Большая черная дыра (СИ) - "Amazerak"

Но теперь Георгий понял, что именно гнетёт парня. Дело в том, что тот слишком многое понимал. Он видел всю безнадёгу и бесперспективность мировой бойни и знал, что ему не суждено вернуться домой.

Другие солдаты мыслили иначе. Обычные, неграмотные крестьяне жили сегодняшним днём, редко задумываясь о далёком будущем, их не волновали политика, экономика, государственные вопросы. Они просто делали, что им приказано, и не задаваясь вопросами, зачем, почему, ради каких великих целей. Скажут пахать, они пойдут пахать, скажут стрелять, будут стрелять. Мало у них собственных соображений по поводу того, как жизнь прожить, мало индивидуальных устремлений. Но тем не менее каждый в глубине души надеялся уцелеть и вернуться к семье, к близким. А Гаврила не надеялся, да и Георгий — тоже, понимая, сколь мизерны шансы вырваться из сетей, в которые их поймала госпожа смерть.

— Ты прав, мы крупно вляпались, — Георгий присел рядом и затушил о грунт папиросу.

— А знаешь, что? — проговорил тише Гаврила. — Однажды наступит время, когда не будет больше войн. Потому что не будет ни царей, ни кайзеров. Вот так. Человечество осознает губительность нынешнего положения вещей и свергнет своих угнетателей.

Георгий усмехнулся. Он-то точно знал, что в ближайшие лет сто такие времена не настанут, да и позже — тоже вряд ли, ведь человеческую натуру не изменить. Мечтания о некоем светлом будущем и грядущем золотом веке выглядели слишком наивными.

— Что, не веришь? — обиделся Гаврила.

— Сомневаюсь. Царей-то, может, и не будет, но это не изменит ровным счётом ничего.

— Да, от царей избавиться мало. Нужно, чтобы буржуев не было, кто на войнах наживается. А зачем народу войны, ты скажи? Народ жить хочет, мирно трудиться на своей земле.

— Незачем, — Георгий вздохнул.

— Вот то-то ж и оно.

Они некоторое время сидели молча. Не очень-то хотелось вести подобные беседы в общественном месте. Кажется, здесь о таких вещах было запрещено болтать.

— Всё-таки умный ты малый, Георгий, — Гаврила, кажется, был единственным, кто обращался к Георгию полным именем. — Понимаешь всё. Только фаталист ты.

— Гимназии позаканчивал, — отшутился Георгий. — Вот и умным стал.

— Вот-вот. Поэтому образование людям надо давать. Народ-то наш тёмный, даже писать-читать не умеют. Куда им до философии какой-нибудь или учений всяких, — Гаврила поморщился, стянул вязаную перчатку и потёр ладонь.

— Что с рукой?

— Да так, пустяки. Об штык случайно поцарапался в темноте. Ружьё лежало рядом. Я рукой махнул — и вот…

— Рану надо обработать и перевязать.

— А чем? Чем я перевяжу?

— К фельдшеру обратись.

— К фельдшеру? По такой-то ерунде? Кто меня пустит?

— Это не ерунда. Загноится, руку отрежут. Лучше сразу промой водой из фляги и перевяжи чем-нибудь чистым, пока инфекция не попала.

— Ладно, поищу что-нибудь завтра, когда светло будет.

Повисла пауза. Свет вспыхнул на небе и погас павшей звездой. Стрельбы не было. Да и канонада стихла, только где-то очень-очень далеко раздавались приглушённые удары.

— Не знаешь, что за стрельба была в деревне? — Георгий чувствовал неловкость от такого молчания и снова заговорил.

— А откуда мне знать? Я же, как и ты, лопатой работал по горло в земле.

— Это точно… Ладно, я спать.

Георгий закутался в брезент, но сколько ни пытался, заснуть не удавалось. Мучил голод, ноги прихватывал холодок, никак не получалось нормально завернуться, чтобы нигде не поддувало. Потом задумался о странном сне. Тот почти выветрился из головы, хотелось восстановить детали. Так и проворочался до самого утра, когда ещё затемно унтеры скомандовали «подъём».

Заскребли лопаты о подмёрзшую землю. Медленно окоп расширялся и углублялся. Но всё чаще солдаты останавливались и просто сидели, отдыхали, особенно когда рядом не мелькали унтер-офицерские рожи. Ждали горячую еду, а её всё не было и не было.

А по траншее пронеслась новость, которую до отделения довёл унтер Кошаков на рассвете. Он утверждал, что правый фланг, где атаковали шестая и седьмая роты, попал под пулемётный огонь, залёг и окопалась. Приказов наступать пока не приходило, да и вряд ли будет. Готовились к обороне.

— А кормить-то нас когда будут, господин младший унтер-офицер? — вопрошали солдаты.

— Будет. Будет горячая пища, — уверял Кошаков. — Обозы вместе с кухнями только ночью добрались. Терпение имейте.

— Так целый день и всю ночь не емши.

— И я не емши. Господа офицеры не емши. Что я сделаю? Будет, говорю. Хватит вопросов.

Тьма едва сменялась утренними сумерками. Резкий, сильный удар о землю, последовавший за коротким свистом, заставил всех вздрогнуть. Солдаты тут же побросались в окоп, попрятались с головой. Снова просвистело в небе, и раздался второй взрыв. Возле траншеи поднялся и рассыпался столб земли. Третий снаряд бахнул далеко слева, ещё два — как будто, в деревне.

— Началось! — воскликнул рябой Петька, дёргая дрожащими руками затвор своей винтовки. — Германы наступают, шельмы!

Глава 5

Снаряды рвались повсюду, хлестали по полю смертельными плетьми. От ударов вздрагивала почва под ногами. Страшная мощь ощущалась в каждом из них — такая, против которой человеку нет шансов устоять.

Сломалась тощая берёзка, одиноко росшая перед траншеей. Над головой что-то прожужжало пару раз. Это был звук смерти. Солдаты спрятали головы, сжались от страха. Окоп мог защитить от осколков, но не от прямого попадания. И поэтому каждый вжимался в свою спасительную лунку и с замиранием сердца слушал надрывный свист, за которым неизменно следовал удар.

Георгию тоже было жутко осознавать, сколь хрупка сейчас его жизнь, сколь сильно она зависит от слепого случая. Если смерть придёт сразу — хорошо. Тогда даже не поймёшь ничего. Другое дело, если зацепит осколком или взрывной волной. Георгий за год службы на Кавказе не получил ни одного ранения, зато не раз наблюдал мучения тех, кому повезло меньше.

Однажды во время рейда в горы парню из взвода оторвало ногу на мине. Его вопли долго стояли в ушах, а вид окровавленной конечности с разорванной кожей и торчащей костью до сих пор вспоминался с содроганием. А пару дней назад какому-то бедолаге живот распороло при попадании бомбы. Как же он орал от этой нестерпимой пытки.

Обстрел не прекращался, и постепенно мозг, оправившись от первого потрясения, начал анализировать обстановку. И тогда Георгий стал отмечать некоторые моменты. К примеру, стало ясно, что снаряды в большинстве своём падают далеко от окопов, да и вообще, взрывов гремит в основном в стороне деревни, а на позицию одиннадцатой роты, если что-то и прилетает, то, по всей видимости, случайно. Второй момент, на который обратил внимание Георгий: взрывы звучали не слишком мощно. Работала лёгкая, полевая артиллерия, а не крупный калибр. Тяжёлые гаубицы враг, скорее всего, подтянуть не успел. Метель и рыхлый снег сделали дороги непролазными не только для русской, но и для германской армии.

В паре шагов слева вжался в стенку окопа бледный, как простыня, Петька. Он дрожал, стискивая в руках винтовку. Глаза дико вращались, губы бесшумно двигались. Дядя Ваня справа тоже нервничал. Он шевелил губами, пару раз перекрестился.

— Да когда уже перестанут! Убью гадов! — воскликнул Петька в беспомощной ярости. — Паскуды! Доберусь до вас!

Он попытался высунуться, но Георгий крикнул:

— Голову пригни, идиот! Убьют!

Парень послушался и втянул свою крупную рыжую башку в воротник. И в этот момент грохнуло так близко, что людей в окопе словно подбросило, а с неба чёрным дождём посыпались комья земли. Даже они сейчас представляли опасность. Касок у солдат не было, а папаха не защитит и от брошенного камня. Прожужжали страшные кусочки железа. Они дьявольскими мухами летали над полем боя, ища неосторожного бойца, посмевшего поднять голову выше, чем надо.

А небо светлело. Под похоронный марш артиллерии начиналось утро нового дня.