Но Рахиль с детьми сумела перейти границу и спаслась. После войны она вернулась в Германию. Её сын, Гюнтер Губер, был прямым предком мамы Максима Марты Седых, в девичестве Губер. А значит, и мужественный человек Фриц Губер был прямым предком самого Максима.
Так что нет, дорогой, Максим. Не получится у тебя отсидеться в корабле. Потому что это будет предательством тех, кто дал тебе жизнь.
Между прочим, Василий Седых и Пётр Ковалёв ещё живы, и кто знает, не столкнёт ли их с Максимом судьба?
Было бы интересно посмотреть на этих людей. Какие они?
Не о том думаешь, сказал он себе. Думай о том, что ты можешь сделать для своей Родины и своих предков здесь и сейчас. Они сделали всё, что могли. Твоя очередь.
Утром восемнадцатого августа Максим проснулся, сделал усиленную сорокаминутную зарядку, включающую разминку, силовые упражнения и бой с тенью и тренировку перехода в сверхрежим и обратно.
Затем умылся и позавтракал.
Бриться не стал. Ещё вчера они с КИРом решили, что двух-трёхдневная щетина больше подходит для маскировки под местного жителя, нежели гладко выбритые щёки и подбородок.
— Я бы даже посоветовал усы отпустить, — сказал КИР.
— Ага, ещё и кончики вверх закрутить, да? — недовольно буркнул Максим, который не любил себя с усами.
— Ты путаешь время, местность и сословия. Кончики вверх — это начало двадцатого века, Российская империя, дворянство, казачество или мещанство. А ты — обычный советский обыватель, украинец, хохол, попросту говоря. Поэтому кончики усов должны быть опущены вниз.
— Посмотрим, — сказал Максим. — Но учти, я не обещаю.
— А я и не заставляю, — парировал КИР. — Но так будет лучше.
После завтрака Максим облачился в универсальный комбинезон, обулся, и запустил дрон-разведчик.
Малютка дрон вылетел из-под воды и притворяясь самым обычным жуком, сделал круг над болотом. Затем поднялся выше.
— Чисто, — сообщил КИР. — Людей нет. Наблюдаю трёх ежей и зайца. Это всё.
— Заяц мне, надеюсь, не помешает.
Комбинезон Максима ещё и не пропускал воду, так что в лодку он забрался фактически сухим. Даже волосы не намокли, спрятанные под лётным шлемом Николая, который Максим натянул на голову после того, как КИР в корабельном молекулярном синтезаторе сумел его слегка изменить под размер головы Максима (этот же синтезатор привёл в полный порядок окровавленную и порванную форму младшего лейтенанта).
Экспериментальный молекулярный синтезатор оказался в имеющихся обстоятельствах едва ли не самым полезным устройством на корабле. Не считая КИРа, естественно.
Синтезатор мог изготовить или изменить, согласно заложенной программе, какую-нибудь простую вещь из подходящих материалов. Тот же штурмовой плазмотрон не мог. А, к примеру, молоток, нож, ложку или, допустим, золотую монету, мог. Была бы программа, энергия и подходящие материалы.
То же золото в синтезаторе получалось не из чего угодно, а только из металлов платиновой группы, а также ртути и меди.
Для железа лучше всего подходили кобальт, никель, хром и марганец.
И так далее. То бишь, для превращения одного химического элемента в другой, нужно было, чтобы они стояли близко друг к другу в Периодической таблице Менделеева.
То же было и с относительно сложными материалами.
Для бумаги нужна была та же бумага или хотя бы целлюлоза, дерево, хлопок, лён и ли пенька.
Для хлопковой ткани — хлопковые волокна.
Для кожи — кожа.
Для пластмассы — каучук, смола, бакелит, этилен, бензин или хотя бы нефть.
И так далее, и тому подобное.
Энергии синтезатор жрал немерено, часто давал сбои в работе и стоил как небольшой город. Но, как надеялся Максим, должен был оправдать себя полностью.
Утро выдалось тёплым и ясным. Над болотной водой, подёрнутой ряской, носились стрекозы. Пели птицы. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, радовали глаз вместе с листвой. Пахло водой и травой. В синем небе неторопливо плыли пухлые белые облака.
— Тишь да гладь, божья благодать, — побормотал Максим, причаливая к берегу. — И не скажешь, что совсем рядом война. Война и враг.
Он не поленился упаковать лодку и спрятать её в рюкзак.
Медленно огляделся. Прислушался. Определился с направлением и бесшумно зашагал по лесу.
Вскоре впереди, среди деревьев, в пятнах света и тени показался силуэт И-16.
Максим остановился за мощным высоким и раскидистым буком. Положил руку на его гладкую кору. Расслабился. Постарался слиться с деревом, услышать, почуять, как корни тянут из земли влагу, как она поднимается вверх по стволу, расходится по ветвям. — Тук-тук-тук, — медленно билось сердце Максима.
— Шхуд-шхуд-шхуд, — толчками растекалась по дереву жизненная сила.
Даже листья, казалось, шелестят, подчиняясь не ветерку, а некому ритму, идущему откуда-то из самого древесного нутра.
— Хороший, хороший, — пошептал одними губами Максим, поглаживая пальцами кору. — Я — свой. Не бойся. Я — свой.
Он знал: чтобы раствориться на местности, стать невидимым и неслышимым, мало уметь бесшумно передвигаться и умело использовать средства маскировки. Нужно стать этой местностью.
В лесу — деревом.
В степи — травой.
В горах — камнем.
В пустыне — сыпучим песком.
В городе — абсолютно блеклой, ничем не примечательной фигурой, чуть шаркающей походкой направляющейся по каким-то своим ничего не значащим делам. Без ярких мыслей и чувств.
Всё в природе обладает своим внутренним ритмом и, если уловить этот ритм, подчиниться ему, влиться в него, тебя пропустят взглядом человеческие существа — те, кто из ритма выпадает.
Разве что звери учуют, нюх не обманешь, но со зверем всегда можно договориться. Или напугать.
Говорят, так умели древние охотники — те, кто не брал от природы лишнего, но всегда приносил своей семье добычу.
Теперь так умеют русские военные разведчики. Не все, но многие.
Максим умел.
Конечно, можно было положиться на дрон-разведчик.
Но Максиму хотелось потренироваться в умении исчезать. Он давно этим не занимался, требовалось освежить навык.
Что ж, вроде бы всё тихо и мирно. Он никого не видит и его тоже не видит никто.
Максим подошёл к упавшему самолёту, запрыгнул на подломившееся крыло, обследовал кабину.
Пулемёты и оставшиеся патроны к ним, как Максиму уже было известно, немцы забрали. Что ж, разумно. Сам не заберёшь — достанется другим. К примеру, партизанам.
А вот парашютом, испачканным в крови русского лётчика, побрезговали.
Максим сбросил парашют вниз на траву, стянул с сиденья чехол из овчины, тоже сбросил. Пошарил в кабине, ничего полезного больше не нашёл, спрыгнул.
Жалко пулемёты, могли бы пригодиться после соответствующей переделки. Однако на нет, как говорится, и суда нет.
Он вернулся на корабль, стараясь не оставлять следов, дал задание КИРу, а сам уселся в рубке перед обзорным экраном. Пора было узнать местность получше.
Он направил дрон-разведчик к речке. Потом, через поле, к селу Лугинки. Это было совсем небольшое и бедное село. Невысокие, потемневшие от времени, бревенчатые хаты, крытые соломой или дранкой.Плетни вокруг огородов с надетыми на вертикальные колья глиняными горшками.
— Плетень по-украински тын, — не преминул заметить КИР, который, естественно, вместе с Максимом следил за тем дроном-разведчиком.
— Помню. А горшок — глечик. Крыша — дах. Погоди с языком. Почему я не вижу столбов с электрическими проводами? Здесь нет электричества?
— Не нашёл сведений, — сообщил КИР. — Значит, нет. Это сорок первый год всё-таки, не всюду электричество дотянули. В таких маленьких сёлах, как это, вполне может не быть.
— Трудно себе представить, — сказал Максим. — Но приходится.
Дрон-разведчик поднялся чуть выше.Село Лугинки ушло куда-то вправо, на экране проплыл уже знакомый двухэтажный грязно-жёлтый помещичий особняк с черепичной крышей, какие-то сараи.
Максим повёл дрон над грунтовой дорогой, которая огибала рощу и устремлялась вверх по пологому склону. Сбоку от дороги, между берёз, бежала утоптанная тропинка.
