаться дальше. Он то и дело оборачивался, всматриваясь в то место, из которого я наблюдал за ним.

Поднялись не все пленники. Примерно двое из двух с половиной сотен связанных русичей так и остались лежать на снегу.

Хладнокровно, будто только что нарезал сало для перекуса, один из монголов подошёл, разрезал верёвку у пленника и, не саблей, а булавой ударил одного мужчину по голове. А потом подошёл к женщине, которая уже пыталась подняться, но то ли поскользнулась, то ли у неё подкашивались ноги, и она в очередной раз упала, завалив с собой десяток людей, связанных с ней на одной жерди. Женщина тоже удостоилась удара булавой.